Одновременно с тем, как я успел схватиться за подоконник второй рукой, тело мое с шумом соприкоснулось с бортом галеаса, я больно ударился лицом о дерево, разбив нос. Голова у меня закружилась, я ловил ртом воздух, кровь хлынула из разбитых ноздрей. Я думал, что пальцы мои врастут в дерево, так яростно я вцепился ими в подоконник. Я наделал столько шума, что меня просто обязаны были обнаружить. Сдержав дыхание и превозмогая боль в напряженных мускулах, я прислушался. Тишина. Найдя опору носкам своих ботинок, я подтянулся. Локоть на подоконник, второй. Я оказался внутри и издал сдавленный крик, когда лицо мое соприкоснулось с досками пола.

Я перевернулся на спину: не хватало еще залить все кровью и тем вызвать ненужные подозрения. Зубы вроде целы, нос тоже не сломан, хотя и очень болит. Тяжело дыша, я лежал, запрокинув голову, пока не остановилось кровотечение. Я осмотрелся; каюта оказалась довольно маленькой: внешняя стенка изогнута в форме борта, внутренняя — прямая. Узкая лавка с пространством под ней, предназначавшимся для вещей, табурет, он же тумбочка, крепившийся прямо к стене стол. Вот и все, спрятаться было негде. Я поднял посох и подошел к двери.

Приложив к ней ухо, я ничего не услышал. Надеяться на то, что команда будет спать вечно, я не мог, следовательно, оставалось только уповать на то, что я сумею как можно скорее отыскать себе надежное убежище. Я приоткрыл дверь и осторожно выглянул наружу, туда, где находились скамьи гребцов. Над ними была верхняя палуба с открытым пространством в центре, из которого устремлялись ввысь мачты, между ними же находились люки, открывавшие доступ в трюм. В самом дальнем от меня конце была дверь, которая вела в кормовую каюту. С обеих сторон наверх поднимались лестницы. Стало уже почти совсем светло. Где-то у меня над головой послышалось движение, кто-то зевал, кто-то что-то говорил спросонья. Времени больше не оставалось. Я помчался к ближайшему люку.

Скользнув вниз по короткой лесенке, я оказался в темноте. В густом и липком воздухе носились запахи каких-то перевозимых здесь раньше грузов. Ничего не видя вокруг, я поспешил вперед, пока не оказался на самом носу, где сбросил свои сумки и потянулся за трутницей. Однако, подумав, что высекать искры может оказаться делом рискованным, оставил эту соблазнительную мысль. Оставалось надеяться на то, что судно не будет брать груза в Карсбри.

Время текло медленно. Сверху доносились какие-то приглушенные звуки, наверное, матросы завтракали, но запахи пищи тонули в отдававшем плесенью воздухе моего убежища, не достигая моего носа. В конце концов я задремал и проснулся, только услышав скрип дерева прямо у себя над головой. Очевидно, гребцы рассаживались по своим местам. До меня донеслись крики, приглушаемые толстым настилом палубы, корабль качнулся, отчаливая от пирса. Раздался громкий свист, негромкие всплески воды, борта задрожали, слегка вибрируя. Я почувствовал, как корабль плавно покачивается, скользя по волнам. Я было решил подняться наверх, но решил подождать, пока судно не отойдет подальше от Карсбри, чтобы у капитана не возникло острого желания вернуться.

Время ползло нестерпимо медленно. Я сдерживал свое растущее нетерпение, обливаясь потом, испытывая голод и жажду. Когда же наконец я решил, что мы уже достаточно далеко в море, я поднялся по лесенке и выглянул из люка.

Нечасто мне доводилось видеть такие изумленные выражения на угрюмых лицах «быков», какие были у этих гребцов-Измененных при моем появлении. Один из них что-то промычал, некоторые сбились с ритма. В раздавшемся с кормы окрике прозвучало одновременно и удивление и раздражение. Я вышел на свет и поднял руку к глазам, ослепленный солнцем. Я услышал все тот же голос, в котором на сей раз звучала уже самая настоящая злость.

Затем другой, знакомый голос сказал:

— Давиот?

Она как будто бы не верила себе, но повторила уже громче:

— Давиот! Именем Божьим, что ты задумал?

Я ответил:

— То, что и говорил.

Я находился в довольно неудобном положении, солнце висело прямо над головой, а я слишком долго просидел в темноте, и глаза мои никак не могли привыкнуть к столь яркому свету. Нужно было какое-то время. Рвиан казалась и удивленной, и рассерженной одновременно.

Тут я услышал все тот же голос, принадлежавший человеку на корме:

— Вы знаете этого человека, ведунья?

Рвиан ответила:

— Да, это Сказитель по имени Давиот.

— И что он делает на моем корабле? — спросил, как стало ясно теперь, хозяин. — Боже мой, что, в наше время Сказители перемещаются на кораблях зайцами? Или он бандит?

— Он Сказитель, — заверила Рвиан капитана, — но что он тут делает, об этом я могу лишь догадываться.

Зрение постепенно возвращалось ко мне, и я увидел, что гребцы, вернувшись к своей работе, не обращают на меня внимания. Остальные Измененные с интересом уставились на меня. Наконец я увидел Рвиан и рядом с ней Тездала, в глазах которого сквозило, пожалуй, даже некоторое любопытство. Чего совершенно нельзя было сказать про Рвиан. Я выпалил:

— Я тебя больше не отпущу.

По выражению лица своей возлюбленной я мог бы сказать, что она, пожалуй, не совсем верит в то, что я рядом. Я направился к лестнице, где стояла Рвиан. Четверо грозного вида Измененных с баграми в руках шагнули было мне наперерез. Рвиан жестом остановила их и крикнула, обращаясь к капитану:

— Он не опасен, господин Тирон.

Гораздо тише она сказала мне:

— Просто дурак.

— Влюбленный дурак, — возразил я. — Я не смог бы пережить еще одной разлуки.

Выражение лица Рвиан стало меняться, точно солнце и тень боролись за свое место на нем. Удивление уступило место радости, которую вдруг прогнало раздражение, когда она покачала головой и сделала мне знак идти с ней. Мы отправились на нос, господин Тирон двинулся следом.

Капитан был приземист и толст, широк в груди, с обожженной солнцем кожей. На почти голой голове красовался венчик очень светлых волос. Как и подобает моряку, Тирон носил короткий с широким лезвием меч, на эфесе которого он и держал руку, когда внимательно разглядывал меня с таким видом, точно я был каким-то покрытым слизью чудищем, вынырнувшим из морских глубин, чтобы обгадить палубу его корабля.

— Надеюсь, я получу объяснения, — заявил он. Привыкший к командам хриплый голос капитана звучал отрывисто и резко. А может быть, господин Тирон был просто чрезвычайно раздражен. — Меня наняли, чтобы я доставил вас, госпожа, и вашего слугу, а не какого-то Сказителя, пробравшегося на борт. Когда?

Последние слова предназначались мне. Я ответил:

— Утром, капитан, на рассвете.

Он зарычал, бормоча что-то о беспечности и наказаниях, которые светят кое-кому, а потом спросил меня:

— Как?

Я рассказал, и он снова фыркнул, а потом спросил:

— Зачем?

Тут я замялся, не желая понапрасну доставлять Рвиан неприятностей, и сказал:

— Я направляюсь в Дюрбрехт, капитан. С этой дамой. Она ни в чем не виновата.

Тирон ответил:

— Тебя надо выкинуть за борт. До Карсбри не так далеко, доплывешь.

Я не удержался и посмотрел на юг, капитан произнес свои слова без всякого намека на иронию. Берег едва виднелся вдалеке, едва ли я смог бы доплыть туда.

Рвиан воскликнула:

— Нет!

Я повернулся к ней и увидел выражение подлинной тревоги на ее прекрасном лице.

Тирон фыркнул:

— Вы говорите, что знаете его? Он что? Псих?

Она ответила:

— Нет.

Взгляд Тирона переместился на меня, рука капитана играла на эфесе меча.

— Вы не знали о его замыслах? — спросил он с некоторым недоверием.

— Нет, — хором ответили мы с Рвиан, и я добавил: — Даю слово Сказителя, капитан.

Тирон с минуту-другую подумал:

— Тогда я оставляю его под вашу ответственность, ведунья. Вам принимать решение, что с ним делать, но плату за его пребывание на моем судне я получу или от вашего, или от его начальства.

Более не продолжая разговор, одарив меня еще одной пренебрежительной ухмылкой, капитан развернулся вокруг своей оси и зашагал обратно на корму, походя накричав на своих гребцов.