лушки в сметане.

Смотри из макитры не выпади. Подбирать с полу не ста

нут.

Где он теперь, «маленький Париж», город Франкфурт-на-Май-не? Вспомнилось же такое. Мюнхен вот не возник, а ведь он прожил в нем без малого пятнадцать лет.

30

КСЕНИЯ СТРИЖЕНАЯ

Колесов оторвался от бинокля.

— Зря мы здесь загораем. Нарушитель сюда не сунется, он

сейчас другую дорожку ищет — за нашу КСП...

Ксения Алексеевна промолчала. Она думала о муже. Вот здесь, под этим разбитым козырьком, лежал Павел Стриженой и короткими очередями из ручного пулемета сдерживал балду. Лучшей позиции придумать было невозможно. Автомат Ивы Недозора и «Дегтярев» Павла держали на мушке подступы к границе.

В жизни человека бывают часы, хогда прожитое как бы концентрируется, сжимается в короткие, как вспышки, мгновения. Они, эти мгновения, озаряют прошлое, дни и годы обыкновенного существования или даже войны. Павел прошел войну, а погиб здесь в осенний ночной час, и его наган с серебряной пластинкой холодит сейчас ей руку.

О чем он думал в те минуты, когда нажимал на спусковой крючок пулемета? У него не было времени для боли, для угрызения, для печали. Может быть, он думал о том, что хотелось прожить — ведь для него, веселого отзывчивого человека, сорок лет было только полднем жизни.

Познакомились они в предвоенный год. Ксения кончала кон

серваторию по классу фортепьяно. Тогда много выступали я

парках, на открытых эстрадах. Она играла шопеновские яок-

тюрны. После концерта к окруженной подругами Ксении реши

тельно подошел смуглый кареглазый -военный с двумя кубика

ми в петлицах. Он попросил уделить ему млнуту времени.

Она чувствовала его молчаливый восторг и неуловимую робость

перед вей.

— Выхотите пригласить меня в кино? — игриво спросила ©на.

Куда хотите, — мягко и растерянно сказал он.

А вы хитрый... — кокетливо заметила Ксения, оглядыва

ясь на подруг.

Не очень... А вот вы...

И он заговорил о музыке. Он заговорил о ней, как о своей

неосуществимой мечте. И спустя много лет Ксения помнила

этот удивительно страстный монолог, прерываемый лишь дове

рительным прикосновением к ее руке, в поисках, может быть,

вдохновения. '

Он открылся как самому близкому человеку. Ее поначалу ого-решнла такая откровенность и прямота, потом она поняла, что человек этот весь соткан нз чистых, благородных помыслов, что он естествен и бесхитростен в каждом своем порыве.

Они встретились в следующую субботу и пошли в кино. Потом посидели в кафе, выбрались за город, бродили по лесу и вернулись в Москву поздно. Они дружили по-юношески светло и чисто. И уехали в Среднюю Азию, на границу, к месту службы Павла. А затем война, рождение Андрейки...

...— Поклонись своей любви, Ксения, — сказала себе Стриженая. Ей показалось, что она произнесла слова вслух. Взглянула ha Колесова. Сержант, поджав губы, крутил барабанчики окуляров на бинокле. Она посмотрела на западную часть тигаят-

31

ского лесного массива. Там, над зубчатой кромкой, в розово светящемся небе застыл неправдоподобный красный шар солнца. «Оно похоже на этот сумасшедший тревожный день», — подумала Ксения.

Полковник Поважный любезно предложил провожатого. И молоденький сержант Константин Колесов, узнав, кого будет сопровождать на заставу, был сама предупредительность и внимание. И все же Ксении стоило большого труда уговорить сержанта подняться на башню разрушенного замка. Он уступил только после того, как Стриженая рассказала ему о ночном бое и гибели мужа. И все-таки, прежде чем подняться на башню, Колесов подключился к розетке, связался со штабом отряда и внезапно получил приказ остаться на башне и вести наблюдение до подхода «тревожной» группы.

Ксения ощутила в кармане плаща холод нагана. В нем семь патронов с войны. Полный барабан. Мужнин наган. Единственная вещь, которую Ксения оставила на память. Может быть, потому, что он именной. Тонкая серебряная пластинка на рукоятке. И на ней малопонятная гравировка: «От Гангута до Кор-суни — 1945 год».

Сам Стриженой никогда не объяснял смысла надписи на пластинке, однажды только сказал: «Не знаю оружия надежнее, чем наган».

И вот пришла пора распрощаться с дорогой сердцу вещью. Ксения твердо решила подарить наган заставскому музею, где все дышало подвигом мужа и его бойцов.

Мы здесь не зря, Костя, — запоздало ответила Стриже

ная, — даже у тренированного человека есть предел физических

возможностей. К тому же, как тебе' сказали, нарушитель ранен.

Он может прийти сюда зализать свою рану и отдохнуть.

Да ведь развалипы-то эти с башней у всех на виду, —

возразил Колесов.

Ему нужно где-то укрыться... Он ушел по воде и сбил

след. И он знает, где его ищут. К границе он не подойдет —

умен. Вам известно, что такое схрон?

Не видел пока. А слышал много, — ответил Колесов.

Тайники и схроны строили немцы. Вы, конечно, знаете, что

такое ОУН. Для этих бандитов и делались подземные кварти

ры. Сколько их еще на нашей земле осталось... В сорок шестом

году у бандитов были далее свои бронетранспортеры и тяжелые

минометы. Оуновцы — фанатики, хотя и среди них было немало

обманутых бандеровской пропагандой простых крестьян.

Нам рассказывали, — серьезно сказал Колесов и вдруг

спросил: — А кто такой Гонда? Жухов сказал — нарушитель

Гонда, и все...

Ксения Алексеевна прищурилась и взяла из рук сержанта бинокль. Долго рассматривала окрестности.

— Я не знаю, кто он сейчас... В ОУНе носил чин надрайон-

ного «проводника»... Жестокий и страшный человек. Недаром

его прозвали Палач. Говорят, только один вид горящего села

доставлял ему огромную радость. Пыткам и зверствам Гонды

нет числа...

Шар солнца скатился за лес, оставив призрачный слабый след. Зубчатая кромка бора уходила в сумрак, буквально на глазах

32

исчезала, сливаясь с еще теплившимся мягким светом горизонтом.

. — Все, — сказала Стриженая, возвращая бинокль, — через полчаса сюда явится Андрей с «тревожной». Теперь можно и на заставу. Иногда, Костя, человеку просто необходимо почувствовать, что он делает важное и опасное дело... Звездный час не случился, значит, не о чем и жалеть. Осмотри еще раз подходы, а я вниз: Подожду тебя под аркой.

Она спустилась по каменным стертым ступеням в узкий, стиснутый кирпичными стенами двор. Двор был глухой, и только в дальнем углу зиял пролом. И в нем стоял человек. В сумерках он казался вырезанной из фанеры черной мишенью. Стриженая вздрогнула. Инстинкт бросил ее на холодные плиты. И, тотчас глухо хлопнуло. И пуля, трижды срикошетив от стен, бесформенным комочком свинца подкатилась к самому лицу Ксении.