Брат! В знак полного примирения между нами, я хотел бы открыть Вам, по прибытии в Петербург, важную политическую тайну, которая, как я полагаю, поможет России в ее будущих сношениях с европейскими державами. Ваше влияние в Союзе и величие России позволяют мне питать надежды, что Вы, мой браг, вырвете меня из лап тюремщика… Я слишком поздно понял привилегию быть Вашим пленником, а не пленником англичан.

Ввиду особо доверительных отношений к Вашему величеству мы решили рассказать Вам при встрече и о другой тайне — не менее значимой, чем первая. Верно, казаки отбили немало ценностей, вывезенных моей армией из Москвы. Знаю также, что на Понарах брошены были остатки частных обозов, пушки и другое оружие… Однако никому не известна судьба моих личных трофеев. Они надежно сокрыты в одной из губерний России и навсегда останутся там, коли мне будет не суждено освободиться из ссылки. Сообщаю Вам как преамбулу к основной тайне, что молва о якобы увезенном мною в Париж кресте — сущая выдумка, возникшая по недоразумению. Надеюсь, Вы примете мои слова всерьез?! Прочие вопросы обсудим при личной встрече…

Остаюсь Вашим братом.

Наполеон».

Бонапарт взял из рук барона надиктованное им послание и ушел в другой конец комнаты, к конторке. Там он переписал письмо на хрустящий лист желтоватой бумаги, поставил свою подпись и скрепил ее печатью.

Возвращая документ Гранье, Наполеон сказал:

— Удачи вам, барон! И не забудьте передать от меня привет вашей матушке…

14 марта 1818 г.

Дул свежий ветер. Капитан Ларкекс, командир фрегата «Камден», удовлетворенно посматривал на чистое небо. Он вспоминал прощальный обед у губернатора, где в центре внимания был барон Гранье, уезжающий в Европу…

Несмотря на просьбу Лоу продолжать посещать Лонгвуд, барон наотрез отказался бывать там, сославшись на искушение застрелить Бонапарта. Австрийский посланник завидовал барону, мечтая тоже поскорее удрать со Святой Елены. Французский комиссар маркиз Моншеню отнесся к «бунтарю из Лонгвуда» по-отечески. Он снабдил Гранье рекомендательным письмом к друзьям-роялистам в Париже, аттестовав его «национальным героем Франции», имея в виду, что консервативный патриотизм бывшего гвардейца Людовика XVII возобладал в душе барона над республиканскими настроениями клеврета Бонапарта.

Сэр Лоу принял за личное оскорбление нежелание Наполеона ссудить Гранье на дорогу деньгами. В пику тому губернатор дал барону приличную сумму в фунтах…

За день до отплытия корабля О’Меара выловил Ларкенса в одном из трактиров Джемстауна и полчаса страстно что-то ему доказывал. Слушая доктора, Ларкенс упрямо качал головой, а под конец, осушив одним махом пинту пива, решительно возразил: «Нет, сэр! На суше я мог бы помочь вам, но в море… Там некогда заниматься посторонними делами».

Теперь Бальмен почти не сомневался, что отъезд Гранье — не личная его прихоть. Скандал, устроенный бароном в Лонгвуде, конечно, впечатлял своей неожиданностью, но казался Бальмену слишком хорошо устроенным, чтобы походить на правду.

В полдень к фрегату, стоявшему на рейде, отплыла шлюпка… В ней сидел генерал. Гранье. В руках он держал клетку с экзотическим попугаем, а на коленях у него лежал саквояж с личными вещами и рукописями.

О’Меара стояла на берегу и провожал лодку хмурым взглядом… Напрасно уговаривал он Лоу сделать тайный досмотр багажа барона. Среди бумаг Гранье они не нашли бы ничего такого, чего доктору рисовало воображение. Письмо Банапарта Александру I было надежно спрятано в потайном дне птичьей клетки. Прочие инструкции с шифрованными текстами Гранье хранил под подошвами своих сапог. Наиболее же тайные поручения Бонапарта он держал в памяти.

В ожидании отплытия корабля Наполеон пробовал играть сам с собой на бильярде, по не мог загнать ни одного шара в лузу. Не находя себе места, он начинал ходить по комнате, напевая под нос какую-то однообразную мелодию… Наконец он схватил подзорную трубу и выбежал на улицу… Над морем вспыхнуло облачко дыма. То был прощальный выстрел с фрегата…

Почувствовав облегчение и одновременно слабость в коленях, Бонапарт опустился на стоявшую рядом садовую скамейку. Он не замечал, что разговаривает сам с собой вслух:

— Теперь остается ждать и надеяться… Это хуже смерти! Смерть… она могла бы быть мне заслуженной наградой за все, что я сделал в этой жизни. Но я боюсь ее! Инстинкт жизни во мне так силен, что, кажется, я никогда не умру. И во прахе мозг мой будет ощущать прелести этого мира…

Наполеон прикрыл веки, пытаясь удержать в памяти видение белых парусов фрегата «Камден». Губы его беззвучно шептали: «И были мы, троянцы…»[2]

Кладоискатели

Семнадцать лет миновало с той поры, как Бонапарт отправил генерала Гранье в Европу, чтобы изыскать способ передать русскому императору секретное послание… Призрачные чаяния Наполеона, однако, не сочетались с политикой России. Действительно, Александр I с интересом читал донесения Бальмена и был заинтересован в частном знакомстве своего посла с Наполеоном. Но это не выходило за рамки того любопытства, каковое Бонапарт вызывал к своей персоне у большинства человечества. Ведь именно Александр, на которого уповал так Наполеон, на конгрессе союзных держав в Ахене в ноябре 1818 года выступил инициатором ужесточения блокады Святой Елены, дабы исключить малейшую возможность побега с острова «великого корсиканца» в связи с выводом союзнических войск из Франции.

Впервые за свою карьеру Гранье не исполнил поручения императора. Очутившись в Европе, он нанес визит экс-императрице Марии-Луизе, умоляя ее помочь спасти Наполеона. Надменная австриячка поразила барона полным безразличием к судьбе бывшего супруга.

Ноябрь 1818 года Гранье провел в Ахене, надеясь встретиться с Александром I. Но барон не только не сумел получить у него аудиенции, но даже передать письмо Бонапарта. Была ли в том чья-то злая воля либо дело провалилось из-за случая — остается гадать. Конечно, можно вспомнить доктора О’Меару, выехавшего со Святой Елены спустя пять месяцев после Гранье… Однако вряд ли сам доктор имел столь далекие подозрения относительно намерений бывшего генерал-адъютанта Наполеона.

Итак, судьбе было угодно воспротивиться последней интриге Бонапарта… Но мог ли предвидеть пленник Святой Елены, что спустя столько лет история его легендарной добычи будет иметь неожиданное продолжение!

Смоленск, 15 августа 1835 г.

Открытые настежь ставни в доме губернатора заходили ходуном, длинные шелковые занавеси то вылетали на улицу, то оказывались внутри комнаты… Весь дом пришел в движение, только один человек в нем не обращал внимания на взбунтовавшуюся стихию. Это был смоленский губернатор Николай Хмельницкий.

Губернатор держал в руках небольшую книжицу — сочинение Вальтера Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов». Книга увлекла его настолько, что Хмельницкий не заметил, как к нему подошла Марфа Егоровна Мещурина, неизвестно в каком качестве жившая у губернатора. Была она и домоуправительницей, и невенчанной женой Хмельницкого, а также доброй советчицей во всех его начинаниях.

— И что ты, мил человек, так въелся в эту книжицу? В доме переполох, а он знай себе почитывает… На улице гроза, — выговаривала Марфа Егоровна Хмельницкому, закрывая одно за другим окна в кабинете.

Губернатор задумчиво смотрел мимо Марфы Егоровны… Мысли его были далеко-далеко.

— Да ты, батюшка, впрямь не в себе? Мещурина потрогала пухлой рукой лоб Хмельницкого.

Губернатор загадочно улыбнулся:

— Тут, матушка, — он ткнул пальцем в корешок книги, — может, сокрыт настоящий мой триумф. Олимп всей моей жизни!.. Вот, послушай, что пишет Вальтер Скотт, коего почитают в мире за первейший авторитет в истории: «Он повелел, чтобы московская добыча: древние доспехи, пушки и большой крест с Ивана Великого — была брошена в Семлевское озеро…»