А может, и болит, только он об этом не знает…

Наконец, поезд выскочил из очередного туннеля, и будильник на наручных часах радостно заверещал. Словно я спал… Ладно, черт с ним. Главное, что до прибытия в пункт назначения осталось сорок минут…

Уже тридцать девять.

Я лениво сполз с полки. Не для того, чтобы поболтать с соседями по купе — темы для разговора у нас закончились еще в первые сутки. Но размяться было просто необходимо. Тело мучительно жаждало движения — хоть какого-нибудь. Хотя бы дойти до конца вагона и обратно. Походя сделал пару жимов, используя вместо брусьев края полок, — старая привычка тренироваться при всякой возможности. Парень в тельнике, занимавший полку напротив, сошел накануне, на какой-то станции, не доезжая Харькова. Мужик на нижней полке так и спал, отвернувшись к стенке, а его сестра — толстая, чопорная, крашенная хной, с тяжелыми серьгами в ушах, — смотрела в окно и чинно жевала бутерброд.

Я задержался в коридоре, разглядывая руины генуэзской крепости. Да, а когда-то она считалась неприступной… Я поймал себя на том, что не могу вспомнить, в каком веке ее возвели. Пройдет еще лет пятьсот — и она станет легендой, пищей для фантазии писателей. Вроде тех же киммерийцев, на чьих костях она, судя по всему, возведена.

Тут поезд нырнул в туннель, в вагоне включили свет, и я позволил себе на минуту потерять ориентацию во времени и пространстве. То ли я снова вдруг оказался в питерском метро, то ли вообще непонятно где… Пора было собирать вещи, складывать белье, но я не спешил. Какие у меня вещи? Все умещается в один-единственный «походный саквояж». Переодеться из спортивного костюма в джинсы и рубашку, сунуть в боковой карман «саквояжа» томик Маклина… Накинуть куртку. Вот и все сборы.

Туннель закончился, показалось море — до странности спокойное: здесь, в Северной бухте, большой волны не бывает. Эх, не повезло мне с погодой… Небо хмурилось, ветер гнал низкие тучи, и их вид почему-то наводил на мысль о скором снегопаде. Я было подумал, что зря не прихватил теплые вещи. Хотя какой, к черту, снег? Конец октября, не бархатный сезон, конечно, но…

Снова туннель… снова море… снова туннель… Мимо проплыли белые каменоломни Инкермана. Потом опять туннель — самый длинный. Из него поезд вылетел на обманчиво хрупкий металлический мостик. Внизу, по четырехрядному шоссе бежали крошечные, словно игрушечные машины. Гулкое эхо, царившее в туннеле, вдруг исчезло, словно вагон и вправду мчался по воздуху. Потом поезд опять нырнул в темноту, и грохот колес обрушился на меня с новой силой.

Странно, но меня в такие минуты всегда подмывает высунуться в окошко… Ветер хлещет по глазам, желтый свет ламп на миг почти ослепляет и тут же гаснет. В темно-серых стенах, словно проточенных в каменном монолите, иногда можно заметить какие-то таинственные дверцы, черные проходы. В детстве я почему-то был уверен, что там прячут сокровища.

Последний туннель. Когда поезд замедлил ход, я вернулся в купе.

То ли сказалась выучка, то ли скудость моего багажа, но в тамбуре я оказался первым, когда поезд еще только подкатывал к платформе.

Не дожидаясь, пока хмурая проводница опустит лестницу, я спрыгнул на низкий перрон, похожий на сильно загаженную ковровую дорожку. Серую, как пасмурное небо.

Старое здание вокзала, не так давно отремонтированное, выглядело на его фоне противоестественно чистым, словно картинка, выправленная в фотошопе. Жовто-блакитный стяг над фронтоном рядом с высокой башенкой, увенчанной шпилем, выглядел как-то скромно. Но разглядывать вокзал мне было некогда: я искал тех, кого послали меня встречать.

Встречающих было двое. Я сразу понял, что это мои — даже без плакатика, на котором зеленым фломастером было неровно нацарапано:

Парочка выглядела колоритно. Оба похожи друг на друга, как братья — не родные, но двоюродные. Одинаковый рост, цвет волос, форма лица… и еще что-то такое неуловимое, чего двумя словами не опишешь. Заговори они одинаковыми голосами в унисон, я бы не удивился.

Потом тот, что был в коричневом плаще с плакатом, улыбнулся — вернее, попытался улыбнуться, — и сходство исчезло. Зато сразу стало ясно, кто тут за главного.

Его спутник сделал хорошо рассчитанной величины шаг вперед и протянул руку. Ах, ну да. Мы же теперь незалежная иностранная держава.

— Артем Викторович?

Я кивнул.

— Рад приветствовать. Сергеев послал вас встретить… Пройдемте.

Второй офицер подхватил мой «саквояж». Я не сопротивлялся. Только казенное «пройдемте» слегка резануло по ушам. Нельзя, что ли, выражаться… по-человечески?

На перроне было людно, и мы скоро затерялись, несмотря на колоритную внешность моих сопровождающих. На «кружке», на стоянке такси, к нам сунулись было двое местных водил, но главный бросил сквозь зубы «не нужно», и решительно повел меня туда, где стояла блестящая «Волга» тридцать первой модели, роскошного баклажанного цвета. Не черная, слава богу. Иначе ситуация слишком напоминала бы второсортный детектив.

Нет, что и говорить, молодцы ребята. Взять след Минера мы сумели, но толку? Вообще мне порой начинало казаться, что никакого Минера не существует, что его придумали сами чеченцы, чтобы мы полезли в политику, вместо того, чтобы решать насущные проблемы. Ловить собственных, доморощенных бандитов.

Выходит, есть все-таки Минер. Сергеев со товарищи нашли его логово. Почти нашли.

Я заполз на заднее сиденье. Один из офицеров сел рядом, второй занял «штурманское кресло» подле водителя.

— Куда едем? — поинтересовался я.

— В гостиницу, — отозвался тот, что сидел впереди. — Бывали в нашем городе? Можно сделать кружок через центр. Покажем памятник Екатерине, пока его не взорвали. А заодно и в гостиницу — благо она напротив Матросского клуба. Время позволяет…

Я заметил, что тон у него стал куда более дружелюбным.

— А Сергеев сейчас где?

— На объекте.

— То есть?

— Мы сняли квартиру напротив дома подозреваемого, на «пятом километре». Ведем круглосуточное наблюдение. Полковник оттуда сутками не выходит.

Даже так? Недурственно, очень недурственно.

— Тогда поехали прямо туда.

— Сначала в гостиницу… — попытался возразить офицер.

Я хмыкнул и похлопал по своему «саквояжу».

— Как хотите, — равнодушно отозвался «штурман».

Натужно подвывая, «Волга» карабкалась вверх по узким улочкам, засыпанным первыми желтыми листьями, а потом весело катилась вниз, подпрыгивая на ухабах. Кое-где за низкими заборчиками пестрела поздняя мальва. Мирная картина…

Кстати, почему Сергеев решил, что это Минер? Я хотел расспросить «братцев», но уж больно отчужденно они держались. Похоже, не хотели болтать при водителе. И мне ничего не оставалось, кроме как любоваться видом из окна.

Какого черта меня отправили в эту командировку? Почему не поехал тот же Павловский? Человек вольный, не семейный. После того, как он поднял дело Костыгина, на нем остался только висяк с кражей на Гаванской. Тем более он сам напрашивался — надоело на «земле» сидеть. Но шеф попросил меня. А когда шеф просит, ты пишешь в приказе «Ознакомлен» и стараешься, чтобы мысли о прелестях предстоящей поездки не отражались у тебя на физиономии.

Со Светой случилась истерика. Давно бы пора привыкнуть — не ей, мне. Сначала крик, потом слезы, потом она запирается на лоджии и сидит там, пока не успокоится. Иногда забирает с собой ноутбук и смотрит американские мультики «Луни Тюнс». Как я понимаю, в ее душе в это время происходит некий таинственный процесс, для которого «Луни Тюнс» служит катализатором. Вмешаешься раньше времени — и весь процесс пойдет насмарку.

На самом деле, Светка — героическая женщина. Какая баба выдержит, когда муж ночует дома через день и раз в неделю является домой навеселе?

Я смотрел на нее в окно. Багз Банни в очередной раз повторил свою коронную фразу «В чем дело, док?» — на сей раз обращенную к здоровенному мохнатому торо с мимикой кота Тома. Светка поводила пальцем по тач-паду, убрала прядку, упавшую на глаза. Нет, еще рано: я вижу это по светкиной усмешке. Усмешка то становится чуть шире, то почти исчезает под устало-безразличной миной. Я иду на кухню и со спокойным сердцем завариваю чай. Когда я возвращаюсь, неугомонный кролик уже отбивается от коротышки с рыжими хохляцкими усами, которому приспичило увидеть прыжок с вышки в лохань с водой. На Светкином лице что-то меняется. Это даже не видишь — чувствуешь…