— Эти стихи посвящены вам?
— Не знаю. Возможно.
— Он был вашим любовником?
— Нет.
— Он вас любил?
— Да… кажется.
— А вы его?
— Нет.
Я вернул ей листок со стихами. Мне он был не нужен, а ей… Кто разберется в душе женщины, да еще и к тому же красивой.
— Как умер Эдуард Майзель?
— Он застрелился.
— Где?
— Около шахты.
— Кто его обнаружил?
— Милн.
— Как там очутился Милн?
— Эдуард не пришел ночевать, и Милн отправился его искать.
— Милн принес труп на базу?
— Нет, он прибежал за нами, и мы втроем…
— Куда стрелял Майзель?
— В голову.
— Рана была сквозная?
— Не знаю. Череп был сильно изуродован, и я…
— Договаривайте!
— И я… Мне было тяжело на это смотреть.
— И все же вы его собственноручно кремировали?
— Я обязана была это сделать.
— Вам кто-нибудь помогал?
— Энрико.
Я задумался. Тут была одна тонкость, которая давала повод для размышлений. Долорес, видимо сама того не замечая, называла Майзеля и Лоретти по имени, а Милна — по фамилии. Это не случайно. Очевидно, отношения между членами экспедиции были в достаточной мере сложны.
— Как вы думаете, почему застрелился Майзель?
Я намеренно немного опустил поводья. Сделал вид, что верю, будто это самоубийство. Однако во взгляде Долорес снова мелькнул страх.
— Не знаю. Он вообще был какой-то странный, особенно последнее время. Я его держала на транквилизаторах.
— Он всегда был таким?
— Нет, вначале это не замечалось. Потом он стал жаловаться на бессонницу, ну а после взрыва в шахте…
— Он прибегал к снотворному?
— О да!
Еще одна загадка. Если убийца Долорес, то проще ей было его отравить. Ведь она врач и сама должна была определить причину смерти. Проще простого вкатить смертельную дозу наркотика, а в заключении поставить диагноз: паралич сердца. Нет, тут что-то не то! И все же откуда у нее этот страх? Я вспомнил слова Лоретти о яде, который могут подсыпать в пищу. Они все тут чего-то боятся. Не зря же питаются только консервами! Остерегаются друг друга? Бывает и так, когда преступление совершено сообща.
Я решил провести разведку в другом направлении.
— Что вам известно о взрыве в шахте?
— Почти ничего. Эдуард сказал, что это от скопления газов.
— В это время кто-нибудь был на рабочей площадке?
— Мы все были на базе. Взрыв произошел во время обеда.
В каждом допросе есть критическая точка, после которой либо допрашиваемый, либо следователь теряют почву под ногами. Я чувствовал, что наступает решающий момент, и спросил напрямик:
— Взрыв в шахте мог быть результатом диверсии?
Кажется, я попал в цель. Теперь по взгляде Долорес было такое выражение, какое бывает у тонущего человека.
— Нет, нет! Это невозможно!
— Почему?
— Не знаю.
Мне показалось, будто что-то начинает проясняться, и я задал новый вопрос:
— У вас есть оружие?
— Есть… пистолет.
— Такой? — я достал из кармана пистолет Майзеля.
— Да.
— Зачем он вам? Ведь здесь, на Мези, не от кого защищаться.
— Не знаю. Все экспедиции снабжаются оружием.
Проклятье! Я вспомнил, что в документах нет никаких данных о номерах пистолетов. Тот, что я сейчас держал в руках, мог принадлежать любому члену экспедиции.
— Как пистолет Майзеля оказался в его комнате?
— Я его подобрала около шахты.
— А почему вы после моего появления здесь смыли с него отпечатки пальцев?
Она удивленно подняла брови.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Позавчера вечером пистолет был промыт спиртом.
— Клянусь вам, что я об этом не знаю!
Возможно, что на этот раз она не лгала.
— Благодарю вас, Долорес! Пожалуйста, никому не рассказывайте, о чем мы тут с вами беседовали.
— Постараюсь.
Я откланялся и пошел к себе. Итак, новая версия: Долорес взрывает шахту. Об этом становится известно Майзелю, и она в спешке приканчивает его из своего пистолета. Затем берет его пистолет, а свой оставляет на месте преступления. Однако сколько требуется натяжек, чтобы эта версия выглядела правдоподобно!
24 марта
Снова спал очень плохо. Ночью кто-то тихо прошел по коридору, постоял у моей двери, а затем тихонько попробовал ее открыть. Я распахнул дверь с пистолетом в руке, но в коридоре уже никого не было. Потом я долго не мог уснуть. Я не робкого десятка, но иногда мне тут просто становится страшно. Есть что-то зловещее во всей здешней обстановке.
Утром решил осмотреть шахту. Впрочем, утро — понятие довольно относительное. Живем мы все тут по земному времени. Фактически же ни дня, ни ночи нет. Всегда сумерки, а вечно маячащий на горизонте багровый диск скорее греет, чем светит. Я невольно вспомнил стихи Майзеля. «Мертворожденная заря» — сказано очень точно.
Это была моя первая вылазка за пределы базы. В ущелье дул ветер, и идти против него было нелегко.
С годами у меня выработалось обостренное чувство опасности. Я обычно инстинктивно поворачиваюсь раньше, чем выстрелят в спину. Это не раз спасало мне жизнь. Вот и сейчас, идя согнувшись в сплошной пелене хлеставшего по глазам дождя, я чувствовал, что за мной кто-то крадется. Несколько раз на ходу я просматривал пространство за собой при помощи карманного зеркальца. Однажды мне показалось, что за уступ скалы скользнула какая-то тень. Я сунул руку в карман и перевел предохранитель пистолета в боевое положение. К сожалению, это мало что меняло. Шум ветра заглушал все другие звуки; а для того, кто крался сзади, я был отличной мишенью.
Все же до шахты я добрался безо всяких приключений. Здесь, над небольшим «пятачком», где располагалась бурильная установка и стояли бездействующие механизмы, скалы нависали со всех сторон, образуя своеобразное перекрытие. Ветер тут свирепствовал с особой силой.
Заглянув в глубь ствола, я увидел зеркало воды примерно в десяти метрах от поверхности.
Я попытался представить себе все, что тут произошло, и внезапно меня осенило. Нужно точно выяснить, где был обнаружен труп, а затем попытаться найти гильзу от патрона. Если это самоубийство, она должна была находиться где-то рядом. На всякий случай я решил осмотреть почву возле самой шахты, благо со мной был электрический фонарь.
Я был целиком поглощен поисками, и только присущее мне шестое чувство заставило отпрыгнуть в сторону раньше, чем на место, где я стоял, обрушился сверху обломок скалы.
Теперь отпали все сомнения. Меня хотят убрать по той же причине, по которой убили Майзеля. Из охотника я превратился в дичь.
25 марта
Вчера вернулся на базу совершенно разбитый. Повесил сушить одежду и завалился на кровать. Несмотря на усталость, спал плохо. Во сне мерещились то серая тень с пистолетом в руке, то Роу, приказывающий найти убийцу, то окровавленный Майзель, который, стоя на краю шахты, взывал к возмездию. Проснулся с твердым намерением, не откладывая, довести до конца все, что решил вчера. Оделся и, не завтракая, постучал в дверь к Томасу Милну.
В ответ послышался хриплый голос, приглашавший зайти.
Великий боже! Мне показалось, что я попал в клетку со скунсом. Неприбранная кровать с грязными простынями, стол, заставленный химической посудой, обрывки бумаги и окурки на полу. Запах немытого тела и алкоголя.
Химик сидел полуодетый на кровати и уписывал консервы. В ногах у него стояла уже опорожненная бутылка виски.
— А, комиссар Мегрэ! — приветствовал он меня с насмешливой улыбкой. — Вот не ожидал! Ну что ж, давайте выпьем по этому поводу! — Он подошел к шкафу и достал новую бутылку. — Вот черт! Где-то был стакан. Впрочем, пейте из горлышка первый, я-то не брезгливый, могу после вас.
Я взял бутылку, подошел к шкафу, поставил ее на место, запер дверцу и положил ключ в карман.