— Тогда, если вы правы, у нас еще есть время.

— Да. — Лэна кивнула. — Но сколько его осталось, этого мы не знаем. Если они полностью овладели стихией, то снег этот может прекратиться в любую минуту.

— А что думают в Дюрбрехте? — спросил я.

— Мы полагаем… — Она остановилась, словно на секунду потеряв логическую нить своих мыслей, а потом продолжала: — Мы думаем, что колдовство их не в состоянии управлять временами года. Хо-раби могут менять погоду, заставляя природу служить им, но пока еще не могут властвовать над ней.

Я бросил короткий взгляд в окно, гадая, как долго еще продлится это время года.

— Мы все равно знали, что рано или поздно придется драться с ними, — сказал Янидд, — что ж, пусть это случится рано.

Мне показалось, что я слышал, как Лэна прошептала:

— Слишком скоро.

Хотя, возможно, мне всего лишь показалось.

Я спросил:

— Я должен отправляться скоро, но куда?

Жрица-ведунья подняла голову и посмотрела мне в глаза.

— На восток вдоль побережья, — сказала она. — Затем на север, в Дюрбрехт.

Я и надеяться не мог, что так скоро мне представится возможность оказаться дома. Тем более не ожидал я увидеть своих близких в такое вот время.

— И какова моя миссия? До какой степени я могу быть откровенным в моих рассказах?

Лэна склонила голову.

— Великий Властелин полагает, что наступило время для людей знать, что может ждать их, чтобы у них была возможность подготовиться. Дюрбрехт приказывает тебе рассказывать героические легенды, чтобы воодушевлять население. Если тебе встретится какой-нибудь город, не готовый к встрече с врагом, ты должен немедленно послать известие об этом из следующего же замка. Дюрбрехт хочет видеть подлинную картину вещей, ничего не утаивай.

«Ничего не утаивай», — я не знал, что делать: смеяться или плакать. Но я только кивнул и сказал с совершенно серьезной миной на лице:

— Да, конечно.

Когда наступили сумерки, что теперь означало просто переход мутноватой белизны дня в серебристую темноту ночи, я сказал Лану, что скоро должен уезжать, и рассказал почему.

Измененный, мешавший кочергой дрова в камине, кивнул.

— Думаю, это будет нелегкое путешествие, — сказал он. — Но хоть домой попадешь на какое-то время.

— Не так хотелось мне появиться дома, — ответил я. — По крайней мере, с другими новостями.

«Кот» подбросил в огонь поленце и, повернувшись, посмотрел на меня.

— У тебя, по крайней мере, есть возможность.

Я получил урок: Лан как Измененный о такой возможности и мечтать не мог. Я спросил как можно мягче:

— Ты сам откуда, Лан?

— Мои родители служили в Кембри, — сказал он. — Там я и родился. Здесь я оказался, когда мне было десять.

— Хотел бы вернуться? — спросил я.

Он посмотрел на меня секунду-другую с каким-то загадочным выражением лица, потом сказал, пожав плечами:

— Один замок или другой, какая разница для Измененного? Господин наш Янидд добр, он лучше, чем наместник Кембрийский, но, с другой стороны, это не играет особой роли.

— А родители? — спросил я. — Разве ты не хотел бы снова увидеть их, если бы представилась такая возможность?

— Но ее нет, — сказал он. — Я не могу, как ты, путешествовать по стране. Так зачем же мечтать о невозможном?

В голосе Лана слышалась обреченность, но ни в интонации Измененного, ни в его позе я не уловил сожаления. Я насупил брови: сколько времени я мечтаю о несбыточном, думаю о мире с Повелителями Небес, размышляю о том, как бы улучшить положение Измененных, мечтаю узнать что-нибудь о судьбе драконов из древних легенд. Мне казалось, что нельзя жить без мечты. Я поделился своими мыслями с Ланом.

Тот улыбнулся и ответил:

— Наверное, в этом-то и есть разница между нами, Давиот. У нас, Измененных, нет такой привязанности к семье и интереса к прошлому, как у вас, Истинных. У нас другая доля, а мечты могут скорее причинять боль.

— У тебя нет привязанности к семье? — спросил я его.

— Думаю, что такой, как у тебя, нет, — ответил он. — Колдовство превратило зверей, наших предков, в людей, а звери ведь не дорожат своими родителями, а?

Снегопад продолжался четырнадцать дней, а потом небо очистилось. Было приятно вновь видеть его голубизну и сияние солнца, хотя температура упала так низко, что весь Морвин лежал закованный, как в броню, в белый наст. Ветра не было, но воздух перехватывал дыхание. Вода в колодцах и резервуарах замерзла, и тут и там поднимались дымы костров, с помощью которых люди вытапливали драгоценную влагу. На улицах, которые прежде чистили лопатами, зазвенели ломы скалывавших лед Измененных. Кожа рук примерзала к железу. Янидд открыл склады, выдавая продукты, которые припас на случай осады, голодавшему населению. Лед сковал гавань и бухты. Рыбаки, которые теперь могли выйти в море, доносили о том, что рыба ушла. С материка крестьяне слали известия о том, что земля затвердела так, что никакой плуг не берет.

И так, это я узнал от Лэны, было повсюду в Дарбеке, и хуже всего на севере. Сламмеркин и Треппанек покрылись льдом, люди все упорнее поговаривали о надвигавшемся голоде. У меня не было ни малейшего желания отправляться в путь в такую пору, но приказ есть приказ. Я начал готовиться к отъезду.

Моя последняя трапеза в Морвинском замке проходила в подавленной атмосфере. В то время как наместник и жрица-ведунья продолжали молчать о своей уверенности в том, что все происходившее с погодой было инициировано Повелителями Небес, сдержать слухи было невозможно. Я слышал, о чем говорили в городе, да и солдаты уже открыто обсуждали тему оккультных манипуляций. Добросердечные жители Морвина полюбили меня, как и я их, поэтому мне впервые с тех пор, как я встретил Кристин в Трирсбри, так не хотелось уезжать из города.

Итак, нацепив на свое лицо одну из самых радужных своих масок, я поблагодарил своих добрых хозяев за их гостеприимство, попросив их остаться в теплом зале, а сам поднялся и отправился собирать вещи. Мне хотелось, чтобы было так, и они, подчиняясь моему желанию, проводили меня только до главной двери.

Янидд проследил за тем, чтобы я уехал от него, снабженный на дорогу всем необходимым: мои седельные сумки были набиты до отказа провизией и запасной одеждой, хотя я и без того уже навьючил на себя все, что можно, и, подходя к конюшням, более всего походил, наверное, на фигляра из балаганной пантомимы. Серая кобыла моя обросла шерстью, и бока ее изрядно округлились от хорошего питания и продолжительного отдыха. Она не желала становиться под седло, и мне понадобилось время и ряд весьма искусных телодвижений, чтобы подготовить ее. Лошадь чувствовала, что впереди нас ждет дорога, и вовсе не жаждала отправляться в нее. Выводя лошадь, я увидел Лана; мы уже попрощались с ним, и меня удивило его появление здесь. Очевидно, он выскользнул из башни тайком, так как был одет только в рубаху и панталоны и дрожал от холода, несмотря на то что в конюшне горели жаровни.

— Я вовсе не в восторге от такой погоды, — сказал он, — но мне надо кое-что передать тебе.

Я взял кобылу под уздцы, она немедленно начала топтаться и показывать зубы. Что же такое имел в виду Измененный? У его соплеменников было так мало собственности, чтобы делать подарки на дорогу. Не желая казаться нелюбезным, я сказал:

— Общество твое, друг мой, было самым лучшим подарком, как и твое доверие ко мне. Больше мне ничего не нужно.

Он улыбнулся и, достав что-то из-под рубахи, протянул мне. Это оказались переплетенные между собой косичкой красные, белые и черные волоски. Я привязал свою строптивицу и взял у Лана то, что он протягивал мне. Я понятия не имел, что это, разве что какая-то безделушка, призванная служить знаком нашей крепнущей дружбы и взаимного доверия.

— Спасибо, — поблагодарил я, но Лан поднял руку, требуя, чтобы я выслушал его.

— Ты, вероятно, будешь помнить обо мне и так, но мне хотелось бы, чтобы это было у тебя, когда ты встретишь Измененных, которые понимают значение этого предмета. Они, если будет надо, помогут тебе.