Поиск направлялся и ориентировался с «Диомеда». Люди на сейнере молча вглядывались в слои тумана, проносящиеся вдоль борта, смотрели в бинокли, настроение у всех было подавленное. Не верилось, что человек, к которому уже успели привыкнуть, опытный рыбак, исчез за бортом в тумане. С какой стати? Почему? Оступился? Или пытался что-нибудь сделать: поправить троса, подтянуть невод?

Первый настоящий замет — и вот вместо радости от удачи выпуск рыбы и метание в тумане. Хорошо, если поиск кончится каким-то результатом, а если так — просто для очистки совести?.. Все это удручало Малова, рушились его надежды на удачный рейс, виделись бесславное возвращение в порт, объяснительные, приказы. А то, что он узнал от Баукина и Ефимчука, совсем выбило его из колеи.

Баукина на судне называли «рязанский» — молодой парень, а весь какой-то заторможенный, с замедленной реакцией. Только после часа поисков он вдруг хватился, сказал:

— Часа в четыре, капитан, верно, слышал я, будто шумели на

палубе. По нужде проснулся. Вроде Сухова голос и Ефимчука.

Тогда-то я не подумал ничего, а сейчас вот смекаю, не иначе они

шумели, а тогда что, я ведь с усталости так вроде проснулся и не

проснулся.

Говорил этот матрос как-то уж очень неуверенно, но надо было убедиться: почудилось ему это или нет.

— Хорошо, Баукин, разберемся, — сказал ему Малов и по

просил вызвать Ефимчука.

Каюта повара была заперта, его долго искали, и за это время кто-то вспомнил, что когда закончили замет и пошли перекусить в салон, то ничего не было приготовлено и пришлось довольствоваться остатками вчерашнего ужина. Случай для аккуратиста Ефимчука необычный.

Ефимчук вошел в капитанскую каюту, резко распахнув двери, и, когда он уселся на маленьком диванчике, Малов увидел, что под левым глазом у него синяк, а на горбинке носа свежая ссадина. Обычно чисто выбритое, холеное лицо повара теперь казалось серым, и оттого, что брови были редкие, почти незаметные, то скорее не лицо, а маска с прорезями глаз смотрела на капитана. После недолгого молчания Малов спросил:

— Где это вас так угораздило?

10

— Со всяким бывает, Петр Петрович...

— На вас это не очень похоже, и возраст и манеры не на си

няки рассчитаны. У меня нет времени, и мне нужна ясность: что

произошло?

Ефимчук высоко приподнял редкие брови и пожал плечами.

Не надо притворяться, мне только что доложили, что вы

именно тот человек, кто последним видел Сухова. Думаю, и след

он вам не зря оставил, а? Так в чем же дело? Почему не доло

жили сразу? Что у вас произошло?

Виноват, Петр Петрович, сразу не сказал, в этом вино

ват. — Ефимчук придвинулся к Малову вплотную и заговорил

почти шепотом, скороговоркой, помогая жестами своих коротких

пухлых рук: — Понимаете, Петр Петрович, ведь отвечаю я за

продовольствие, а наверху у меня, на надстройке, нечто вроде

кладовки, там капуста, картошка, так, по мелочи. Ну и ночью

я решил проверить, показалось мне, что кто-то ходит там, воро

шит припасы. Я поднялся: смотрю, тень какая-то у плотика спа

сательного. Я ближе притаился, разглядел — Сухов нагнулся и

отвязывает плотик. Я прижался к надстройке, замер, потом смот

рю — он пакеты к плотику таскает. Дело весьма подозритель

ное, хоть и начальник он, а смекнул я сразу, что нечисто здесь,

понял, что доложить надо вам срочно, хотел бежать к вам, а

он меня заметил. Ну я ему: «Ты что здесь делаешь?» А он мне:

молчи, говорит, если жить хочешь. Тут и дошло до меня, что он

задумал. На плотике удрать собрался! Ах ты сукин сын, говорю

ему, а он мне кулаком. Очнулся я, он уже плотик стаскивает,

тут я бросился на него, а он раз меня в переносицу и сиганул в

воду...

Малов слушал Ефимчука не перебивая, а когда тот смолк, вскочил из-за стола, закричал:

— Что вы мне мозги крутите! Вы что, идиот или наивный

мальчик? Прошел час поисков, а вы изволите мне только сейчас

это сказать! Да вам надо было сразу, немедленно поднять тре

вогу. Какое право вы имели молчать!

Ефимчук поднялся с дивана, лицо его стало совсем неподвижным, он уставился в одну точку и, уже не вглядываясь в глаЗа капитана, не ища у него сочувствия, сказал твердо:

Конечно, оплошал я, неприятности может принести вам этот

случай, лишитесь вы всякого доверия, лишитесь своего капитан

ского мостика, не хотел я раздувать это дело и не сказал об

этом никому. Думаю, решат, что Сухов исчез просто так, упал

случайно за борт, а если вскроется, что хотел удрать, заранее

готовил уход, тут совсем другое дело. Я обещаю, Петр Петрович,

никому ни слова, твердо обещаю... Сухов давно на дне, следов

в океане не остается. Я думаю, для всех лучше — чтобы меньше

шума было, и вам будет спокойнее тоже.

Как? Что вы советуете мне?! — возмутился Малов. — Кто

бы ни был Сухов, хотел ли он удрать или... Мы все равно най

дем его! Я Сухова знаю много лет... — Малов повернулся, за

крутил иллюминатор, потом, не оборачиваясь, добавил: — Впро

чем, людей пока не будоражьте, молчите, а сейчас уходите, я

вызову вас, когда закончим поиск.

У Малова не было времени анализировать события, лишь одна мысль не давала ему покоя: кого теперь искать? Друга, старого

II

опытного штурмана или же врага, хуже — предателя! Думать об этом не хотелось. Может быть, было у Сухова просто отчаяние, минутное настроение. Запутался: жена, Людмила. Влюбился. С возрастом человек становится сентиментальным, уязвимым, а тут сплошные истории. И если все, что рассказал Ефимчук, правда... Значит, это задумано заранее, подобрано наиболее удобное время — после замета, судно с кошельком не может двигаться, значит, не ринутся в погоню сразу же. Люди спят беспробудно после ночной рыбалки: все учтено. Но повар — тоже штучка! Не поднять тревоги, таиться, по его словам, во благо команды, для капитана. Конечно, в чем-то он прав, потом на берегу затаскают, задергают: не усмотрел, не разобрался — какой ты капитан! И пожалуй, впервые закралась в Малова неуверенность, не находил он ясного ответа сомнениям, пытался вспомнить все, что связано с Суховым, чтобы найти ту трещину в нем, которую прозевал, и не находил ее.

Когда Малов поднялся в рубку, там сидел старший помощник. Это был совсем молодой парень с лихо закрученными гусарскими усами и бакенбардами; даже здесь, в океане, он не расставался с пошитой по специальному заказу фуражкой, отличающейся высокой тульей. Дело свое старший помощник, несмотря на свои двадцать три года, знал, и лоск у него был только внешний, идущий, наверное, от тех романов о флоте, которых он вдоволь начитался, от желания нравиться девчонкам. Здесь, на борту, старпом был исполнителен и невозмутим. И эта его невозмутимость бесила Малова.