Едва вернувшись в отдел, Шельбаум получил от дежурного поста сообщение, что Деттмар найден мертвым. Нидл созвал следственную комиссию, и полчаса спустя все они, за исключением Видингера, собрались на берегу.

Следствие продолжалось до двух часов ночи. Орудием убийства оказался медный нож для разрезания бумаги, которым Деттмар был поражен прямо в сердце. Маффи и Нидл опросили жителей близлежащих домов, но никто ничего не заметил. Никаких следов, кроме орудия убийства, не было. Да и о ноже надо было ждать заключения криминалистов.

Сообщение об убийстве Деттмара и его фотоснимок в утренних газетах привели к первому успеху. От владельца торговой лавки поступила краткая записка о том, что во второй половине субботы Деттмар делал у него покупки.

…В кабинет постучали, и в приоткрытую дверь заглянул Маффи.

— Здесь ждет один человек, который хотел бы с вами пере говорить.

— Кто? — сухо спросил Шельбаум. После последней беседы с Эвелин Маффи не казался ему симпатичным.

— Он говорит, что вы его знаете.

— Пусть войдет.

В кабинет вошел Рудольф Кёрнер. В старом плаще, черном берете и потрескавшихся лаковых туфлях он имел довольно потертый вид. Шельбаум поморщился: только Ловкого еще не хватало. Дождавшись, когда выйдет Маффи, Кёрнер сказал:

— Я согласен с вашим предложением. Сдаюсь властям.

— По какому поводу?

— Я совершил кражу со взломом в кредитном бюро «Деньги для каждого».

Шельбаум в упор посмотрел на Ловкого.

— Надо ли, Кёрнер? Вас обманули, пусть так. Но вы действительно хотите пойти в тюрьму?

— Пускай расплатятся за свинство, — с ненавистью произнес Ловкий.

Шельбаум глубоко вздохнул.

— Идите, Кёрнер, — сказал он. — Пусть это будет не более как самообвинение. Оно тоже наказуемо, но мы посмотрим сквозь пальцы.

— Я думал, вы представляете закон, — не трогаясь с места, возразил Ловкий.

Шельбаум какое-то мгновение пристально смотрел на него. Затем он резко повернулся к двери, открыл ее и крикнул:

— Маффи! Протокол! — И, когда Маффи вошел, добавил: — Этот человек совершил кражу со взломом в кредитном бюро.

Едва Кёрнер подписал протокол, Шельбаум приказал увести его. У двери Ловкий встретился с входившим обер-полицайратом.

— Что это за птичку вы поймали? — поинтересовался Видингер, оставшись вдвоем с Шельбаумом.

Шельбаум доложил. Обер-полицайрат молчал. Он старался не выдать своих чувств, но обер-комиссар отлично понимал, что с ним творилось в данную минуту. Арест Ловкого грозил скандалом, а ССА надо было принимать меры, чтобы предотвратить его. Что значило это для самого Кёрнера, Шельбаум даже не хотел и думать.

Видингер потребовал доложить ему о событиях последней ночи. Теперь обер-комиссар «дорогим Шельбаумом» не был. То, что арестован человек, в руках которого одно время находилась переписка между Фридеманом и ССА, Видингер рассматривал как личное оскорбление.

— Вы знаете, что в министерстве вами недовольны? — ворчливо спросил он, когда Шельбаум закончил свой доклад.

— Не могу понять почему, — удивился обер-комиссар.

— Вы посылали Нидла в министерство за получением сведений о Коваловой, — раздраженно сказал Видингер. — Ему ничего не дали. Вам посоветовали фрау Ковалову оставить в покое. Вы этому совету не последовали.

— Мы ведем следствие по делу о насильственной смерти людей, господин обер-полицайрат, — спокойно сказал Шельбаум. — Разве в министерстве не знают, что такое убийство?

— Разве вы не понимаете, что здесь нужен совсем иной подход? — крикнул Видингер. — Кроме того, Нидл пытался узнать о состоянии хода расследования по делу Плиссира. Вы можете мне сказать, почему оно его интересует?

Обер-комиссар подумал о допросе Эвелин Дзуры в прошлую среду.

— Плиссира знал Фридеман, — медленно сказал он. — Пройти и мимо этого?

— Я должен пойти на совещание, — сказал Видингер с раздражением. — Поговорим потом.

Фазольд враждебно смотрел на Ковалову, стоявшую в дверях.

— Уважаемый мастер, — сказала она. — Не будьте букой, впустите меня.

Она направилась прямо на веранду, которую Фазольд несколько прибрал.

— Я так и думала, — удовлетворенно произнесла она, взглянув на бутылку коньяка и полупустую рюмку на письменном столе. — Время от времени вы нуждаетесь во взбадривании. Много этой жидкости не употребляю, но против одной рюмочки я бы не стала возражать.

Фазольд взялся за бутылку, рука его дрожала.

— Вы нервничаете, благородный художник, — сочувственно заметила Ковалова. — Видит бог, у вас есть основания к этому. Уверена, что полиция навестила вас по поводу нашего общего друга Деттмара. У меня она тоже была. У вас определенно есть неопровержимое алиби, у меня, к сожалению, нет.

Художник наполнил свою рюмку до краев и выпил ее одним глотком. Он уперся локтями в письменный стол, подперев подбородок руками.

— Зачем вы пришли? — жмурясь, спросил он. — Афишу я еще не сдавал.

— Время есть, мастер, — с иронией произнесла Ковалова. — Открытие состоится через четыре дня.

Под ворохом бумаг Фазольд отыскал свою трубку.

— Чем могу служить?

Ковалова полунасмешливо посмотрела на него.

— Я охотно бы поговорила с вами о господине Плиссире, — сказала она. — Вы ведь знаете господина Плиссира?

Фазольд энергично покачал головой.

— Так ли?! — мягко воскликнула Ковалова. — Два года назад вы резвились в Провансе, потом сделали небольшую вылазку в Париж.

— Какое это имеет отношение… к Плиссиру? — запинаясь спросил Фазольд.

— На первый взгляд не должно было бы иметь к нему отношения, — сказала она. — Но на самом деле имеет, я это знаю.

Лицо Фазольда начало подергиваться.

— Никакого Плиссира я не видел.

— В последние месяцы, конечно, нет, он ведь мертв. А почему он мертв, вам, пожалуй, все же известно.

— Очень любопытно, — Фазольд овладел собой.

— Скучно рассказывать собеседнику о знакомых вещах, — сказала Ковалова, — но иногда приходится. Итак, Плиссир несколько необычным способом раздобыл документ с намерением передать его — естественно, за соответствующую сумму — кому-то другому. Будучи человеком опытным, он снял копию. Вы успеваете следить за рассказом?

Фазольд успевал, но, казалось, с большим трудом. Он сидел точно кролик под гипнотизирующим взглядом удава.

— Обнаружив пропажу оригинала, — продолжала Ковалова, — его владельцы не обрадовались. Они добились возвращения документа. К сожалению, Плиссир оказался не на высоте и приказал долго жить. Точка!

Художник вспылил.

— К чему вы клоните?

Ковалова громко расхохоталась.

— Вы просто шутник. Ведь была же копия. Плиссир намеревался заработать еще больше, но не знал меры. Копию кто-то для него сохранил, кто-то имеет ее и сейчас и думает теперь подработать самостоятельно, без Плиссира. Кто-то выжидает, пока уляжется общее возбуждение. Но, к сожалению, подобные вещи никогда нельзя сохранить в полной тайне.

Фазольд склонил свою большую голову, будто она вдруг стала неимоверно тяжелой.

— Целите в меня? — глухо спросил он.

— В кого же иного дорогой мастер? Вы прекрасно знаете, сколько стоит эта копия. Она будет венцом всей вашей деятельности на фоне многих грязных делишек, которые вы провертывали для Фридемана и которые приносили вам не очень-то большой доход.

— Если я скажу, что никакой копии у меня нет?

— Я знаю лучше. Не станете же вы утверждать, что отдали ее нотариусу или заперли в банковском сейфе? У меня есть своя информация. Копия здесь, и вы должны отдать ее мне. Естественно, безвозмездно.

— Если вы все же ошибаетесь?

Ковалова презрительно усмехнулась.

— Я нет, но вы — да.

— Как вас понимать? — Фазольд вновь наполнил рюмки.

Теперь они стояли в коньячных лужицах.

— Вы забываете о судьбе вашего бедного друга Плиссира.

Художник впервые отважился улыбнуться.

— Но таким путем вам копию не получить.