Утром, пока слуги готовили завтрак, я стоял во внутреннем дворе храма и слушал, как жрец с мутными глазами возносит молитву богу. Сквозь полуоткрытые двери храма виднелся алтарь, но своего бога я не видел, его закрывал собою жрец. Вдыхая запах благовоний, смешанный с утренней свежестью, и простершись ниц, я пытался сосредоточиться на молитве, но мысли путались, язык заплетался. Когда безжалостные лучи Ра, поднявшегося из-за горизонта, озарили небо, я устал проклинать себя за свою слабость, за то, что позволил какой-то крестьянке манипулировать собой, а также твердо решил вернуть ей ящичек. Я был очень зол на себя, но еще больше на нее — как ловко ей удалось всучить мне его! Теперь мне самому придется принимать решения, бросить же ящик в Нил я не смогу, я слишком честен. Я преклонял колени, вставал, опять опускался на колени и все время потихоньку осматривал двор, желая увидеть женщину, но она не появлялась.

Молитва закончилась, и двери храма закрылись. Бросив в мою сторону беглый взгляд и улыбнувшись, жрец скрылся в одном из маленьких помещений, располагавшихся по внешнему периметру двора, его помощники последовали за ним, и я остался один. Деревянный ящик стоял передо мной на каменном полу, словно безмолвный обвинитель или сирота, терпеливо ожидающий подаяния. Надев сандалии и подхватив ящик, я поспешил во внешний двор, быстро пересек его и побежал к уже знакомой мне одинокой хижине. Открыв было рот, чтобы позвать женщину, я вдруг обнаружил, что даже не знаю ее имени. Тем не менее я прокричал приветствие и стал ждать, думая о том, что гребцы уже наверняка закончили приготовления к отъезду и глашатай жаждет поскорее уехать.

— О, будь ты проклята! — пробормотал я сквозь зубы. — И будь я проклят, дурак несчастный.

Подождав еще немного, я подошел к хижине и отодвинул тростниковую занавеску, закрывающую вход. Я увидел маленькую темную комнатку с земляным полом и голыми стенами. В углу стояло низкое деревянное ложе с тонким тюфяком, отделанное искусной резьбой. Его изящные ножки и каркас тускло поблескивали в темноте. Странно было видеть в убогой хижине столь великолепную кровать. Возле нее располагались небольшой стол и скамейка, также покрытые искусной резьбой. На полу стоял грубый глиняный светильник. Хижина была пуста, а ждать у меня не было времени. Я хотел быстро поставить ящичек на кровать и убежать, но, мысленно прокляв себя в очередной раз, решил, что не сделаю этого. Выйдя из хижины и опустив за собой тростниковую занавеску, я помчался к реке.

Когда я взбежал по трапу на ладью, внезапно налетевший порыв ветра сорвал с ящика одеяло. Увидев его, посланник громко расхохотался.

— Она все же нашла одного дурака! — задыхаясь от смеха, проговорил он. — И что же ты будешь делать с этим ящиком, юный Камен, швырнешь за борт? Или твои принципы не позволят тебе этого? Как ей удалось уговорить тебя? Она что, отдалась тебе на своем вшивом тюфяке? Ты вляпался в историю, помяни мое слово!

Я ничего не ответил. Я даже не взглянул в его сторону, когда он приказал поднять сходни и отчалить от берега; только сейчас я понял, что мне не нравится этот человек. Солдат принес мне хлеба и пива. Сидя на носу ладьи, я ел без всякого аппетита, а за кормой тем временем проплывали поля и одинокие пальмы Асвата и началась пустыня. Следующее селение находилось совсем недалеко, но, когда я смахнул с коленей последние крошки и допил пиво, я почувствовал такое острое одиночество, что страстно возжелал поскорее вернуться домой.

Глава вторая

Оставшиеся восемь дней мы плыли без всяких приключений, и утром девятого дня вошли в Дельту, где Нил разделяется на три мощных рукава. Мы свернули в северо-восточный, называемый Воды Ра, который впоследствии был переименован в Воды Авариса, и поплыли через величайший город в мире. С какой радостью оставил я унылый, засушливый юг и вдохнул наконец влажный воздух Дельты, насыщенный густыми ароматами садов и наполненный шумными звуками города. Хотя разлив реки еще не начался, все пруды и ирригационные каналы были наполнены прохладной водой, поблескивающей среди густо посаженных деревьев и зарослей папируса, тихонько покачивающихся под легким ветерком. На мелководье важно вышагивали белые цапли. Птицы с громким свистом проносились над снующими по реке суденышками, и нашему кормчему приходилось не отрываясь смотреть на воду, чтобы лавировать между ними.

В районе Вод Авариса пейзаж изменился: мы проплыли мимо храма богини-кошки Баст,[2] мимо огромного храма бога Сета, возле которого лепилось множество убогих хижин бедняков, заполнявших пространство между храмом и городом пылью, шумом и грязью. Вскоре мы достигли широкого канала, окружающего Пи-Рамзес, Город бога, и, свернув направо, поплыли мимо многочисленных складов, амбаров и мастерских, которые спускались к самой реке, словно желали схватить своими жадными пальцами все, что мог дать им цивилизованный мир; через их распахнутые двери сновали грузчики, перетаскивающие на своих плечах то, что называлось богатством Египта. За мастерскими я заметил разбросанные там и сям цеха по изготовлению фаянса. Их управляющий был отцом моей невесты Тахуру, и у меня сразу потеплело на душе, когда я подумал, что скоро увижу ее.

Поодаль от всего этого шума и суеты располагались небольшие усадьбы мелкой аристократии и сановников, торговцев и заморских купцов. Здесь был и мой дом. Здесь я проведу несколько приятнейших дней отдыха, прежде чем вернусь в дом Паиса, а также к своим обязанностям в офицерской школе, царский же посланник будет пробираться на своей ладье по узким, охраняемым стражниками притокам Нила, пока не достигнет озера Резиденции, где вода тихо плещет о ступени, сделанные из чистейшего белого мрамора. Лодки, которые причаливают здесь, выдолблены из лучшего ливанского кедра и покрыты позолотой, а вежливое безмолвие, рожденное ощущением огромного богатства, погружает в царственную тишину роскошные парки и тенистые фруктовые сады. Здесь живут главные управители и верховные жрецы, родовая аристократия и управляющие, и среди них — мой будущий тесть. Здесь же находится и окруженный мощной стеной дворец Рамзеса Третьего.

Плыть по озеру Резиденции без специального разрешения было запрещено. У моей семьи, разумеется, имелся специальный пропуск, а у меня — пароль, который давал мне право входить в дом генерала Паиса и в военную школу, но сегодня, когда кормчий подвел ладью к берегу, я думал только о хорошем массаже, кувшине доброго вина, вкусной еде и постели с чистым полотняным бельем, пропитанным ароматическими составами. Я быстро собрал свои вещи, отпустил на отдых подчиненного, небрежно сообщил посланнику Мэю, куда иду, и сошел на берег, с огромным удовольствием ощутив под ногами знакомый холодок каменных ступеней, спускающихся к самой воде. Когда подняли сходни и капитан ладьи дал команду отчаливать, я этого уже не слышал. Взбежав по ступеням, я прошел через открытые ворота, весело окликнул привратника, который мирно дремал неподалеку, и направился к своему дому.

В саду не было ни души. Деревья и кусты тихо покачивались от ветра, залетавшего сюда из-за стены, окружающей дом, а солнце, пробиваясь сквозь кроны деревьев, бросало рассеянный свет на хаотично разбросанные по всему саду цветочные клумбы — так любила высаживать цветы моя мать. Быстро пройдя через сад, я вышел к алтарю бога Амона, где обычно собиралась наша семья, чтобы возносить молитвы, повернул направо и подошел к портику, прятавшемуся в тени высоких деревьев. За их стволами в глубине сада виднелся большой пруд с рыбками, по берегам которого рос тростник, а в центре плавали огромные зеленые листья лотоса. Лотос должен был зацвести только через несколько месяцев, но над ним уже порхали стрекозы, трепеща прозрачными сверкающими крылышками, а в воде плавали лягушки.

Однажды я чуть не утонул в этом пруду. Мне тогда было три года, я был очень любопытным и непоседливым ребенком. Сбежав от своей няньки, с которой обращался, честно говоря, довольно сурово, я затопал к воде, желая потрогать цветы или половить рыбок или жуков, и тут же упал в пруд, споткнувшись о его каменное ограждение. Я помню мгновенный испуг, затем приятную прохладу, а затем приступ паники, когда попытался вдохнуть среди окружившего меня зеленого полумрака и обнаружил, что сделать этого не могу. Из воды меня вытащила старшая сестра; сначала меня вырвало водой, а потом я заорал не своим голосом, больше от ярости, чем от страха. На следующий день отец послал своего управляющего найти кого-нибудь, кто научил бы меня плавать. Улыбаясь этим воспоминаниям, я прошел через портик и, свернув направо, вошел в дом, чувствуя, как все мои былые тревоги и волнения остаются за его порогом.