В-третьих, как я уже говорил, у меня больше нет друзей, и с некоторых пор нет моей единственной девочки. Дай бог ей здоровья, счастья, и хорошо бы ей все-таки завести себе настоящую семью и ребенка; Господи, дай ей тот вариант Счастья, который так нужен ей, и который я не могу ей дать. Извините, я мало каши ел. И слишком много её, каши, выбрасывал. Поэтому, как вы понимаете, мне выпиздеться необходимо.

Но в этом есть и свои хорошие стороны: у меня хорошее чувство стиля, легкий слог, изящные и смешные литературоведческие прикольчики, поданые в ненавязчивой форме, да и потом, может действительно предостеречь кого смогу.

Таким образом, не устраивая суеты в собственных карманах, что я могу себе позволить, потому что по знаку Зодиака я – водолей, вследствие чего недостатка в словах я никогда не испытываю, если, конечно, нахожу в себе силы открывать рот на действительно интересующую меня тему, я собираюсь просто и по порядку изложить вам историю своей жизни. Не пугайтесь! Речь пойдет только о последних полутора годах, в течение которых я, собственно, и потерял молодость, веру в себя, свой настоящий искренний смех, идеологию, Вечную Любовь, чувство юмора и способность ужасаться, да и вообще как-то реагировать на эти объективно чудовищные перемены.

Со всей очевидностью, я ни чем не хуже Руссо, не сильно моложе Олеши (по мироощущению), явно умнее и взрослее Генри Миллера, и к тому же мне просто очень хочется. Разрешите уж мне пожалуйста в последний раз. А потом я, честное слово, со временем вам настоящий роман напишу с сексом, приключениями и убийствами, проблемой отцов и детей, отцов и матерей, детей мужеского полу и половозрелых женщин, и о прочих таинственных чудесах. А сейчас я о другом поведу рассказ. (Если это возможно, будьте так любезны, пожалуйста, будьте ласковы, прервите данное чтение хоть на несколько минут. Если вы курящий, то перекурите, заварите себе кофейку, а если нет, то сходите в туалет, просритесь как следует, или пойдите посмотрите по телевизору «Новости». Вдруг там третья мировая война началась или Президент с зелеными человечками братается, или, может, там про какого-нибудь долгожителя рассказывают, который у Чингисхана тумэном командовал, а теперь он – бывший коммунист, и овец пасет в Кыргызстане. Отвлекитесь на несколько минут, как будто это все предисловие было. Будьте так ласковы.)

X

Мне грустно и нелегко, хотя это замечание едва ли стоит чьего-либо внимания. Я забыл несколько удачных софистических сентенций, которые пришли мне на ум как всегда в метро, и которые я хотел вставить в этот текст. Раньше это было бы невозможно, поскольку я всегда носил с собой тетрадку, в которую вписывал страницу за страницей свои путевые заметки. Путевые, в смысле, прохождения мною того, что принято называть дорогой жизни.

Теперь я себе этого не позволяю. Дорога никуда не вела. Мне противно. Так что я лучше в другой день продолжу. Нет у меня сегодня никаких сил просто и спокойно пересказывать события.

Впрочем, я ещё покорябаю тут немножко монитор. Может быть появится настроение. Кстати о настроении. Принес я как-то одному козлу, которому писал тексты на заказ для его попсовых песнЕй, свою последнюю на тот момент музыкальную работу. Вот он и говорит по прослушивании двух песен, мол, настр у меня стрёмный. Стрёмный настр! Клево. Фонетично. Поэтично. Охуительно. Опиздинительно.

Сегодня я был в гостях у будущей семейной пары. Нет слов, чтобы передать, как меня грузит то простое обстоятельство, что все люди разные, ни говоря уж о том, что их непростительно много. Я, конечно, глубоко извиняюсь, за то, что позволяю себе такого рода рассуждения, но по-моему меня вполне так же глубоко извиняет, как и я сам только что проделал (акт извинения, блядь), что говоря о том, что людей непростительно много, и подразумевая тем самым, что ой как не худо бы опиздинительное их количество слегка поубавить, я вполне согласен и даже, более того, обеими руками горячо голос свой подаю (на вытянутых руках прямо-таки к самому небу его, голосок свой мудацкий, подъемлю) за то, чтобы начать этот великий процесс убавления человеков с меня. Бля буду, от души сие. Не сочтите за выебон! Я сам, какового давно бы уж хорошо поубавить, терпеть не могу, когда выебываются что есть мочИ на таком серьезном, бля, материале как «жизнь и смерть», но я не выебываюсь.

Удручает меня, что мне не верит никто. Успокаиваю себе только тем, что что с них, неверующих, возьмешь. Они, видимо, в отличие от меня, просто люди, для которых весь этот мирок и вертИтся, как Юля какая-нибудь перед зеркалом по причине своей непростительной юности, которой так свойственно возлагать на будущее самоуверенные надежды, которые так свойственны юности, которой так свойственны надежды.

Я, наверное, просто болен. Просто во мне что-то сломалось. Я не могу больше спокойно воспринимать какие бы то ни было разговоры о каком-либо или чьем-либо творчестве, независимо от того, со мной ли эти разговоры ведутся или я просто присутствую при них. И творчество это ебаное видится мне практически во всех проявлениях человеческой жизни. Куда ни плюнь, все творят. Одни литературку, другие музычку, третьи изобретают всякие новые машинки, самолетики, велосипеды; одни творят добро, другие зло, некоторые плодят детей, а иные с такой неподдельной глубиной чувства сопереживают всей этой хуйне, что уж ей-богу лучше бы сами чего-нибудь творили, чем так активно радоваться чужому говну.

Очень печально знать, что что ты не делай, если тебе Божественным Пиздюком не дано, так ты хоть в лепешку расшибись – не будет тебе ни Любви, ни признания, ни денег, ни покою, ничего.

Иногда мне кажется, что я ненавижу Господа нашего, как бы его там не величали. А иногда, кажется, что я сын его; что так мне хуево для того, чтобы что-то важное для себя уяснил и спас этих всех пидарасов человеческих от ебаной поебени; чтобы вывел их всех из этого адского пламени, в которое наши родители, не зная отдыха, ввергают нас лишь потому, что надеются таким образом решить какие-то на первый взгляд свои, но на самом деле наших дедов проблемы.

Это чувство, что я Сын Бога, крепнет во мне год от года. Чем в большее дерьмо я погружаюсь, тем сильнее бьётся моё сердце от мысли, что «неужели же я?»

С другой стороны, я никому не хочу портить праздник, коли кто-то эту хуйню таковым ощущает. Счастья и долгих лет жизни, что называется! К тому же, я просвещенный, весьма образованный человек; кроме прочего, на четверть иудей, хотя и по мужской линии, что говорят, ни хуя не значит. В силу этих обстоятельств, гораздо чаще, чем я ощущаю необходимость действовать и всех спасать, я думаю, что я – просто досадное недоразумение, ошибка природы, и чем скорее этот мир раздавит меня, как блоху, тем лучше для всех. Во всяком случае, в глубине души я всегда, с детских лет, чувствовал, что мне не место рядом с людьми. В этом как раз и состоит для меня мой нравственный выбор, который обязательно рано или поздно придется сделать раз и навсегда: должен ли я удалиться в скит и там тихонечко сдохнуть, никому ничего не навязывая, или же собрать остаток сил, которые уменьшаются с каждым днем, и, гордо подняв над головой свежевырванное из собственной груди сердце, повести человечество прямиком в Божье Царство.

Особенная сложность в принятии твердого решения по этой статье моей психологической конституции состоит в том, что если, к примеру, выбрать второе, а именно, препровождение человеков в Папино Царство, то я, как это ни странно будет звучать, довольно четко и хорошо представляю себе, как это сделать.

Но все с той же вездесущей другой стороны, я все-таки никогда не забываю, что я, в сущности, такой же зверек, как и все остальные людишки, и вполне может быть, что столь вдохновенной игре моего воображения все мы обязаны лишь тому прескверному обстоятельству, что я уже более полутора лет не был в постели с девочкой. И скажу больше, меня несказанно пугает, что только что, посмотрев на это странное словосочетание «в постели с девочкой», я почувствовал совершенно недвусмысленный приток крови к собственным гениталиям.