Крупная рука с короткими пальцами легонько похлопывает Искру по плечу.

— Ты сиди, сиди… Твой брат? Небось двоюродный?

— Господин Петков! Откуда ты взялся?

Петков таинственно прищуривается.

— Секрет! Так ты не ответила — твой родственник?

Искра поправляет вуаль и с неудовольствием поджимает губы.

— Все шутишь. Знакомьтесь, господа: Слави Багрянов — Атанас Петков.

— Весьма польщен…

Петков кивает и садится, не подав руки. То, что он из полиции, это ясно. Выдает касторовая шляпа из запасов Дирекции — таких, насколько, мне известно, нет в продаже. Какая-нибудь шишка из отдела нравов? Или он служит в ДС?[2]

Обдумывая это, я не забываю придвинуть Петкову рюмку ракии. Озноб тихо карабкается по спине, стискивает шею, и я изо всех сил стараюсь выглядеть беспечным.

— За знакомство. Слушай, Искра, ты любишь песни?

— Смотря какие.

— Шопские, на два голоса. У меня, господин Петков, оч-чень приличный баритон. Не веришь?

— Почему же, — вежливо говорит Петков и смотрит на меня поверх рюмки. — У тебя и лицо хорошее. Красивое, фотогеничное. Ты, господин Багрянов, наверное, здорово выходишь на фотографиях.

«Фи вам!» — как говорят барышни в провинции. Никакого изящества! Но если тебе так нужно, я готов подыграть.

Две-три старые фотография я ношу при себе. В паспортной книжке. Они запечатлели для вечности физиономию Слави в числе других.

Петков небрежно рассматривает фотографии и словно невзначай листает паспорт. Я слежу за ним и чувствую, что озноб держит меня мертвой хваткой. Кровь начинает пульсировать в висках, и я слышу стук своего сердца.

— Хозяин! Ракии моему другу и рюмочку госпоже. И мне… За знакомство… Твое здоровье, господин Петков.

Ракия обжигает рот, вызывая спазм, но я бесстрашно вытягиваю губами последние капли, прищелкиваю языком. Что, что, а пить я умею. Алкоголь не берет меня, только в голове звенит.

— Хороша! Приезжай ко мне в Добрич, Атанас! Я тебя домашней угощу.

У каждой удачи есть пределы. Везение не может быть бесконечным. Оно как шагреневая кожа — отрываешь от него по кусочку, рискуя в один прекрасный день протянуть руку за новой порцией и не найти ничего… Вот так-то…

— Ты страшно милый, бай-Слави, — протяжно говорит Искра и наклоняется ко мне. — Пригласи меня в Добрич. Ладно?

Она порядочно набралась. Еще бы, четыре рюмки ракии! Напудренные щеки розовеют, пальцы вздрагивают, и сигаретный пепел сыплется на отвороты пальто.

— Валяй, — говорю я. — А ты что молчишь, Атанас? Может, я тебя чем-нибудь обидел? Не хочешь, чтобы зван Атанасом, не буду. Все равно ты мне по душе. Э?… Да ты что, и правда обиделся?

— Он не обиделся, — говорит Искра.

— А чего молчит?

— Да он всегда такой… Плюнь на него, бай-Слави!

Лоб Петкова собирается в морщины, уползает за кромку шляпы.

— Не вмешивайся, Искра!.. Послушайте, мне что-то скучно в этой сладкарнице. Не то место, где порядочные люди могут хорошо посидеть. Да и полдень скоро.

Полдень — время обеда. Священный час. София — большая провинция, где все встают на заре, набивают животы к полудню, ужинают с темнотой и в десять — баю-бай.

— Как хочешь, Атанас.

— Тогда пойдем отсюда. Я знаю одно местечко, где для нас с тобой найдется свободный столик. И кухня там — боже мой!

— А Искра?

— Прихватим и ее.

Я колеблюсь. Ровно миг, не дольше. Плащ мой вычищен и высох, ракия допита, и хозяин вот-вот закроет сладкарницу на перерыв. Паспорт и фотографии все еще лежат на столе. Я прячу их и мысленно скребу в затылке. Французы утверждают, что, когда двое пытаются надуть друг друга, один — заведомый дурак. Веселые они люди, французы…

— Ладно, — говорю я и тяжело поднимаюсь. — Пойдешь с нами, Искра?

Рука моя запихивает в карман паспорт и выуживает несколько кредитных бумажек. Гораздо больше, чем полагается за кофе, шоколадку и выпивку.

— Любезный! Получи! Сдачи не надо.

Слави Вагрянов, когда хочет, щедр, как растратчик. Петков прищуривается, провожая деньги равнодушным взглядом, а Искра, качнувшись, приваливается ко мне мягкой грудью.

— Какой ты милый…

Интересно, куда мы направимся отсюда — в кабак или прямехонько в гостеприимный дом Дирекции полиции?

— Так ты, говоришь, знаком с Лулчевым? — переспрашивает Петков и почесывает переносицу. — Это большой человек, бай-Слави.

— Не то чтобы мы дружили, — говорю я скромно, — но господин Лулчев гостил у нас в Добриче. Может, он и забыл меня.

— Забыл — напомни.

Я пожимаю плечами и присвистываю.

— Легко сказать! У Любомира Лулчева и без меня дел через край. Ты вот, Атанас, живешь в столице и небось со всеми знаешься… Подскажи серьезно, как быть?

— Говорю тебе, позвони во дворец.

Любомир Лулчев — советник царя, и Петков, похоже, вытянул туза. Со Слави, образно говоря, происходит то же, что с игроком в покер, прикупившим карты не старше тройки. Вся его наличность в банке, и он вынужден блефовать до конца в расчете, что противник спасует.

— Пожалуй, — говорю я отважно и продолжаю сидеть. — Сейчас и позвоню. Где у тебя аппарат, Атанас?

Поразительно, сколько разных разностей удерживает память. Телефон Лулчева пылился в ней много лет — лежал себе в уголочке среди всякой всячины..

Я делаю попытку встать, краем уха вслушиваясь в звуки, несущиеся из соседней комнаты. В ресторане Искра налегла на вино и теперь спит, копит силы для продолжения. Петков, по-моему, тоже перебрал. Пока мы ждали трамвая, чтобы ехать к нему домой, он был сравним с Пизанской башней, клонящейся к земле, но не падающей.

— Где у тебя телефон? — повторяю я, не покидая кресла. — Проводи меня, Атанас. Я позвоню, и мы поедем во дворец. Ты и я.

Петков еще раз почесывает переносицу. Медленная улыбка раздвигает его губы, открывая ряд желтоватых зубов. В ней столько обещания, что, будь Слави потрезвее, он бы поежился.

— Ты серьезно, бай-Слави?

— Разумеется! — говорю я. — Чего мне бояться?!

— Твоя воля… Бояться и впрямь нечего. Ну пойдем, только тихо, не разбуди Искру; пусть себе спит и не мешает нам.

Еще в начале начал, когда Петков готовил в кухне закуски, мы с Искрой обревизовали квартиру. Не всю. Третья комната, ход в которую идет из глубины холла, осталась необследованной. Она тянет меня к себе…

— Поедем ко мне домой, — сказал Петков в ресторане — и солгал.

Этот дом — не его дом, и разные пустячки, удостоверяющие обжитость, — бесстыдные обманщики, разоблаченные Слави. Поэтому он мысленно загнул палец, обнаружив, что на цепочке в ванне нет пробки. Все остальное было в порядке — зубная щетка высовывалась из стаканчика, губка лежала на батарее, а в углублении раковины красовался обмылок… С кухней обстояло благополучней. Старая сковородка на плите, стаканы в мойке. Я был готов раскаяться в подозрениях, но тут увидел картинку в простенке и забил отбой. Это была олеография, чистенькая донельзя, словно ее повесили вчера.

Итак, Петков привез нас на конспиративную квартиру. Такие используются обычно для разных деликатных делишек, и то, что мы оказались здесь, — факт, поддающийся толкованиям. Я предпочитаю не ломать себе голову и принимать его как есть. В конце концов, мой друг Атанас мог не рассчитывать на проницательность Слави и проявить гостеприимство от чистого сердца.

Я пришел к такому выводу, пока укладывал Искру и накрывал ее пледом. Искра посапывала — блаженное дитя. Я погладил ее по голове и вернулся к Петкову, коротавшему ожидание в обществе бутылки.

Домашняя ракия была желта и густа, как касторка. И пахла не лучше. Мы выпили за меня, за Петкова, снова за него, за спящую Искру. Петков и раньше, в ресторане, потихоньку спаивал меня. Я не протестовал, прикидывая, насколько хватит его самого; однако способности Атанаса столь велики, что это начинает меня пугать. Оттягивая очередной тост, я заговорил о делах в Софии и Лулчеве. И тут-то Петков и подловил меня.