Подозрительна Крашенинникову эта шхуна. Слишком франтовата для грузовоза. К тому же идет черт знает какими галсами. Они представлялись ему и бесцельными и нелогичными. Обычный «грузовик» вряд ли стал бы выписывать замысловатые зигзаги почти на одном месте, а спокойно, экономя время, шел бы себе намеченным курсом.

К шхуне Крашенинников присматривался терпеливо, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Терпения у него — потомка архангельских поморов, прозванных «трескоедами», сызмальства приученного к морю, — хватило бы не на одну такую шхуну. «Тут что-то не так!» — думал он и копил наблюдения, чтобы сделать окончательный вывод.

Крашенинников немало слышал о хитрых судах-ловушках, да и в книжках про них читал. В первую мировую войну их особенно широко применяли и англичане и немцы. Были сообщения об использовании ловушек и в эту войну, правда, в Атлантике. Идет себе по морю эдакое безобидное с виду суденышко, а чуть подлодка противника высунет нос, откуда только — пушки, пулеметы, глубинные бомбы возьмутся. Трах-бэх — и нет доверчивой субмарины: одни пузыри да масляные пятна на волнах…

Пока Крашенинников ломал голову, пытаясь разобраться с парусником, подводники в отсеках занимались своими повседневными делами. Все уже знали, что командир «обхаживает» необычную цель, не было известно лишь какую — это вездесущий «матросский телеграф» расшифровать еще не успел.

Во втором отсеке информация всегда скудна, хотя он и соседствует с центральным постом. Отсек из самых больших на подводной лодке, но расписаны в нем по боевому расписанию лишь четверо: трюмный машинист, чье заведование-помпа и клапаны системы погружения и всплытия, электрик, обслуживающий аккумуляторную батарею, а также военфельдшер с коком (по совместительству кок еще и санинструктор), раскинувшие лазарет в отсечной выгородке, пышно именуемой «командирской кают-компанией». Боевого оружия, работающих механизмов, сложных приборов во втором отсеке нет, и поэтому все четверо коротали время, расположившись на дерматиновом диванчике и двух вертящихся креслах вокруг узенького обеденного стола.

— Эх, ребята, об одном мечтаю: послал бы нам боженька фрицевский транспорт размером побольше, хотя бы как в прошлом походе! — произнес мечтательно трюмный машинист Свирин.

— Какой бы ни послал, лишь бы послал, — откликнулся кок и поглядел на Свирина, часто моргая белесыми ресницами.

Евгений Ивлев, электрик, молодой матрос из ленинградцев, прозванный на лодке Роденом за склонность к задумчивости и умение рисовать, прислушиваясь к разговору товарищей, тоскливо размышлял: «Проклятый Гитлер! Что сделал с нами со всеми?! Только и мечтаем, как бы потопить транспорт «пожирнее». И еще, и еще…» Евгений прикусил губу и вздохнул, тяжко, взахлеб.

Моряки уставились на него с недоумением. Военфельдшер сощелил веки, кольнул Ивлева острыми черными глазами. Кок спросил:

— Ты чего, Роден?

Евгений через силу улыбнулся и солгал:

— Да так, задремал… Страшное, видно, приснилось.

— Это бывает, — солидно заметил кок.

— Интересный компот получается, комсомольцы, атеисты, а бога через два на третье вспоминаете. С чего бы это, а? — насмешливо протянул военфельдшер Габуния и потрогал коротенькие усики.

Подводники переглянулись. Кок заморгал и почесал затылок.

— Да в боге ли дело! Бог вроде присказки, — загорячился, даже привстал с кресла Свирин. — Главное — фашиста топить, а мы вместо этого по морю туда-сюда телепаемся.

— А что, может, командира у перископа подменишь, Свирин? — спросил с ехидцей кок.

— Дуй, кореш, к нему и режь напрямки: так, мол, и так, товарищ капитан третьего ранга, прибыл подменить, раз сами не справляетесь.

— Тебе бы только подъелдыкивать, Общепит, — обиделся Свирин. — Вот у нас на «Двадцатке» командиром был каплейт Шилов… Вот это лихой мужик!..

— Лихой мужик!.. — передразнил Свирина кок и вдруг взбился. — Ты нашего батю не хули! Без году неделя на лодке, а туда же — судит, рядит…

Военфельдшер откровенно насмешливо оглядел матросов и поцокал языком.

— Не матросы — боевые петухи! Ишь, самого командира корабля взялись судить: один обвиняет, другой защищает. Или, может, я ослышался?..

В отсек заскочил штурман. Военфельдшер ухватил его за рукав и отвел к переборке, подальше от навостривших уши матросов.

— Какие проблемы терзают вас, товарищ Эскулап? Приготовили ли вы для нас, истомленных трудами и заботами, что-либо эдакое поддерживающее? — пытался отшутиться штурман, которого Габуния забросал вопросами о том, что делается в центральном посту и на поверхности.

— Клистир я тебе приготовил самый большой! — выкрикнул военфельдшер. — Давай отвечай на вопросы, Вано! Э-э, что молчишь?

Штурман коротко рассказал о паруснике. Габуния слушал, покачивал головой, и в такт его движениям на стене отсека колыхалась огромная носатая тень

— Слушай, Вано, сколько можно ходить с места на место за этим вшивым парусником? — жарко дыша в лицо штурману, зашептал Габуния. — Э, парень, давно пора ему резекцию делать!

— Ты командиру скажи, — посоветовал штурман и шагнул к двери в центральный пост. Уже закрывая ее, на миг задержался, согнав улыбку с лица, серьезно спросил: — А валерьянка у тебя есть, Эскулап?

— Конечно.

— Так пей. Говорят, помогает…

…На поверхности моря обстановка не менялась. Парусник закончил очередной поворот и лег на новый курс. То же самое сделала и подлодка. Крашенинников нервничал, но виду не показывал: действовал, как обычно, неторопливо, команды подавал, не повышая голоса.

Подводная лодка описала полную циркуляцию и еще ближе подошла к шхуне. Теперь судно просматривалось во всю длину. В окуляр с увеличением можно было разглядеть даже многие мелочи.

«Чья же это посудина?» — гадал командир, вглядываясь в повисший безжизненно флаг. И тут, как иногда случается, порыв свежего ветра, словно по заказу, чуть шевельнул складки флага, а затем и развернул его полотнище. Крашенинников отчетливо увидел желтый крест на синем поле. «Значит, все же нейтрал, швед!» — сказал он себе и мысленно порадовался, что не последовал совету Рудова, не ударил по шхуне торпедой.

И все же отпустить это судно он не мог. И не хотел. Что-то подсказывало ему не делать этого. И верх в споре со старпомом его не порадовал. Не желая обидеть Рудова, Крашенинников буднично, без всякого нажима объявил:

— Парусник — нейтрал, несет шведский флаг. Штурман, посмотрите на него, а потом загляните в справочник судов торгового флота, нет ли его там?

Пока штурман рассматривал шхуну в перископ, Крашенинников стоял возле него с закрытыми глазами и раздумывал, как быть с судном дальше. Штурман поглядел на парусник и, уйдя в свой закуток, стал шелестеть страницами толстенного справочника, а командир, так и не приняв решения, снова склонился к окуляру. Впрочем, решение он все же принял — не торопиться.

«А это что за надстроечка? И вот эта?.. Не пушки ли там запрятаны?! — недоверчиво присматривался он к шхуне. И тут же опровергал себя: «Да нет, какие там пушки! Обычные тамбуры над люками. И команда как команда: кто в белом, кто в черном, в свитерах, в вязаных жилетах, в штормовках, с капюшонами. И по судну слоняются так, как не бывает на военных кораблях». Крашенинников увидел, как матросы, что возились с брезентом, перешли к якорной лебедке на баке. Еще двое драили палубу швабрами. А по мостику не спеша прохаживался толстяк в фуражке — возможно, капитан.

Тошно было Крашенинникову от одного вида этого парусника. Топить нельзя — по флагу нейтрал, всплыть и остановить для проверки — опасно: вдруг это все же ловушка. Вот и злился, и корил себя в душе за нерешительность.

Гидроакустик доложил:

— Море и горизонт чисты, слышу только шумы парусника. Похоже, насос воду качает.

Подоспел доклад и штурмана: в справочнике вообще нет сведений о малотоннажных судах торгового флота Швеции… Крашенинников приказал:

— Артрасчетам обоих орудий быть в отсеках рядом с центральным постом! Боцман, подвсплыви, погляжу на супостата еще разок! Поднять перископ!