Дальше ноги держать ее отказывались. Она позвала сестру. Та вошла с полотенцем и помогла ей вытереться. Затем внесла массивный рюкзак. Ребекка его открыла. Кроме этого, она с собой в Непал больше ничего не взяла. Еще они с Робертом оставили по сумке в камере хранения бангкокского отеля, в котором останавливались по пути сюда. Пока она не доберется до Бангкока, придется довольствоваться туристским одеянием. Но лучше уж это, и вообще все, что угодно, чем ужасные больничные сорочки, которые едва прикрывали зад. Она порылась в смятой одежде и нашла кое-что из белья. Затем вытащила джинсы, футболку и свитер, что удивительно, не очень сильно измятые. Доковыляв с помощью сестры до постели, Ребекка чувствовала себя настолько измотанной, как будто совершила восхождение на Аннапурну. Она легла на спину и тут же заснула.

Низкие облака медленно сползали с гор в долину Катманду. Лил проливной дождь. Казалось, звук падающей воды не смолкнет никогда. С небольшими перерывами дождь продолжался круглые сутки. Потоки воды каскадами низвергались с карнизов крыш на городские улицы, превращая их в красноватые грязные реки. К тому же было холодно.

Туристский сезон давно закончился, все разъехались по домам. Катманду затих. Опираясь на палку, Ребекка спустилась вниз и стала в дверном проходе, глядя на дождь.

«Ребенок. Мой ребенок». Здесь, на «крыше мира», к ней пришло решение огромной важности. Ее сердце трепетало в груди, как птица, которой не терпится взлететь отсюда, из этой дождливой долины. Поеживаясь от холода, Ребекка наблюдала, как дождь постепенно переходит в мокрый снег, а затем и вовсе пошел один снег. Фикусовое дерево вначале стало серым, затем побелело. Ребекка не уходила. Снег ударял ей в лицо, залеплял глаза, каждая маленькая снежинка, казалось, впивалась в кожу, как острая булавочка, и, прежде чем растаять, жгла примерно с полсекунды. Ребекка чувствовала, что внутри у нее что-то сдвигается, перемещается, какие-то шестерни зацепляются друг за друга. Это значит — пора. Она развернулась и поковыляла обратно наверх искать Моана Сингха.

Он был в своем крохотном голом кабинетике, сидел за столом, уставившись на сжатые пальцы.

— Я никогда вас не забуду, Моан, — тихо проговорила она.

Он поднял глаза и, сделав над собой усилие, поднялся на ноги. Еще большее усилие пришлось приложить, чтобы широко улыбнуться.

— Итак, вы готовы нас покинуть?

Она погладила палку.

— Да. Я и мой верный ослик, мы готовы пуститься в путь.

— Позвольте мне полюбоваться, как вы умеете ходить, — попросил он.

Она проковыляла до двери, развернулась, приблизилась к столу, снова развернулась и направилась к двери. Сингх смотрел во все глаза. Она была сейчас необыкновенно хороша. Да, оставаться здесь у нее больше не было никаких причин. Он больше ничем не может ей помочь.

Сингх догнал ее, мягко положил руку на плечо и произнес по-непальски:

— Летите с миром, моя прекрасная птица. Учитесь снова летать.

Она вопросительно вскинула на него затуманенные глаза.

— Переведите.

Он улыбнулся и покачал головой:

— Лучше не надо.

Она подалась вперед и расцеловала его в обе щеки.

— Спасибо за все, что вы для меня сделали. Вы очень хороший доктор.

— А как же иначе. — Он пытался бодриться. — Удачи вам в ваших поисках.

— Спасибо. У меня такое чувство, что удача мне очень даже понадобится.

Их глаза встретились на мгновение. Она не хотела плакать, но заплакала.

— Нет, нет, — заволновался Сингх, нащупывая в кармане носовой платок, — не надо.

— Я говорю совершенно серьезно, Моан. Я никогда вас не забуду. И может быть, когда-нибудь вернусь.

— Если нам больше не суждено встретиться здесь, то мы обязательно встретимся в какой-нибудь другой жизни. Так же как встретились в этой и, вне всякого сомнения, встречались в наших прошлых жизнях. А теперь ступайте.

Он смотрел ей вслед, как она уходит. Вот она открыла дверь, на мгновение оглянулась, а затем исчезла.

Это было высоко в воздухе, может быть, где-то над Монголией, когда после долгих бессонных часов ее сознание наконец переключилось на нейтральную передачу. Мчащиеся галопом кони замедлили свой бег. Ей снился Райан, каким он был еще в самом начале, до того как она потеряла с ним невинность. Ей снились прикосновения его рук, надежность, с какой они ее обнимали, звук его смеха. Ей снилось то, чем они с ним занимались, и то, чем не занимались никогда. Видимо, не успели.

Потом ей снилось их расставание, та безнадежность, в которую она сразу же окунулась. И с каждым днем погружалась в нее все глубже, а он в это время становился с каждым днем все дальше и молчаливее. Ей снилась ее последующая жизнь без Райана, длинная череда серых безрадостных дней, которые не имели ни цвета, ни запаха. Она проснулась вся в слезах, но вскоре заснула снова.

На сей раз несколько часов Ребекка проспала без сновидений, только под самый конец к ее губам неожиданно приблизились губы Райана, с их ощущением она и проснулась. И сразу же ее со всех сторон обволокла отвратительная реальность. С сильно бьющимся сердцем она открыла глаза.

Посмотрела на часы «Ролекс» в золотом корпусе, которые купила вскоре после развода с Малкольмом. Три часа ночи по лос-анджелесскому времени. Час, когда гаснет надежда. Подняла штору. Небо за окном светлело, звезды начали бледнеть. Далеко внизу растянулась бесконечная серая простыня облаков, сотканная из свинца.

Куда она держит путь? К поражению или к победе? К выздоровлению, или ее ждет еще большее разочарование?

Часть вторая

ЗЕМЛЯ

Урбино. Италия

Синьоре Фиорентини Ребекка нравилась, и на это были все основания.

Она сильно отличалась от студентов и туристов, которые обычно останавливались на небольшой срок в этой комнатке наверху за десять долларов в день. Ребекка была спокойная, мягкая, отзывчивая. Сама, ее никто не просил, вызвалась помогать по дому. Синьора Фиорентини называла ее «самаррита», то есть неприкаянная.

Когда Ребекка появилась в Урбино, синьора Фиорентини точно не знала. Известно было, что до недавнего времени она присматривала за детьми богатой американской пары. Но супруги неожиданно рассорились и уехали обратно в Америку. В поисках дешевого жилья Ребекка набрела на деревенский домик Фиорентини.

Эта «неприкаянная» довольно прилично знала испанский, что позволяло более или менее сносно объясняться на итальянском. Прошло меньше недели, а они уже прекрасно понимали друг друга. Работу по хозяйству, которой Ребекка стала заниматься с самого начала, она выполняла с такой аккуратностью и умением, что вскоре стала просто необходима синьоре Фиорентини. В ответ на это та уменьшила плату за комнату, и без того небольшую, до величины чисто символической. Очень скоро Ребекка из квартирантки превратилась почти в члена этой многочисленной семьи, где все постоянно ссорились по мелочам, продолжая при этом любить друга.

Но самым удивительным было то, что эта «неприкаянная» фактически спасла жизнь Артуро, самому младшему ребенку, неуклюжему неумехе, с которым постоянно что-то случаюсь. То он вдруг давился пищей, то падал и разбивал себе нос, а заодно и что-нибудь из посуды. А в этот раз жутко порезался.

Из широкой раны на запястье вовсю хлестала кровь, окрашивая старинные изразцы на кухне в цвет смерти. Синьора Фиорентини стояла бледная, чуть не падая в обморок, все остальные кричали и суетились, а мальчик слабел на глазах. И тут появилась Ребекка. Это надо было только видеть. Потрясающе! Она спокойно подошла к Артуро, взяла его на руки, прижала большим пальцем какое-то место на руке — видимо, точно знала какое, — после чего поток крови сразу уменьшился, а через несколько секунд и вовсе прекратился. Затем она подняла его руку вверх и отрывисто дала команду принести то, что ей было необходимо, чтобы сделать жгут и перевязать рану. Когда наконец приехал доктор, он сказал, что она действовала замечательно. Никто не смог бы сделать это лучше. Ребекка на эти слова никак не среагировала. Но чтобы добраться до дома Фиорентини, доктору потребовался час, и если бы не Ребекка, то он застал бы Артуро уже мертвым. Синьора Фиорентини это знала. С этого момента она вообще больше никакой платы ни за еду, ни за проживание с Ребекки не брала и сказала ей, что та может оставаться в ее доме, сколько пожелает.