— Рад свиданию… — Филарет сел в митрополичье кресло. — Что привело вас в первопрестольный град?

— Ваше преосвященство, миссия моя деликатная. Я исполняю наказ государя… Однако не буду лукавить: домогался встречи с вами исключительно по своей воле. Это вызвано обстоятельствами неожиданными, определившимися в ходе проводимого мною расследования. Могу лишь клятвенно заверить вас: сие вызвано желанием установить истину.

Прозоров произнес свой монолог на одном дыхании, вложив в него как можно больше почтения к уважаемому архипастырю.

— Власть царя от Бога! — заученно произнес Филарет. — Что есть выше этой истины? — добавил он, проницательно глядя на полковника. — Неужто опять донос?

— Ваше преосвященство, я посвящаю этому делу весь пыл моей души и всю полноту ума! Его предыстория восходит к дням трагическим в Таганроге…

Филарет помрачнел. Быстрее, чем прежде, он стал перебирать пальцами янтарные четки.

— Ваше преосвященство, меня интересует тайна престолонаследия… — Прозоров рисковал, понимая, в какие глубины императорской политики вторгается.

Брови митрополита взметнулись над переносицей. Сорокачетырехлетний владыко был старше Прозорова всего на восемь лет. Но дистанция между ними была преогромной.

— В какой связи сия «тайна» с таганрогскими событиями?

— Я этого не утверждаю, ваше преосвященство. Но косвенные обстоятельства… Сознаюсь, они наводят на подозрения. Ужасные подозрения! О Манифесте говорят разное. Число знакомых с ним лиц, очевидно, невелико. Но теперь, когда прошло уже четыре месяца после коронации нового императора, прежние секреты утрачивают силу! — настаивая на своем, Прозоров был уверен, что Филарет не забыл о прежней их встрече.

Филарет поднялся с высокого митрополичьего трона, обитого красным бархатом, и вышел в смежную комнату. Вскоре он вернулся с серебряным ларцом в руках, инкрустированным разной величины изумрудами. Филарет открыл ларец и вынул из него свиток.

— Запомните этот день, полковник! Когда б не смерть блаженного государя, сия бумага лежала бы до сих пор невостребованной. В ней нет особой тайны. Кроме той, что при живом Александре разглашать ее было неприлично.

Прозоров взял от митрополита свиток и раскрыл его. Это был Манифест от 16 августа 1823 года, которым Александр I утверждал право на престол за Николаем…

Между тем Филарет достал со дна ларца еще два документа: письмо великого князя Константина Павловича от 14 января 1822 года о добровольном отречении от наследственного права на трон, подкрепленное согласием Марии Федоровны, и ответ на него Александра — опять же со ссылкой на мать-императрицу. Ответ датирован 2 февраля 1822 года. То есть на все раздумья об окончательном решении хватило одного месяца.

«Однако почему для появления на свет Манифеста понадобилось полтора года? — размышлял Прозоров, читая бывшие еще недавно секретными документы. — Почему Николай присягнул Константину? Это произошло через неделю после смерти Александра… Выходит, он не был посвящен в тайну отречения и передачи ему престола в случае смерти старшего брата?»

Голова Прозорова была полна противоречивых мыслей.

— Ваше преосвященство, кто автор Манифеста? Писал ли его сам покойный государь?

— Первоначальный вариант составил Аракчеев. Я же подал мысль, что надобно сделать с него копии для Синода, Сената и Госсовета. Оригинал хранился здесь, в Успенском соборе.

— Но почему не обнародовали? Сей документ — важнейший для России!

Филарет опять нахмурил брови. Перебрав половину четок, он ответил:

— Вы хотите знать больше, чем знаю я сам. Поговаривали, что обер-прокурор Синода Голицын посетовал императору на неудобство оставлять Манифест без оглашения… Государь будто бы ответил: «Положимся в этом на Бога. Он устроит все лучше нас, смертных».

— Ваше преосвященство! Знал ли о Манифесте нынешний император? Если нет, почему?

— В тайну Манифеста были посвящены Аракчеев, Голицын, великие князья Михаил и Константин и я. Разумеется, и мать-императрица. Вы знаете, дети Константина были лишены права наследовать трон. Окажись он царем, будущее России было бы трудно предугадать…

— Ваше преосвященство, Александр Павлович «раздумывал» полтора года. За это время могло случиться всякое и вполне неожиданно. Но император умер не до Манифеста, а после его написания, — голос Прозорова дрогнул. Полковник испугался собственных слов.

Филарет проницательно посмотрел в глаза собеседнику и не спеша возвратил документы в ларец.

— Плох тот император, что в суете каждодневной не думает о вечном. У покойного была тонкая душа. Сдается мне, царь предчувствовал свой роковой час… За шесть лет до печальных событий император имел конфиденциальный разговор с Константином. По-моему, это было на пути из Варшавы в Петербург. Александр Павлович тогда признался, что хочет отречься от престола. Слышал я, будто император говорил о том же с Николаем Павловичем… Да, это было в 1819 году.

— Вы слышали это лично от императора? — Прозоров забыл о чинопочитании.

— Нет, то были слова императрицы.

— Марии Федоровны?! — изумился Прозоров.

— Да. Братья часто общались через мать. От нее почти ничего не скрывалось.

— Ваше преосвященство, простите за дерзость… Не мать ли государыня подала мысль о составления Манифеста?

Филарет сомкнул веки и прошептал молитву.

— Не пытайте из меня больше того, что я знаю.

Санкт-Петербург, 3 января 1827 г.

Конфронтация между Турцией и Египтом с одной стороны и Грецией и Россией с другой не ослабевала, несмотря на подписанные ранее Англией и Россией соглашения, ограждающие греков от посягательств турецкого султана.

В этой дипломатической круговерти вопросы глобальные смешались с частными судьбами, и личные антипатии великих мира сего фатальным образом влияли на дела государственные.

Николаем владели сомнения. Причиной их был доклад министра иностранных дел графа Нессельроде… К нему поступило прошение от Димитриоса Ипсиланти, младшего брата героя Отечественной войны, генерал-майора и бывшего адъютанта Александра I Александра Ипсиланти. В 1820 году Александр Ипсиланти уехал из России в Грецию и там возглавил тайную националистическую организацию «Феликс Гетерия», которая ставила своей целью освободить Грецию от турецкого владычества. Весной 1821 года Александр Ипсиланти поднял в Молдавии восстание против султана, но был разбит и бежал в Австрию, где местные власти, симпатизирующие туркам, арестовали его и посадили в тюрьму.

Николаю было жаль генерала, но гордыня… Пока что он не мог унизиться до того, чтобы ходатайствовать перед Меттернихом об облегчении положения пленника, ибо презирал австрийского канцлера за беспринципность. И все-таки вопрос этот надо было решать.

Приход Дибича отвлек императора от этих мыслей. Предстоял разговор об окончательной судьбе Анцимирисова. Привыкший рубить с плеча, начальник Главного штаба не изменил себе и на этот раз:

— Ваше величество, докладывать о сей персоне для меня противно! Одно упоминание его имени губительно действует на мое пищеварение. Давеча, через одного из генерал-адъютантов, я уже имел честь докладывать вам, что есаул бежал из Екатеринодара. Он пойман и примерно наказан…

Дибич не уточнил меру наказания, ибо император и без того знал, что такое «примерно».

После мрачных раздумий предшествующего часа известие Дибича император воспринял скорее с любопытством, чем с негодованием.

— Бежал? Куда? — Николай подошел к настенной карте Российской империи и скользнул рассеянным взглядом по бескрайним ее пространствам.

— Ваше величество, судя по всему, негодяй намеревался бежать к туркам.

— К султану?! — удивился Николай и вдруг захохотал. — Нет, генерал, это уже слишком… Желая потрафить моему настроению, ненависти к султану, ты превзошел самого себя. Ну, скажи на милость, зачем есаулу к туркам, коли в станице у него жена и четверо малых детей? Не ври! Я наперед тебя знаю, что он скрывался в слободе Минской, покуда там не был найден графом Строгановым. Экий странный тип! — воскликнул Николай совсем не зло. — Снится мне по ночам какая-то чертовщина… Кстати, простила ли тебе матушка умолчание о последних днях Саши? Разве ты знал нечто, что заставило тебя беречь ее нервы?