— Подумай, Ту, — добавил я, когда увидел на ее лице недоверие, что случалось с ней весьма редко. — Если тебя любит Сет, ты будешь непобедима.

Но она не была непобедима. Она воспарила к самому солнцу, как всемогущий Гор, а потом упала на землю, в страдания и презрение. Я вздохнул, двигаясь мимо расписных колонн и входя в приемный зал, где меня встретил слуга.

— Можете пройти в обеденный зал, — сказал он, и я, звучно хлопая сандалиями по глазурованным плиткам, направился к знакомой двойной двери.

Меня встретил огонь светильников, смешанный со слабеющим блеском заходящего солнца, который проникал в комнату через маленькие оконца под потолком. В лицо ударил аромат цветов, расставленных на небольших столиках, и благовонных масел, курящихся в лампах. Сильнее всего пахло жасмином, любимым растением моего господина, и тогда воспоминания вспыхнули во мне с такой силой, что я замер на пороге комнаты. Сзади ко мне тихо подплыл управляющий Харшира, похожий на груженую баржу под всеми парусами, сверкая обведенными черной краской глазами, и крепко сжал мою руку в своих огромных ладонях.

— Каха, — прогудел он, — счастлив тебя видеть! Ну, как тебе живется в доме Мена? Я время от времени вижусь с Па-Бастом, и мы обмениваемся новостями, но как же приятно увидеть тебя самого!

Я столь же тепло поприветствовал его, поскольку любил и уважал своего друга, и все же мое внимание привлекли другие люди.

Там были все. Паис в короткой алой с золотом юбке, из-под которой виднелись его стройные ноги, с золотыми цепочками на груди и золотой серьгой в ухе. Его черные волосы были смазаны маслом, а губы накрашены красной хной. Управитель царскими слугами Паибекаман слегка постарел. Он начал сутулиться, на лице резче выступили скулы, но его взгляд был по-прежнему пристальным и презрительным. Я не любил его, и Ту, кажется, тоже. Это был холодный, расчетливый человек. Паис откинулся назад, держа в руке чашу с вином, но Паибекаман сидел прямо, насколько, разумеется, позволял его старческий позвоночник. При виде меня он не улыбнулся.

Улыбнулась Гунро. С накрашенными глазами, губами и ладонями, обвешанная драгоценностями, с седыми прядями в косах и складками платья, провисающими под тяжестью сердоликовых украшений, она была бы сказочной красавицей, если бы не морщинки в уголках презрительно кривящихся губ, придававших ее лицу угрюмое выражение. Я хорошо помнил ее — это была гибкая женщина с быстрыми и резкими движениями, прошедшая обучение в школе танцев; она обладала подвижным телом и острым мужским умом, однако за последнее время как-то сдала и располнела. Она и Ту жили в одной каморке в гареме. Представительница древнего рода, сестра генерала Банемуса, Гунро тем не менее выбрала удел наложницы, предпочтя его замужеству с человеком, которого ей прочил отец. В гареме она провела свою молодость, и, глядя на ее вечно недовольное лицо, я подумал, что она, верно, не раз пожалела о своем решении.

В комнате находился и Гуи, и при взгляде на него все во мне сжалось. Он стоял и смотрел на меня — колонна сплошной белизны, прерываемой лишь тонкой полоской серебряной оторочки на юбке и серебряными застежками на перчатках. Он по-прежнему носил широкое серебряное кольцо в виде змеи, которая обвивалась вокруг его пальца. Он не слишком изменился. Ему было где-то около пятидесяти, а непереносимость солнечного света помогла ему неплохо сохранить лицо. Ни один солнечный луч ни разу не коснулся бледной кожи и длинных роскошных волос, рассыпавшихся по обнаженным плечам прорицателя; вся его жизнь сосредоточилась в красных сверкающих глазах, которые, казалось, впитывали любой свет, проникающий в комнату. Из-за своей странной болезни прорицатель всегда ходил завернутым в белую ткань, как труп. Он сбрасывал ее только в присутствии своих друзей или слуг; и все же Гуи обладал какой-то экзотической, неотразимой красотой, о силе воздействия которой я успел позабыть. Я подошел к прорицателю и поклонился.

— Каха, — произнес он, — сколько времени прошло. И почему это старые друзья вспоминают друг о друге только в минуты опасности? Подойди ко мне. Сядь. Ты ведь больше не мой замечательный юный писец, не правда ли?

Он щелкнул пальцами. Харшира тут же вышел, чтобы проверить, как идет подготовка к обеду, а мне был поднесен кувшин с вином и чаша, которую я взял в руки и держал, пока слуга ее не наполнил, но прежде я выразил свое почтение всему благородному собранию. Затем по приглашению моего бывшего господина я опустился на подушки. Гуи вернулся на свое место.

— Итак, — сказал он, — мы не будем обсуждать наше дело, пока не отведаем кушаний и не обменяемся другими, более мирными новостями. Здесь нас собрала одна короткая записка, но это вовсе не означает, что нам достаточно переброситься парой слов. Выпей вина, Каха!

В углу в мягком свете светильников заиграла арфа. Разговоры то затихали, то возобновлялись. Вокруг стола сновали слуги с дымящимися подносами, принося и унося кушанья, чаши с вином наполнялись несколько раз, и все же за видимостью непринужденной беседы сквозила тревога. Я старался не думать о ней и веселился от всей души. Во рту стоял привкус кушаний Гуи. Кровь разгорячилась от его вина. Все в этом доме нашептывало мне о прошлом, и если бы я закрыл глаза, позволив себе мысленно перенестись в прошлое, то дом Мена превратился бы в мечту о будущем, а над моей головой, в своей изысканной комнатке, стояла бы на коленях возле окошка молодая девушка, ожидая, когда разъедутся гости.

Но вот наступила глубокая ночь, все насытились, и тогда слуги внесли новый кувшин вина, поставили его перед прорицателем и удалились. Музыкант встал, забрал свой инструмент, поклонился в ответ на наши слабые аплодисменты и тоже вышел. Когда дверь за ним закрылась, Харшира встал возле нее, скрестив на груди руки.

— А теперь, — обратился к нам Гуи, — Каха расскажет, зачем он велел нам собраться в такой немыслимой спешке. Что случилось?

Я посмотрел в его лицо, чувствуя, что все взгляды обращены на меня, но по выражению красных глаз прорицателя понял, что он-то в объяснениях не нуждается.

— Я думаю, что вы, мой господин, равно как и генерал Паис, догадываетесь, зачем я попросил вас собраться, — сказал я. — Семнадцать лет назад мы часто собирались по вечерам. Хотя я и не был одним из зачинщиков, я был вашим добровольным помощником, горячо поддерживающим заговор, и когда он провалился, я понял, что являюсь более уязвимым, чем вы. У меня нет благородного происхождения. У меня нет связей среди высокопоставленных сановников, кроме вас. Если бы обо мне узнали, я был бы немедленно казнен, чего нельзя сказать о вас. Я рисковал больше всех, поэтому я и покинул этот дом и отдалился от всего, что случилось потом. И все же я остался вам верен. Как остаюсь и сейчас. Я пришел сюда, потому что нагрянула новая беда. Когда Ту отправили в ссылку, никто из вас ни разу не поинтересовался, что случилось с сыном, которого она родила от фараона. Возможно, вы решили, что подобные расспросы могут вызвать подозрения. А возможно, вам просто не было до него дела.

— Верно, — сказала Гунро. — Кому он нужен? И с какой это стати нам о нем узнавать? Она была грубой крестьянской девчонкой ниоткуда, без капли благодарности или скромности, а грязную кровь в жилах ее отродья ничем не отмыть, даже смешав ее с кровью царя.

— Ну и что, все равно она была на редкость красива, — буркнул Паис. — Я бы многое отдал, чтобы смешать мою кровь с ее, и ручаюсь, что уж я бы доставил ей куда больше наслаждения, чем этот тупица. Девчонка по-прежнему стоит передо мной, словно полузабытая мечта.

— Не стоит так говорить о том, кто когда-то был твоим другом, — мягко сказал Гуи, глядя на Гунро, и та усмехнулась.

— Эта выскочка? Я тоже была молода и полна радужных надежд. Я постаралась стать ее подругой, как велел мне ты, Гуи, но это оказалось трудной задачей. Ее надменность не знала границ, и вот вам результат — она провалила все дело и сама получила по заслугам.

— Если бы она в самом деле получила по заслугам, то была бы уже мертва и не беспокоила нас снова, — раздался из угла пронзительный голос Паибекамана. — Я понимаю твое крайнее беспокойство, госпожа. В конце концов, ты ведь знала, что находилось в том масле, которое Ту отдала бедной маленькой Хентнире для умащивания фараона. Ту отдала ей масло в твоем присутствии. И кто знает, чьи голоса раздались бы из гарема, чтобы свидетельствовать против вас?