Двое суток.

Сутки, Николай, больше дать не могу.

Рискнем за сутки, — обреченно вздохнул механик.

Прежде чем спуститься в машину, он отправился к судовому

медику и попросил бинтов «сколько не жалко». Фельдшер Клава сидела в изоляторе и вязала носки.

Услышав просьбу «-деда», она переполошилась, решила, что в машине случилось что-то серьезное, кто-то ранен, а старший механик хочет скрыть беду. Наверняка произошло какое-то нарушение техники безопасности.

— Никакого нарушения пока нет, но будет. Так что еще часа

два можешь спокойно вязать варежки. А как станем в Поное,

бери свою сумку с красным крестом и жми в машину.

Как только пришвартовались р Поное, Клава прихватила сумку со средствами первой помощи и отправилась в машину. Она никак не могла привыкнуть к трапам, ведущим в машинное отделение; крутым, скользким от масла бесчисленным ступеням. Каждый шаг — испытание. Она была еще на полпути к рифленым металлическим листам, которыми выложена палуба, когда услышала обрывок фразы старшего механика: «Будем работать по двое».

С лицами, обмотанными бинтами так, что оставались лишь щелочки для глаз неловкие — на каждом две пары ватников — старший механик и кочегар нырнули в жаокую тьму.

Клава присела к столику, раскрыла «Машинный журнал», прочла последнюю запись:

«Трещины в задней трубной доске. Течь трубок». Разложила все, что, по ее мнению, могло срочно пригодиться: мазь от ожогов, бинт, валериановые капли, нашатырный спирт. Надела белый халат и стала ждать.

Первая пара вывалилась быстро. Ватники тлели, бинты стали черными. Клава сунулась было к стармеху с валерианкой, но тот лишь отмахнулся погоди, мол, все еще только начинается. После недолгого совещания следующая пара нырнула в котел.

Работать начали в полночь. Потом в машинное отделение спустились кок и буфетчица с кастрюлей, чайником, посудой. Значит, наступило утро, время завтрака. К еде никто не прикоснулся. Все пришлось тащить снова вверх.

Потом Клава задремала и не заметила, как в котел забрался Зимин. Увидела его уже на полу. Сидит и, словно рыба, широко открытым ртом ловит воздух. Когда Клава сунулась было к нему с нашатырным спиртом, он возмущенно сказал, что все в порядке, и снова стал натягивать ватник.

Стрелки часов показывали двенадцать, когда стук в котле прекратился. Клава даже не сразу сообразила, что работа окончена.

Иу и долго же вы, — сказала она и принялась собирать

свое хозяйство, включая черные бинты, которые еще можно бы

ло отстирать: — Теперь по очереди идите ко мне на осмотр,

а потом будете спать.

Слушаюсь! — выжал стармех улыбку и, пошатываясь, дви

нулся к раструбу переговорной грубы. Подул в нее, тотчас по

слышался голос капитана:

Ну как, много еще?

16

Как будто залатали.

Спасибо, Николай. Могу просить разрешение на выход?

Можешь, Михаил.

На палубе курились сугробы сухого, мелкого снега. Команда авралила — сгребала сугробы к бортам и проталкивала сквозь штормовые шпигаты. Аврал прервал тральщик. Семафором сообщил:

«Будем сниматься через час. Конвоирую до 68°35' Норд и 4Р20' Ост. Далее следуйте самостоятельно».

Лишь теперь капитан назначил общее собрание экипажа с повесткой: «Задачи предстоящего рейса».

Собрались в красном уголке, куда с началом рейса матросы заходили в основном затем, чтобы почитать последние сводки с фронтов, которые радист вешал возле карты мира. Карта была мелкомасштабной, линия фронта на ней отмечалась приблизительно, но все равно был виден кружок «котла» в Сталинграде. Капитан встал возле карты, коснулся рукой восточной окраины страны, где был родной Владивосток.

— Вот сюда мы должны прийти, все время двигаясь на запад

и на запад. Как видите, кругосветное путешествие. Это самый

долгий и опасный путь ягвсех, какие только существуют сего

дня на море. Я даже не знаю, как сказать точнее, по тылам ли

врага мы будем идти или по линии фронта. Говорю прямо —

мы будем идти в одиночку и все время рядом со смертью.

От вашей воли, мужества и смелости будет зависеть, как прой

дем мы этот путь. На эгом пути погибло уже много наших су

дов. — Капитан уже был готов сказать: «Вот совсем недавно и

«Лесов» пропал без весги», но сдержал себя. — Я верю, что мы

пройдем, в Америке или в Англии, еще не знаю сам точно, за

берем грузы, нужные для фронта, и вернемся домой. Это все,

что я хотел сказать.

Прений не было.

В Баренцевом море обрушились ураганный ветер, пурга. Тральщик исчез. В конечной точке конвоирования его тоже не оказалось. Может быть, и шел где-то рядом, но видимость была нулевой. Так и не пришлось попрощаться с провожатым.

Капитан вел пароход вслепую: небо сжалось, скрыло в белой круговерти даже дым из трубы. Стекла рулевой рубки покрылись коркой льда. Палуба на крыльях мостика превратилась в каток. Наблюдателей пришлось привязывать к леерным стойкам, чтобы волна и качка не сбросили за борт.

На мостик поднялась судовой медик.

Владимир Михайлович, я очень вас прошу, меняйте людей,

что снаружи дежурят, как можно чаще, а то им холодно.

Там ведь не кисейные барышни стоят, — буркнул капитан.

Я серьезно говорю, — настаивала Клава. — При таком

ветрище и морозе, если потную вахту стоять, организм пере

охладится даже у такого тюленя, как Машин. Организм может

застыть так, что человек помрет, а вы и не заметите.

Не преувеличиваешь?

Ни капельки. Вам что, лазарет раньше времени открывать

охота? — топнула она валенком.

17

— Нет, Клава, неохота. Подчиняюсь.

И хотя это резко сокращало матросам время сна, Веронд приказал удвоить вахту, подмену проводить каждый час.

А волны вовсю хозяйничали на судне: помяли фальшборт, разбили парадный трап. Раздался треск, вдребезги разлетелся спасательный плотик. На палубе намерзали тонны льда. Лед превратил кнехты в зеленоватые холмики. Отовсюду свисали огромные сосульки. Они с грохотом обрушивались, но скоро нарастали вновь. Пароход все грузнее переваливался с волны на волну.

Порой пурга ослабевала. Тогда наблюдатели вжимали бинокли в заиндевевшие брови, чтобы не прозевать в белой пене бурун от перископа. И снова налетал сбивающий с ног шквал. Все вокруг закрывала тьма, из которой валили хлопья снега.

Вахтенный помощник, взглянув на хронометр, сказал:

А во Владивостоке уже сорок третий год пошел. Люди по

здравили друг друга. Мои старики, наверное, спать легли. Хо

рошо им, тепло... А мы по какому времени встретим Новый год?

По Гринвичу?

По московскому, — отозвался капитан. Он совсем за

был, что это новогодняя ночь.

Впервые после выхода из Поноя спустился с мостика. В коридоре, едва освещенном синими лампами, было пустынно. В каютах машинной команды никого. Значит, стармех впять объявил аврал. Значит, он снова в своей преисподней возится возле гиблых котлов. Зато из каюты кочегаров доносилось какое-то постукивание. Чудом закрепившись в раскачивавшейся, словно маятник, каюте, кочегар Зиновий Лосинов... ладил подошву к ботинку. Капитан усмехнулся: «Этот даже в спасательной шлюпке будет шорничать».