Бак, чувствуя охватывающий его холод, торопился к своей палатке. Его шаги убыстрялись, сердце колотилось исступлённо, уши наполнялись свистом. Вот уже близко остатки жердей, курившихся дымом, вот клочья опалённой шкуры, вот чёрные хлопья сгоревшего тряпья. Бак сделал последний шаг и застыл, скованный ужасом… Перед ним лежала мёртвая дочь с разметавшимися со сна волосами и тремя дырками от пуль на залитом кровью лице. Возле неё, прижимая испачканную в грязи полоску голубого шёлка, которую Бак привёз в подарок из Дэдвуда, вытянулась в коричневой луже Вода-На-Камнях. Её глаза смотрели на Бака неподвижным бесконечным взглядом. Рассекающий бровь рубец казался совершенно белым, будто заиндевелым. Мягкие при жизни губы теперь жёстко сложились, как бы сдерживая возглас обиды. Пущенная сзади пуля вырвала на шее клочок мяса, и он повис возле раны, тёмно-коричневый от запёкшейся крови.

Бак опустился на колени перед неживым телом и беззвучно зашевелил губами. Произнести он ничего не смог, потому что не осталось в мире ни слов, ни поступков, ни любимой женщины. Всё унеслось и развеялось пеплом… В голову полилась ночь. Свод небес обрушился внезапно на Бака невыносимой теснотой. В нос ударил запах гари, пожар лесов и прерий, жар погребального костра. В глазах набухли водяные мешки и, лопнув, брызнули огнём. Горячие слёзы побежали по лицу. Бак вновь увидел неподвижные зрачки мёртвой женщины. Глаза смотрели, но Воды-На-Камнях в них не было.

И мир затух.

Бак провёл зиму в кособоком холодном бараке, пристроенном к кухне одного из салунов Дэдвуда. Он беспрестанно пил дешёвый виски, выпрашивая денег у посетителей, временами мыл в кабаке пол или посуду, но чаще валялся без памяти. Его ум плавал в муторном сне. Уши были заложены гнетущей тишиной и отвратительным гулким перекатом собственных редких стонов. Сквозь ватную завесу до него доносились отдалённые голоса событий, но он не улавливал их сути. Случалось, он выныривал из топкого, как болотная бездна, забытья, и тогда действительность стискивала его в угловатых объятиях шумного салуна. Жизнь разрасталась, как мрачная лесная чаща, где рычали волосатые образины, ссорились и галдели слюнявые рожи. С каждым днём мир делался теснее, ужаснее, бессмысленнее. Бак превращался в сгусток нервной дрожи и спешил поскорее нырнуть в свой пьяный дурман.

Однажды дверь распахнулась и ударила в опухшие глаза Эллисона ослепительным весенним солнцем. Тёмная фигура склонилась над Баком и окатила его ледяной водой из ведра.

– Эй, кусок дерьма, – ворвался хриплый голос. – протри морду. Чёрт тебя дери, Док, я тебя пристрелю, как вонючую свинью, если ты не очнёшься сию же минуту.

Бак ответил ленивым движением пальцев и в ту же секунду получил звонкую оплеуху. Вошедший осыпал его вялое тело ворохом сильных ударов, выволок за шиворот на улицу и дал пинка. На грязном полу в смрадной каморке остался след от обмоченных штанов Эллисона.

Вечером он проснулся в мягкой мшистой яме. Над ним качались высоченные сосны, их пушистые лапы поглаживали тёплое небо, подкрашенное дыханием близкого заката. Тишина вползла в Кожаного Дока и увлекла его обратно в сон, где он уютно расслабился в покачивающих руках умиротворённости.

Утром он выбрался на дорогу и побрёл в Дэдвуд. На окраине перед ним вырос длинный траппер в пушистой шапке (мордочка лисицы торчала на ней спереди, а позади висел рыжий мягкий хвост). Он преградил Баку дорогу, ковыряя ногтем в зубах, и прогнусавил:

– Док, могу поставить тебе миску гречневых оладьев, но ни стакана спиртного. Похоже, ты слегка проветрился, мой друг, и я не понимаю, почему раньше не встряхнул тебя посильнее… Завтра я готов взять тебя с собой. Мне нужен толковый помощник, а ты скоро придёшь в форму…

За едой они разговорились. Бак с удовольствием внимал душистому запаху травы и хвои. Ему казалось, что он целую вечность не был в лесу. Ему казалось, что леса уже давно не было на земле, как не было и свободной кочевой жизни родного племени…

– С каких пор ты в Дэдвуде, Француз? – спросил он у траппера.

– Как первый нормальный дом заложили, так я пасусь здесь, – он неторопливо снимал с лошадей тюки и выкладывал на землю капканы. – Этот город не хуже и не лучше других… Я тебя хорошо запомнил, Док, когда ты приехал с тем обозом… Ты выглядел настоящим краснокожим. Зато весной ты пришёл совершенно ободранный, грязный, голодный… Говорят, ты дружил с Диким Биллом? Рассказывали также, что ты спас Мичелов.

– Было дело. Кстати, где они сейчас?

– Уехали этой зимой, пока ты заблёвывал свой угол. Я слышал, они очень поругались. Миссис забеременела, а он кричал, что ребёнок приблудный. Я думаю, это блажь идиота. Даже если на самом деле не он надул ей брюхо, какая разница? Твой приплод или нет, он либо одинаково в тягость, либо одинаково мил сердцу… Городские люди странные… С другой стороны, почему он отказывался от ребёнка? Она ведь настоящая леди, никто из здешних не осмелился бы приблизиться к ней запросто, я уж не говорю про постель…

Эллисон промолчал. Он обвёл медленным взглядом застывший зелёный водопад леса на крутой горе и тяжело вздохнул.

– Знаешь, Француз, я бы лучше подох всё-таки, – пробормотал он.

– Глупости. Во-первых, это всегда успеется. Во-вторых, что плохого в жизни? Я знаю, что твою скво солдаты убили, но что же теперь? Обязательно на луну выть?

– Я только после её гибели понял, чего я лишился.

– На то она и жизнь, чтобы терять, Док. Клянусь, ты меня удивляешь. Разве тебе кто-нибудь обещал, что ты в жизни будешь только приобретать? Или же среди краснокожих ты привык к постоянному довольству?

– Я привык к счастью…

– А к смерти? – не унимался траппер.

– Француз, – прервал его Бак, – а где Билл Хикок?

– То есть?

– Он ещё в Дэдвуде?

Траппер удивлённо вылупил глаза.

– Старик, – ответил он после паузы, – ты притащился в город облезлый и больной, как подстреленный койот, ты никого не видел и не слышал. Но могу поклясться последним центом, трудно не заметить могилу Билла. Это здешняя достопримечательность.

– Он умер?

– Джек Мак-Кол всадил в него пулю второго августа прошлого года. По крайней мере, эта дата нацарапана на плите.

– Значит, кто-то оказался проворнее с «кольтом».

– При чём тут это? – засмеялся траппер. – Мак-Кол выстрелил Биллу в спину. Говорят, что Тим Брэди и Джони Варнес подбили его на это дело. Спорить не стану, потому как грехов на них висит полным-полно, и они, конечно, боялись Хикока. Но ведь Билл совсем стал плохо видеть, он уже не был дуэлянтом. А Джек Мак-Кол, как говорили на суде, имел свои причины: якобы Хикок убил когда-то его маленького брата… Ну Мак-Кол подошёл к Биллу вплотную и выстрелил в затылок. Сорок пятый калибр, Док, будь покоен… Свинец продырявил Биллу череп, вылетел из щеки и воткнулся в руку капитана Мэсси, который сидел напротив… Чёрт возьми, это было зрелище, старик! Они играли в карты. Я стоял рядом и видел, как Билл рухнул на пол… Джек Мак-Кол попытался удрать, но его поймали. Джейн-Баламутка, эта чёртова сучка в мужских портках, носилась за Мак-Колом с тесаком для разделки мяса и едва не зарубила парня. Но самое смешное, что суд оправдал Мак-Кола…

– Выходит, Хикок мёртв, – сказал Бак.

– Мертвее не бывает. Вернёмся в Дэдвуд, и я покажу тебе могилу…

– В августе, говоришь? – задумался Эллисон, – Не намного он отстал от генерала.

– То есть?

– Хикок говорил мне однажды, что умрёт вместе с Кастером, потому что у них одна судьба. Вот он и умер.

– Дерьмо это всё, Док, чепуха, – сплюнул смачно траппер.

Жизнь сложила крылья и упала камнем. От прошлого остался только дым пожарищ. Последние вожди готовы были сложить оружие…

Правительство прилагало все силы, чтобы убедить Неистовую Лошадь и Пса, всё ещё находившихся далеко на севере, приехать в резервацию. Красное Облако в сопровождении многих соплеменников отправился на поиски воинственных вождей. Так как Неистовая Лошадь и Пёс скрывались только от солдат, то разведчики Красного Облака без особого труда отыскали их стойбище.