Как ни странно, первой реакцией полковника было чувство облегчения.

Оно было вызвано тем, что сброд Пирса потерпел неудачу там, где потеряли надежду и его кавалеристы. Но в следующее мгновение он уже осознал, что это дезертирство или непростительная безответственность и процедил сквозь зубы:

— Я предам их военно-полевому суду и добьюсь, чтобы их вышвырнули вон из армии!

Пирс задумчиво посмотрел на полковника и осведомился:

— И часто они позволяют себе такое?

— Нет, черт побери! Конечно, нет! — Клэрмонт злобно хлопнул себя по голени тростью. — Оукленд и Ньювелл — лучшие из моих офицеров! Ну хорошо, шериф, пошли! Пора ехать!

Пирс пошел в вагон. Клэрмонт оглянулся, чтобы удостовериться, что вагоны с лошадьми надежно закрыты, а потом повернулся и поднял руку.

Колеса дрогнули, заскользили и состав тронулся...

К наступлению сумерек поезд был уже довольно далеко от Риз-Сити. И город, и равнина, на которой он раскинулся, скрылись из виду. Поезд медленно карабкался выше и выше по холмам, предвестникам настоящих гор.

Небо потемнело, сгустившиеся тучи погасили последние отблески заката. Было похоже, что это ночью не будет ни звезд, ни луны — свинцовое небо обещало снегопад.

Однако, собравшиеся в офицерском купе почти не обращали внимание на холодный мрак и грозящее ненастье. В купе находилось восемь человек, у семи из них в руках находились стаканы. Натан Пирс, сидя на кушетке рядом с Марикой, держал в руке стакан виски, а девушка — стакан портвейна.

Стаканы с виски были также в руках губернатора и полковника Клэрмонта, сидевших на другой кушетке, и у доктора Молине и майора О'Брайена, расположившихся в креслах. В третьем кресле преподобный отец Теодор Пибоди прихлебывал из стакана минеральную воду и поглядывал по сторонам с видом праведного превосходства. Единственным человеком, которому не предложили подкрепляющего, был Джон Дикин. Не говоря уж о том, что никому не пришло в голову оказывать гостеприимство преступнику, настолько себя запятнавшему.

Он просто не мог бы поднести стакан к губам, так как руки его были связаны за спиной. Ноги его также были связаны. Он сидел на полу сгорбившись самым неудобным образом у прохода, который вел в спальное купе. Не считая Марики, которая иногда бросала на него тревожные и сочувствующие взгляды, никто, казалось, не чувствовал, что присутствие здесь Дикина вносило какой-то диссонанс — на границе востока с западом жизнь ценилась дешево, а страдания казались таким обычным явлением, что не стоили внимания и тем более — сочувствия.

Натан Пирс поднял стакан и произнес:

— За ваше здоровье, джентльмены! Честное слово, полковник, я и не подозревал, что армия путешествует с таким комфортом. Неудивительно, что наши налоги...

Клэрмонт жестко оборвал его:

— Армия, шериф, не путешествует с таким комфортом! Просто это личный вагон губернатора Фэрчайлда. За вашей спиной два спальных купе, зарезервированных для губернатора и его супруги — в данном случае, для губернатора и его племянницы, а дальше опять-таки, их персональная столовая. Губернатор был столь любезен, что пригласил нас ехать и питаться в его вагоне.

Пирс снова поднял стакан.

— В таком случае за ваше здоровье, губернатор! — он замолчал и с любопытством посмотрел на Фэрчайлда. — В чем дело губернатор, мне кажется вас что-то беспокоит.

Губернатор и в самом деле был чем-то обеспокоен. Он принужденно улыбнулся и попытался придать голосу легкий, почти шутливый тон:

— Государственные дела, мой дорогой шериф. Жизнь у кормила власти это, знаете ли, не только приемы и балы.

— Не сомневаюсь, губернатор, — в миролюбивом голосе Пирса появились нотки любопытства. — А затем вы совершаете эту поездку, сэр? Я хочу сказать, что будучи человеком штатским...

— Губернатор осуществляет в своем штате и военную власть, Натан! прервал его О'Брайен. — Разве вы этого не знаете?

Фэрчайлд величественно произнес:

— Некоторые дела требуют моего личного присутствия в форте Гумбольдт, — он взглянул на Клэрмонта, который едва заметно покачал головой. Большего я не могу сказать... во всяком случае, в настоящий момент.

Пирс кивнул, точно был удовлетворен таким ответом, и больше не пытался разговаривать на эту тему. В купе воцарилось вынужденное молчание, которое было дважды прервано появлением Генри, высокого, неимоверно тощего, чахоточного вида буфетчика. Первый раз он вошел, чтобы убрать стаканы, второй — чтобы подкинуть в печь дровишек. Через некоторое время он вошел снова и провозгласил:

— Обед подан!

Часть вагона, отведенная под столовую для офицеров, вмещала только два столика на четыре человека каждый, но была обставлена так роскошно, что не верилось. Губернатор, его племянница, Клэрмонт и О'Брайен сели за один столик; Пирс, доктор Молине и преподобный отец Пибоди — за другой.

Пибоди сурово поднял руку, когда Генри предложил ему вино, и демонстративным жестом перевернул стакан вверх дном, после чего вновь уставился на Пирса со смешанным выражением благоговения и страха.

— Вышло так, шериф, — начал Пибоди, — что и доктор, и я происходим из Огайо, но даже и в тех отдаленных краях все о вас наслышаны. Я испытываю весьма странное чувство. Я имею ввиду — сидеть здесь за одним столом с вами э-э-э... прославленным законником Запада!

— Вы имеете дурную славу, пастор? — улыбнулся Пирс.

— Нет, нет, нет! Уверяю вас, прославленным в самом хорошем смысле этого слова. Я человек мирный, служитель бога, но я совершенно уверен, что по долгу службы, только по долгу службы, вы убили десятки индейцев...

— Полегче, пастор, полегче! — запротестовал Пирс. — Не десятки, а только горсточку, да и то по необходимости. И среди них почти не было индейцев, в основном, белые ренегаты и преступники. К тому же это было много лет назад. Сегодня я тоже мирный человек.

Пибоди собрался с духом и спросил, — В таком случае, почему вы носите два револьвера, шериф?

— Потому что в противном случае мне конец! Есть, по меньшей мере дюжина людей, которые спят и видят мою голову на блюдечке. Это бывшие заключенные, которые теперь на свободе. Ни один из них не осмелится в меня стрелять, потому что у меня репутация хорошего стрелка, но эта репутация защитила бы меня не лучше, чем лист бумаги, если бы хоть один из них застал меня невооруженным. — Пирс похлопал по револьверам. — Это оружие не для нападения, пастор! Это мой страховой полис!

На лице пастора по-прежнему было написано недоверие.

— Есть много способов умиротворения индейцев гораздо лучших, чем проделывать в них дырки. Я попросил губернатора назначить меня агентом по общению с индейцами на здешней территории. Кое-каких успехов я уже добился. Думаю, что пайуты мне сейчас почти доверяют. Кстати, мне это кое-что напомнило... — он взглянул на соседний столик. — Полковник!

Клэрмонт вопросительно поднял бровь.

— Было бы неплохо задернуть занавески. Мы въезжаем на вражескую территорию и нет смысла привлекать к себе внимание.

— Уже? Так скоро? Хотя вам лучше знать... Генри, вы слышали? Пойдите и передайте сержанту Белью, пусть сделает то же самое.

Пибоди потянул Пирса за рукав. Лицо его застыло от ужаса.

— Вы сказали «враждебная территория»? Враждебные индейцы?

— Часто мы просто называем их враждебными.

Безразличный тон Пирса лишь усилил опасения Пибоди.

— Но... но вы сказали, что они вам доверяют?

— Верно! Они доверяют, но только мне.

— А-а-а! — что это означало было непонятно, но Пибоди не собирался этого уточнять. Несколько раз он судорожно сглотнул и погрузился в молчание.

Генри подал кофе в офицерском купе, а О'Брайен весьма эффектно разлил бренди и ликеры. Зеленые плюшевые занавески в купе были плотно задернуты.

Посидев немного вместе со всеми, доктор Молине поставил свой стакан на стол, поднялся, потянулся и прикрыл рукой нескромный зевок.

— Прошу извинить меня, но завтра трудный день, а в моем возрасте человек должен как следует выспаться.