В той жизни, где мы стали любовниками, мне, помнится, так и не удалось найти её в сети, но зато всё получилось как бы само собой и без виртуального мира. В этот же раз она нужна была мне в первую очередь именно в письменной форме, потому что мне нужна была её самая что ни на есть живая душа, её я истинное, которое всегда ускользает при так называемом живом общении.

Таким уж был на сей раз внешний мир, что буквально всё в нём было перевёрнуто вверх дном, с ног на голову, шиворот-навыворот: то, что принято было называть здесь живым общением как раз и не было никаким общением вовсе, потому что тут всегда всё почему-то так получалось, что при живом общении вместо того, чтобы общаться, во всех как будто вселялся какой-то злой дух, и все как бы переставали быть самими собой, а поскольку это, к сожалению, было всегда взаимно, то выходило, что общаются друг с другом не те люди, которым вроде и впрямь было что друг другу сказать, а те, кто вселялся в них, как только они открывали рты. Именно-именно! Как только они – да и я в новой жизни не был, увы, исключением – открывали рты, так и сразу переставали быть самими собой.

И поэтому в данном мире, где мне пришлось проживать свою последнюю жизнь, никому ни с кем не удавалось толком пообщаться. От этого все были невероятно несчастны, и это неизбывное несчастье с каждой секундой только усугублялось, но когда кто-либо – полный, казалось бы, внутренней решимости наконец изменить эту невыносимо тяжёлую ситуацию – открывал рот, чтобы выразить то, что действительно чувствует, он тотчас же переставал быть самим собой и говорил что-то такое, чего совершенно не хотел говорить и о чём секунду назад даже не помышлял, собираясь сказать нечто совсем иное. И это конечно было настоящим проклятьем нового мира, куда я попал после соития с Ольгой в потустороннем кафе.

Все ощущали примерно одно и то же, но никто не мог ни с кем поделиться своими мыслями или чувствами; все, в равной мере, были космически одиноки и несчастливы, но никто не допускал мысли, что любой другой испытывает то же самое. Ведь чтоб поговорить об этом, пришлось бы обязательно открыть рот, а при открывании рта все люди в новом мире переставали быть самими собой…

В этой моей новой жизни, которая каждый раз вливалась в меня со всей «предшествующей» мне культурой и политической историей, был даже один поэт – в предыдущих жизнях его вроде бы не было; во всяком случае, я не помню его, хоть и во всех своих жизнях я был филологом и во всех из них был интернет – по фамилии Тютчев, который так прямо и писал: «Мысль изречённая – есть ложь!».

Вы можете спросить, а как же ему удалось такое сказать? Выходит при открывании рта у него каким-то волшебным образом получилось, вопреки законам данной природы, остаться самим собой? Нет, отвечу я вам, это было бы совершенно невозможно! Но фокус в том, что он осуществил подобное высказывание, не открывая рта. Он не произнёс его, не изрёк, как он сам пишет, а… написал! Потому эта его мысль верна абсолютно для теперешнего мира, что она не является изречённой, так как Тютчев её не изрёк, а именно записал.

И именно по этой причине мне и нужна была Ольга в письменной форме! Потому что она действительно была мне нужна! И мне нужна была именно она! Её живая душа! Именно живая, в то время, как в данной жизни у всех людей в момент устной речи душа немедленно умирает…

А если я буду общаться, думал я, с Ольгой мёртвой, то она не станет со мной говорить о Микки-Маусе. В лучшем случае, изобразит якобы доброжелательное недоумение. Поэтому я и продолжал свои поиски в сети. Да, в другой жизни, помнится, мы обошлись и без этого, но… зато я вообще не помню, чтоб там важен был Микки-Маус, а теперь так, как тогда, нельзя, потому что я наконец всё вспомнил!

В этой жизни нельзя было разговаривать, если конечно иметь цель доискаться до правды! Даже по телефону. В этой жизни тот факт, что у меня отменная память на цифры, и я всю жизнь помню её телефон (а то, что все номера, начинавшиеся когда-то на «200», теперь начинаются на «600», я тоже, конечно же, знал) нисколько не могло мне помочь. Поэтому я продолжал прочёсывать сеть… Просто не было других вариантов… То есть вообще!.. То есть никаких!..

Я искал Ольгу в facebook(е), искал во В_Контакте, искал даже в «Одноклассниках», хоть там её и заведомо не могло быть, поскольку такая уж это сеть – для дебилов и быдла; и нечего искать тут алмазов в жопе, как говорится, и лить всякие сопли, что, мол, нельзя вот так походя обижать незнакомых людей и прочий бред, который всем нам внушали с детства, но лишь с одной целью: чтобы мы сидели себе тихо и не выёбывались.

В общем-то, я и в кое-каких прежних жизнях давно уже начал подозревать, что вообще вся мораль создана искусственно и лишь затем, чтобы в зародыше ограничить свободу волеизъявления тех, кто по своим способностям стоит значительно выше других. Так или иначе, «Одноклассники» – социальная сеть для безликого быдла, и никаких людей там нет в принципе – только одно безликое быдло, я повторяю – и посему никого там даже при всём желании обидеть нельзя, потому что, я повторяю, людей там нет, а быдло обидеть трудно, ибо оно настолько тупое и, я повторяю, безликое, что даже не понимает, когда его обижают. Быдло можно только убивать, чем мы и занимались с Микки в минувшей жизни, но тоже, как вы помните, не особо успешно, потому как быдло ещё и бесконечно, как сама якобы внешняя Вселенная. Но… на всякий случай я искал Ольгу и там.

Мало ли, думал я, вдруг её занесло туда по неопытности, а потом она, паче моего чаяния, забыла, например, «удалиться» оттуда. Но конечно её там не оказалось. Немудрено. Ольга слишком умна и талантлива!

В процессе поисков Ольги я кого только не нашёл! Я нашёл даже Иру-ЛисЕву и, обменявшись с ней парой-тройкой «записочек», перестал понимать, что я вообще некогда в ней находил. Такая вот бренность сущего! J Ути-пуси, ёпти-хуй, нахуй-блядь, как выразился бы наверняка мой друг Микки-Маус, по коему я к моменту начала активных поисков Ольги уже очень основательно соскучился.

В тех же «Одноклассниках» я наткнулся как-то на фото Милы в нелепом головном уборе и мантии преподавателя какого-то стэйтсового университета, но всё с таким же несколько большеватым носом, как и во всех прочих жизнях. В facebook(е) я набрёл как-то и на свою вторую жену Лену, которая тоже активно мне не понравилась. Словом, все некогда значимые женские лица вновь, как бы невзначай, промелькнули передо мной, как, поговаривают, бывает перед смертью, хотя я лично, сколько не умирал, ничего такого, честно признаться, что-то не припомню.

Зато во всех своих жизнях у меня была и есть такая особенность: почти каждую минуту всё, что уже успел я прожить, и так проносится внутри меня, и в каждое мгновение своей жизни я могу вспомнить почти любое другое своё мгновение, начиная с очень раннего возраста.

Поначалу, лет до 30-ти, я устойчиво помнил себя где-то с лета своих трёх годов, то есть именно как совершенно чёткую последовательную цепочку событий, включая разговоры взрослых друг с другом, простирающуюся с того времени по любое другое мгновение уже моей взрослой жизни. Потом, когда у меня родилась дочь, я вспомнил и более ранние фрагменты, то есть как бы мой внутренний системный администратор получил доступ к некоторым папкам, которые, с одной стороны, были внутри всегда, но с другой – до поры были скрыты. А когда родился сын, я и вовсе вспомнил, как бросаюсь фрагментами пластмассовой пирамидки, до глубины души раздосадованный, как водится, тем, что внешний мир не понимает меня. Наверное потому, что ровно все мои жизни и так всегда у меня перед глазами – реально на всём своём протяжении – передо мной ничего так особенно не проносится, когда приходит пора умирать. В общем, так или иначе, мне никак не удавалось отыскать Ольгу.

Лишь однажды мне встретилось упоминание о её недавно вышедшей книге стихов, но самих стихов нигде не было.

Мне вспомнилось, как множество лет назад, мы говорили с ней о причинах, по которым некогда она перестала писать. «Просто у меня возникло ощущение, что я всё сказала…» – невероятно обаятельно сообщила она и, как-то одновременно и грустно и самоиронично улыбнувшись, немедленно перевела разговор на другую тему.