Шершавин понимал, что если он хочет выжить, он должен скомпенсировать зрение остальными чувствами. Зрение улучшалось, опухоль спадала — он был в этом уверен, — но не знал, как долго это ещё могло продлиться, пока он опять сможет видеть. Когда воздух стал более влажным, чем пока он полз по земле, он понял, что он должен был подумать о том, что вокруг него. Конечно: земля под его ногами. Сырая. Мягкая. Шершавин почувствовал это своими коленями. Он добрался до озера.

Но он не чувствовал ликования. Сержант слишком устал. Он отполз в кусты, снял рубаху и накрыл ею голову. Что-то изменилось. Солнце больше не грело, и Шершавин не удивился, когда почувствовал первую упавшую на него каплю дождя. Он услышал, как по листьям над ним стучат капли. Рубаха защищала его лицо от дождя, и он заснул.

Когда он проснулся, полностью освежившийся, было опять темно. Дождь уже не капал. Шершавин надел на себя рубаху и выполз из-под куста. Он сидел тихо, пытаясь восстановить дыхание. Он слышал голоса, но не мог определить их происхождение. Сержант вслушался в них и застыл. Немцы! Он засунул руку в карман, доставая гранату, и вдруг понял, что это был уже третий раз, когда он был готов отдать свою жизнь, забрав с собой настолько много вражеских жизней, насколько способна граната.

Голоса приближались. Казалось, что они были в нескольких шагах от него. Они прошли мимо. Пальцами он почувствовал, как немного содрогнулась земля, затем кто-то пошевелил траву рядом. Они не увидели его ночью. Голоса удалились на достаточное расстояние. Шершавин глубоко вдохнул. Они были очень близко. Долгое время он просто сидел в тишине. Птицы. Лицо стало согреваться. Рассвет. Он ждал, пока он снова не узнает направление на восток. Было очень тепло. Сержант снял одежду, чтобы её посушить. Он лёг на землю и вспомнил, что прошло много времени с тех пор, как он в последний раз ел, и удивился, что совсем не чувствовал голода.

Пора. Шершавин оделся и пополз. Час или даже два прошло до тех пор, как он застыл почти в страхе. Он увидел перед собой что-то зелёное. Он мог видеть! Немного, но бесконечно лучше, чем раньше. Было немного странно так видеть: он мог различать цвета предметов, но не их форму. Неважно; если ему стало лучше, значит, зрение продолжит восстанавливаться. Сержант понимал, что он должен был столкнуться с ещё большей болью, чтобы окончательно вернуть себе способность видеть. Он чувствовал, как будто кто-то нажимал пальцем на его глаз. Борьба за то, чтобы вернуть зрение, стала слишком сложной. Шершавин закрыл глаза и отдохнул.

Пришло время идти. Но пока не на ногах. Он должен ползти. Но полз с передышками. Его руки были в мозолях, потому что он был сапёром. Теперь на его руках и ногах стало ещё больше мозолей. Сержант полз всю остальную часть дня и прилёг отдохнуть, только когда «увидел», как постепенно наступила ночь.

Но этой ночью ему было теплее, чем когда он в первый раз очутился в темноте. Шершавин посчитал это хорошим знаком. К нему возвращалась его сила. Ему стало легче держать глаз открытым, и он был очень удивлён, когда понял, что даже в темноте может немного различать формы предметов. Шершавин услышал негромкий звук ручья и спустился к маленькому ущелью, в котором тот тёк. Внезапно он услышал голоса. Он затаил дыхание и вытащил гранату. Его сердце замерло. Русские голоса! Его сердце так сильно билось в груди, что он не мог выговорить ни слова. Он поднялся на локте.

«Помогите! — крикнул он. — Помогите! Сюда!»

Никто его не услышал. Шершавин понял, что его голос был слаб, он звучал немногим громче громкого шёпота. Его охватило отчаяние, и он быстро пополз вперёд. Вдруг он поскользнулся и упал. Беспомощный, он ожидал глухого звука удара, а затем хруста ломающихся костей. Сержант был удивлён, даже поражён тем, что упал, не получив ни единой травмы. Он привстал и почувствовал рукой рядом с собой стену. Стену? Шершавин прощупал стену от земли до верха. Она была высотой не более полутора метров. Он пощупал её ещё раз кончиками пальцев. Стена оказалась гладкой, на ней изредка встречались небольшие длинные неровности. Сержант понял, что это было. Неровности были сделаны лопатой. Он был в траншее.

Русской? Или немецкой? Неизвестно. Шершавин поискал какой-нибудь предмет вокруг себя. Его пальцы нащупали гранаты. Он взял одну обеими руками и ощупал её со всех сторон. Это была немецкая граната.

Теперь он понял, что слишком сильно отклонился от курса и набрёл на немецкие траншеи. Шершавин взглянул на небо. Раньше он видел несколько ярких звёзд, но теперь их не было. Должно быть, небо заволокло облаками. Прекрасно! Он продумал свой путь в ту сторону, где, он думал, должны были находиться русские позиции, и опять пополз. На него начали падать небольшие капли дождя, и вскоре небольшой дождь превратился в затяжной ливень. Сержант почувствовал себя одиноко без своих товарищей. На него накатилась тоска. Но он боролся со своими чувствами и в то же время продолжал ползти.

Шершавин резко остановился. Лбом ощутил что-то острое. Только острый предмет. Больше ничего. Сержант понял, что это. Колючая проволока. Он опять вслушался, и ночь ответила молчанием. Он приподнял самую нижнюю проволоку и пополз под заграждением, прижался к земле. Отталкиваясь от земли локтями, он полз, как змея.

^{Пехотинцы, вооруженные пистолетами-пулеметами и противотанковыми гранатами в ожидании немецкой атаки}

Низкая трава облегчала ему путь и помогала ему двигаться почти бесшумно. Шершавин полз медленно. Прежде чем сдвинуть тело, он выпрямлял руку, чтобы прощупать путь перед собой.

Это спасло ему жизнь. Сержант почувствовал небольшой штырь в земле. От этого штыря шла проволока. Ему не нужно было видеть, чтобы осознать опасность. Он аккуратно провёл пальцем по проволоке. Через шесть метров проволока уходила под землю. Мина-растяжка. Шершавин покивал, ощущая удовлетворение. Этого он и ожидал. Минные поля обычно располагались перед колючей проволокой. Опасность миновала. Как сапёр, он знал, как такие минные поля устанавливались и где ожидать следующую мину. Вокруг него была смерть, но печаль и досада пропали.

Теперь всё зависело только от него. Ему не нужно было зрение, чтобы знать, что было вокруг него. Он много раз до этого проходил через такие минные поля. Его опыт был на его стороне. Он передвигался осторожно, рассчитывая каждое своё движение, чтобы избежать ошибок, каждая из которых могла бы стать фатальной. Его руки шли перед его телом, и он нащупал ещё один штырь со смертельной проволокой. Шершавин провёл пальцами по проволоке от штыря по проволоке до земли и обратно. Теперь он знал положение мины. Он перекинул одну ногу через проволоку, а затем другую. Он нагибался, двигался на коленях, затем ложился на живот и опять полз.

Впереди было спасение и его люди. Время текло медленно. Весь мир для него превратился в поле с минами, по которому он полз, как ящерица. Ничто не могло ему помочь. Одно-единственное неверное движение, и всё бы исчезло в ослепляющей вспышке. Так, медленно, но верно он двигался всю ночь, и узнал об этом, только тогда, когда левым глазом увидел загорающийся горизонт. Перед собой он почувствовал куст. Дальше двигаться не имело смысла. Едва ли немцы не заметили бы его, ползущего через поле к русским позициям. Шершавин заполз в кусты и устроился в них. Он хотел поспать. Через несколько секунд он открыл глаза. Кусты… скроют ли они от взора немцев? Нельзя было так рисковать. Днём он мог бы найти место получше.

Ещё двадцать минут он полз. Возможно, даже ещё дольше; неважно. В своём небольшом круге зрения он увидел окоп. Стены этого окопа были сделаны лопатой. Частично они были закрыты брёвнами. Это означало, что окоп был недавно занят. Тогда почему он был пустым? Шершавин попытался разглядеть что-нибудь поподробнее, но своим повреждённым глазом не мог видеть лучше. Шершавин, двигаясь ощупью, заполз в окоп, переходивший в траншею. Он остановился, и по его лицу расползлась широкая улыбка. Это был его собственный окоп!