Калигула понимал, что в этой борьбе он слабее, ведь там наверху, среди звезд, сидел на троне другой брат-близнец, бородатый громовержец, и он мог оказаться победителем. Чтобы умилостивить богов, император велел принести в жертву целые стада быков, баранов и коз. Днем и ночью дымились жертвенные костры; летний Рим накрыло, как колпаком, плотным темным облаком, и повсюду распространился запах паленого мяса. Перед собранием жрецов Калигула дал обет снести после выздоровления Друзиллы храм Асклепия на Тибрском острове и построить новый в три раза больше.

Ничего не помогло, брат-близнец на Олимпе одержал победу. На рассвете седьмого дня Друзилла не проснулась. Император велел поставить рядом с ее постелью кровать для себя и все ночь прислушивался к ее тяжелому дыханию. Когда оно стало спокойнее и ровнее, заснул и Калигула. Через час его разбудили.

— Друзилла отправилась к богам, — сообщил молодой врач дрожащим от страха голосом.

Калигула подскочил, как от удара. Он бросился к ее постели и увидел сестру, будто в глубоком сне. Тень загадочной улыбки лежала на ее губах. Он погладил Друзиллу по щеке.

— Но она теплая, — сказал Калигула.

— Да, император. Твоя сестра умерла несколько минут назад.

— Оставь нас.

Облегченно вздохнув, врач удалился. Калигула долго рассматривал свою сестру и возлюбленную. Он откинул одеяло, и теперь перед ним лежало ее обнаженное тело, все еще очень красивое, все еще такое притягательное. Калигула легонько погладил ее грудь, живот, прохладное бедро и сказал:

— Такой тихой ты никогда не была, любимая.

Император опустился на колени и принялся покрывать нагое тело поцелуями, не пропуская ни единого места. Когда он склонился к лицу сестры, которое уже казалось восковым, страшная правда с такой силой навалилась на него, что он с плачем упала на мертвое тело, заливая его слезами, и рыдал так громко, что стоящий возле дверей солдат тихонько заглянул в покои. Увидев, что здесь происходит, он тут же скрылся.

Это были первые слезы, которые пролились из глаз Калигулы с тех пор, как он надел тогу вирилия, и до его смерти им суждено было оставаться последними.

На следующее утро Рим оповестили о смерти «божественной Юлии Друзиллы» и связанных с ней приказах императора.

— Все лавки с этого часа должны быть закрыты. Запрещено смеяться, устраивать свадьбы и другие торжества. Термы закрываются, в храмах в следующие три дня разрешается приносить жертвы только душам предков Друзиллы.

Будто преследуемый фуриями, бегал Калигула по дворцу, отдавал приказы, потом отменял их, а затем снова приказывал. Он созвал врачебный консилиум.

— Я хочу сохранить тело Друзиллы. Мне будет тяжело отдавать это божественное создание на растерзание пламени. Поэтому я решил забальзамировать ее, как это делали в Египте.

Врачи в страхе переглянулись. На протяжении столетий в Риме предавали тела умерших огню, и никто больше не владел искусством бальзамирования.

Один из врачей откашлялся и смущенно произнес:

— Император, знания о бальзамировании утеряны, в том числе в Египте. И насколько я знаю, к этому надо было приступать сразу, как только Юлия Друзилла скончалась. Теперь потеряно слишком много времени…

Калигула глубоко задумался, а потом сказал:

— Собственно, уже все равно. Значит, она должна быть сожжена. Я не стану принимать в этом участия, не могу, не могу…

В течение следующих дней Калигула ничего не ел, лишь пил неразбавленное вино и начинал делать это уже ранним утром. Император пил долго, пока не падал, засыпая на несколько часов, и снова принимался пить. Ночью охрана часто видела его блуждающим по залам огромного дворца, слышала, как тот разговаривал с какими-то невидимыми существами, которые сопровождали его или которых он встречал. Преторианцев охватывал ужас, когда Калигула в своих ярких, расписанных восточными узорами одеждах бродил по ночам и, как это теперь часто случалось, подолгу разговаривал с установленными в нишах статуями богов.

При сожжении Друзиллы он отказался присутствовать, и стоило Каллисту спросить, когда должна состояться траурная церемония, как Калигулу начинало трясти, будто в приступе лихорадки.

— Траурная церемония? Да, я хочу для Друзиллы подобающего торжества со всеми почестями, как положено моей божественной сестре. Она была больше, она была больше… Я уеду из Рима, императорский дом будут представлять или Агриппина, или Ливилла.

— Ливиллы сейчас нет в Риме…

— Да-да, я знаю. Как только ее муж уехал в Азию, она занялась этим своим любовником — без стыда. Я должен буду… Но все по очереди. Агриппина как старшая больше подходит; пусть она и возглавит процессию. Эмилий Лепид скажет траурную речь, с ним я уже все обговорил. Я же уезжаю, и, возможно, уже завтра.

После смерти Друзиллы неподвижные глаза Калигулы стали бегающими и ни на чем не задерживались. Он, который раньше мог пригвоздить человека взглядом так, что того прошибал пот от страха, теперь, казалось, смотрел сквозь других или мимо них.

— Я обо всем позабочусь, — заверил Каллист.

Император, наморщив лоб, погрузился в раздумья. Через некоторое время он сказал:

— Каллист, я бы хотел сейчас услышать твое личное мнение. Ты не должен стараться быть вежливым и угодить мне. Отвечай не как секретарь, а как обычный человек. Почему, я спрашиваю тебя, почему боги так поступили со мной? Почему они забрали у меня Друзиллу? Ведь это случилось не без причины. Я не думаю, чтобы это было просто капризом. О да, я спрашивал их в долгих ночных беседах, но они уходят от ответа… Что ты думаешь об этом, друг мой?

Каллист торжественно поднял руки.

— Ты спрашиваешь меня, бывшего раба? Если ты, тот, который ближе к богам, чем любой земной человек, если ты не получил ясного ответа…

— Ты неправильно понял меня, Каллист, — остановил его Калигула, сохраняя не свойственное ему терпение. — Я не требую, чтобы ты проник в круг богов — тебе это и не пристало, а просто хочу услышать твое мнение как человека.

— Тогда, император, я думаю следующее. Боги были настолько очарованы Друзиллой, что решили забрать ее себе. Так часто бывает: любимцы богов умирают молодыми. Может быть, они хотят избавить их от мучений старения, от всех тех страданий, которые выпадают на долю людей в течение жизни. Это следует и из того, как она умерла — после короткой болезни, без боли. Друзилла просто уснула. Я сказал «болезни»? Но врачи не выявили ничего, что указывало бы на обычную болезнь. Мне это кажется очень странным.

Калигула слушал, опустив голову.

— Ты умный человек, Каллист. Думаю, что ты очень близок к истине, очень.

Спустя два дня император отправился на Немейское озеро, недалеко от которого в прошлом году построил себе великолепную виллу. Но там он пробыл недолго: горе не давало успокоиться и гнало его дальше — в Антиум, Астуру и Путеоли. Девять дней провел он в Неаполисе, а дальше дорога привела Калигулу в Сиракузы. Он этот древний город любил. По его приказу полуразрушенные храмы снова отстроили, восстановили греческий театр и городские стены.

Перед народом предстал совсем другой Калигула; после смерти Друзиллы он не брил бороду и не стриг волосы в знак скорби, которую на этот раз ему не приходилось разыгрывать. Боль утраты любимой сестры была его спутницей во время всего путешествия, не проходило и часа, чтобы он о ней не думал. Одна картина особенно настойчиво являлась Гаю Цезарю: это был момент, когда прекрасное тело Друзиллы лежало на костре, и языки пламени ласково поглаживали его, чтобы потом заглотить в свое огненное чрево и превратить в пепел.

Когда это происходило на самом деле, император был, далеко от Рима. Траурную процессию возглавляли Клавдий Цезарь и Агриппина. В первых рядах шествовал Эмилий Лепид, «муж» Друзиллы, которому теперь приходилось играть роль убитого горем вдовца.