Трибуны бушевали. Зрители приветствовали барона Пако.
Прошествовав через все поле к длинному пандусу, ведущему к главной ложе, барон на миг остановился, высоко поднял руку и медленно обвел взглядом десятитысячную толпу. К счастью, никто из них не видел лица барона настолько четко, чтобы разглядеть выражение его лица.
Приветственная улыбка барона походила на оскал. Не оттого, что Тоар Гемельсоирский из рода Лоупов не мог улыбаться иначе, поскольку слишком сильно напоминал волка, который встал на задние ноги и к тому же потерял большую часть шерсти. Эта улыбка в точности отражала отношение правителя Диска к подданым. «Хороший гражданин должен или стоять на посту, или сидеть в тюрьме», — так звучала любимая поговорка барона Пако.
Правда, подданные об этом не догадывались. Поэтому вся Столица поддержала его во время дворцового переворота, в результате которого он получил трон. «Дай толпе то, чего она хочет, и толпа взревет» — это была еще одна любимая поговорка барона. И толпа получила то, что хотела увидеть. Выступления гладиаторов в «кровавом театре», например. С этой же целью в ложе барона присутствовали его наложницы, отбираемые исключительно за красоту и одетые ровно настолько, чтобы не только тешить взоры мужской части публики, но и будить воображение. Что касается жен барона, то они при желании могли полюбоваться схватками бойцов в его личном цирке. И дело даже не в том, что эти дамы были не столь привлекательны. «Золотая четверка» — пластический хирург, эндокринолог, портной и косметолог — при наличии соответствующих средств способна сделать красавицу даже из мохнатой рептилии с Беттины. Однако подавляющее большинство звездных правителей заключало браки исключительно по политическим соображениям. Барон Пако слишком хорошо представлял, что произойдет, если он обратится к кому-нибудь из своих высокородных жен с просьбой оголиться на публике чуть больше, чем это позволяли правила приличия. Впрочем, этого от них и не требовалось. «Каждый хорош на своем месте» — это была третья любимая поговорка барона…
Шум стих. Барон поднялся в ложу и опустился в кресло. Через пару секунд он прикрыл рот ладонью, чтобы скрыть зевок, и едва заметно качнул головой. Один из служителей, застывших в глубине ложи, сделал шаг назад и исчез за тяжелыми шторами. Даже очень внимательный наблюдатель вряд ли уловил бы связь между двумя этими событиями. Даже после того, как служитель снова появился в ложе в сопровождении гуманоида-буфонида, похожего на изнуренную голодом лягушку.
Барон, похоже, тоже ничего не заметил. Он увлеченно следил за десятью руканами, которые, сбившись в кучу, отбивались дубинками от троих воинов. Эти трое не были гладиаторами: до недавнего времени они служили в замковой охране, но относились к службе без должного рвения. Теперь, в соответствии с указом, изданным еще двоюродным прадедом Тоара, им предстояло восстановить свое доброе имя, «по собственному усмотрению выказав доблесть на поле брани либо же в цирке во славу своего повелителя».
Троица имела все шансы «восстановить доброе имя» без особого риска для жизни. Длинные клинки, укрепленные на тиаровых древках длиной в полруки, и неплохая выучка не оставляли руканам никаких шансов даже при численном перевесе. Правителю было отнюдь не безразлично отношение подданных к гвардейцам. Победа над грозным противником, во-первых, окружала его воинов ореолом непобедимости, а во-вторых, вряд ли кто-то назовет его после этого тираном, посылающим неугодных на верную смерть. Другое дело, что по возвращении «доброго имени», а вместе с ним и восстановлении в звании, провинившихся могло ожидать немало сюрпризов, но это уже зависело от каждого конкретного случая.
Не исключено, что сюрпризов не будет. Барон не любил обдумывать такие вещи во время представлений. А вот кто его интересовал, — так это распорядитель Арран — тот самый буфонид, который стоял рядом, согнувшись, точно вопросительный знак.
— Скажи же мне, трабб, — промурлыкал барон, не меняясь в лице, — почему к завтраку мне не представили программу сегодняшних схваток? Почему я вынужден был расспрашивать младших офицеров?
Оливковая кожа распорядителя покрылась испариной.
— Проститс-се, мой госпотс-син… — пролепетал Арран. — Отс-син из ваших верных слуг выстс-савил нового бойтс-са… Ваши офитс-серы вам, наверно, об этом не сообщили, мой госпотс-син…
— И что дальше? — небрежно бросил барон.
— Мне пришлось лично проверитс-сь нового бойтс-са, мой госпотс-син…
Барон Пако улыбнулся чуть шире. Побоище подходило к концу. Последний из четырехруких убегал от стражников, а те, желая повеселить зрителей, не слишком старались его догнать.
— Что-то ты долго его проверял, — голос барона звучал ровно — слишком ровно. — Ты заставляешь меня сомневаться в твоем мастерстве. Скажи, как я могу держать при себе того, в ком сомневаюсь?
— Проститс-се, мой госпотс-син…
Тоар, барон Пако, повернулся к распорядителю. Короткая верхняя губа дрогнула, обнажая еще несколько миллиметров белоснежных клыков.
— Скажи мне, — продолжал он, — для чего мы ходим смотреть на гладиаторов? Не просто для того, чтобы полюбоваться, как они пускают друг другу кровь, верно? Не отворачивайся, гляр! Когда я спрашиваю, ты должен отвечать… потому что ты знаешь, что случается, когда я не получаю ответа на свой вопрос.
Несчастный распорядитель, похоже, был уже не в силах отвечать и только кивал.
— Вот видишь, ты со мной согласен… Так вот, напомню тебе, что мы приходим делать ставки. Это подогревает наш интерес к схватке. Подумай, какая тебе разница, кто победит: синекожий великан с Сериса или холот с Бир-Мелена. Какая тебе разница, если это не твои бойцы?
Барон выдержал паузу, достаточно длинную, чтобы распорядитель успел собраться с духом и вставить пару слов. На беду или на счастье, но Арран этой возможностью не воспользовался.
— Мне все равно! — правитель подался вперед. В его золотистых глазках горел неподдельный азарт, который охватывает во время выступления любого хорошего оратора. — Мне нет никакой разницы, если только… если только я не поставил на одного из них! И вот тогда я начинаю переживать. Ты хоть раз следил за трибунами во время боя? Могу поспорить, ты ни разу не выглянул за пределы своей каморки. Выгляни как-нибудь, не поленись. Какие там страсти кипят! Как все эти людишки вопят после каждого удачного удара! Словно их судьба зависит от того, кто победит… Дай список… Да, кто победит: Талун? Кой? Или этот… а, вот… Ван-Чот. Думаешь, они переживают за кусок мяса, именуемый Ван-Чотом? Да ничего подобного. Они переживают за свои деньги, которые поставили на него.
Он снова замолчал, бросив равнодушный взгляд на арену, потом покосился на одну из своих наложниц, шестигрудую красотку с копной полупрозрачных волос и талией такой тонкой, что ее можно было обхватить двумя пальцами.
— Так вот… Они все переживают, потому что рискуют своими деньгами. И я тоже рискую деньгами, когда делаю ставки. А теперь скажи мне на милость, Арран: когда мы имеем больше шансов принять верное решение: когда у нас есть время все взвесить, или когда мы принимаем его в спешке и наобум? Ответь мне на такой вопрос.
— С-само собой, мой госпотс-син… — прошепелявил распорядитель. — Вы приметс-се верное решение в любых обстс-соятельствах…
— Тьфу, обалдуй, — барон хлопнул по подлокотнику кресла.
В ложе стало тихо. Назвать эту тишину предгрозовой было бы, конечно, преувеличением, но ничего хорошего она не предвещала. Арран моргал выпученными слезящимися глазками, но не мог придумать, как выкрутиться из неприятной ситуации. И помощи ждать было неоткуда.
— Конеч-чно, мой госпотс-син…
Барон отцепил от списка — тонкой пластинки из ультраплекса — пластиковое стило, взял его двумя пальцами, будто боялся оставить на нем отпечатки, и с интересом посмотрел на распорядителя.
— Конеч-чно, вам проще принятс-сь реш-шение… взвешенно…