— Забавно, какие у нас остаются воспоминания.

— У меня здесь воспоминаний целая жизнь, — он постучал пальцем по своему виску.

— Вы слишком молоды, чтобы у вас была целая жизнь воспоминаний.

Когда он улыбнулся, это выглядело немного слишком натянутым. На это практически было больно смотреть.

— Ты голоден? — спросил он.

— Да. А вам сегодня не нужно на работу? Я сам могу разобраться.

— Нет. Я ненадолго закрыл магазин. Преимущество быть самому себе начальником.

— Верно. Дэнни раньше говорил, что у вас свой магазин. Но я не совсем уверен, что хорошо все помню. Извините.

— Тебе было о чём думать. Не переживай об этом. Вот, что я тебе скажу: как насчёт того, чтобы мы спустились вниз, и ты примешь душ в ванной на первом этаже, а я начну готовить завтрак?

— Конечно.

Когда пар обжигающей воды наполнил большую ванную так, что я почти ничего не мог видеть, я потянулся со стула, на котором сидел, и выключил краны. Так я теперь принимал душ — сидя на стуле. Это было лучше, чем альтернатива: просить кого-то помочь мне принять душ.

Едва справившись, я открыл дверь душа и вышел, стараясь не биться своими гипсами.

Я встал перед зеркалом, потянулся и стёр пар со своего отражения. Человек, который смотрел на меня в ответ, выглядел истощённым. Я выглядел так, будто неделю не спал. Мой взгляд перешёл от бледно-светлых волос к пустоте моих глаз. Оттуда он опустился на моё плечо. Теперь на нём были шрамы, и цвет кожи из-за заживающих синяков был слегка другим.

Я вздохнул и закрыл глаза.

В дверь раздался тихий стук.

— Помощь нужна?

— Да. Минутку.

Шатаясь, мне удалось натянуть боксеры, растянутые спортивные штаны и огромную белую футболку. С нижним бельём было сложнее всего, потому что они никак не были похожи на растянутую одежду, но я ни за что не позволю Мэллори помогать мне одеваться.

Когда я открыл дверь, он стоял у противоположной стены, скрестив руки на груди, повернув голову в сторону, пока смотрел в заднее окно.

Его профиль был практически жестоким, челюсть была сжата, а брови нахмурены. Рукава его рубашки были закатаны до предплечий, обнажая напряжённые мускулы под его кожей. Его тёмные, практически чёрные волосы были почти полностью сбриты по бокам, но сверху и спереди были длиннее, и перед глазами свисали несколько свободных локонов.

Когда он заметил, что я стою как идиот и смотрю на него, он перевёл взгляд на меня и улыбнулся.

Мгновение я думал, что слышу в ушах громкий грохот своего сердца.

— Идём, — сказал он, делая шаг навстречу ко мне.

С помощью Мэллори я прошёл по коридору на кухню. Он осторожно посадил меня на один из стульев за стойкой и пошёл в гостиную, чтобы включить музыку. Спустя мгновения воздух наполнило тихое шипение бас-гитары, а вскоре добавился протяжный звук электрогитары.

— Классический рок? — спросил я, когда он прошёл мимо меня на кухню.

— Предсказуемо, а?

— Мой папа любил классический рок.

— У него был хороший вкус.

— У меня так много его старых виниловых пластинок в кладовке. Хендрикс, «Ram Jam», Сэмми Хагар.

Мэллори на мгновение повернулся ко мне от плиты, его глаза засветились.

— Правда? У меня тоже есть несколько. Начал их собирать, когда — боже — когда был в твоём возрасте или даже младше.

Я пожал плечами.

— Я никогда не был особым фанатом.

— Арчер, послушай. Я не хочу бросать тебя в сугроб и оставлять заботиться о себе самостоятельно в тундре Альберты, но если ты не оставишь мне выбора…

Я рассмеялся.

— Простите, Мэллори.

— Ну, тогда каков твой выбор?

— Классика. Инструменталка. Эмбиент [5].

— Имеешь в виду музыкальные подвески?

— Заткнитесь.

Он повернулся обратно к плите с улыбкой на лице. Я смотрел на его затылок, на его плечи, его длинные ноги и плотные бёдра, пока он работал. Он взял из холодильника яйца, сливочное масло, зелёный лук и томаты. А затем достал из шкафчика множество безымянных специй. Сковородка начала шипеть, а затем большую кухню наполнил сладко-солёный запах тающего масла.

Поставив локоть на стойку, я подпёр рукой подбородок и просто смотрел. Больше делать было нечего. От этого маленького факта у меня тянуло сердце. Я скучал по бегу. Мне хотелось бы находиться снаружи, пробираться через густой лес, топать по грязи, чувствовать жжение в лёгких из-за свежего морозного воздуха.

Пока шли минуты, и я всё больше и больше сосредотачивался на своём ослабленном состоянии, несчастье внутри меня клубилось всё гуще.

— Вам всегда нравилось готовить? — спросил я у Мэллори.

Он заворчал в ответ.

— Нет. Пришлось научиться после смерти матери Дэнни. До этого я едва ли мог приготовить тост, не спалив его до углей. Моя жена — она была семейным поваром. Всегда готовила эти потрясающие блюда, соединяя продукты, которые я никогда не считал совместимыми на вкус.

— Мне жаль.

— Не стоит. Некоторые из моих лучших воспоминаний теперь связаны с тем, как я готовил для Дэнни на этой кухне. Но я скучаю по её готовке. Чего бы я только не отдал ради ещё одной тарелки…

Он резко остановился.

Я не упустил напряжение в его плечах, то, как он опустил голову и с какой силой схватился за край тумбочки.

— Так какой у вас магазин? — спросил я.

Он ничего не сказал.

— Мэллори? — надавил я.

Через несколько секунд он повернулся ко мне.

— Прости. Что?

— Какой у вас магазин? Дэнни говорил, что у вас свой бизнес. У меня, эм, никогда не было шанса спросить, чем вы занимаетесь.

— Оу, — он вытер руки о свои джинсы. — Я столяр. Делаю мебель.

— Правда? — я наклонился ближе. — Последний раз, когда мы были здесь, я восхищался стульями, шкафчиками и обеденным столом. Их вы сделали?

Часть напряжения, казалось, ускользнула.

— Да, — застенчиво улыбнулся он.

— Как вы научились?

— Меня научил отец.

— Вы учили Дэнни?

Он рассмеялся.

Так что я сказал:

— Верно. Глупый вопрос.

— Чтобы быть столяром, нужно много времени и терпения. Ты так не подумаешь, но нужны мягкие прикосновения и немного изящества. У моего сына много фантастических особенностей, но я уверен, что терпения или изящества в этом списке нет.

Повернув голову, я выглянул в окно на сугроб, собравшийся у дома.

— Мой папа научил меня стрелять.

— Да? — он посмотрел на меня через плечо. — Каково это?

— Это эйфория.

Его брови опустились ниже над глазами, но он не сказал то, что хотел. Это было написано у него на лице.

— Я никогда в жизни не стрелял.

— Нет?

Мэллори покачал головой.

— Никогда даже не держал оружие и не видел вблизи.

— А хотелось когда-нибудь?

— Не особо.

— Это не для всех.

— Но для тебя?

— Ещё как для меня.

— Не мог сказать, что я понимаю привлекательность этого. Дело во власти?

Я мгновение подумал об этом.

— Нет. Не для меня. Дело в контроле. В том, чтобы видеть, что что-то знакомое так далеко и всё же так близко. Это тяжело объяснить.

Следующие несколько минут Мэллори молчал, будто обдумывал то, что я сказал. Он достал из шкафчиков посуду, разложил на тарелки яичницу и нарезанные помидоры и посыпал их солью и перцем. Сбоку на моей тарелке лежал тост с маслом, ещё один с джемом и ещё один с арахисовым маслом.

— Спасибо, — сказал я, когда он поставил передо мной тарелку.

— Всегда пожалуйста.

— Вы всегда меня кормите.

— Так поступают родители. Это у нас в крови.

По какой-то причине, это вызвало у меня нерешительность.

— Не знаю. Наверное, я просто не думаю так о вас.

— Как о родителе? — он поставил передо мной стакан апельсинового сока и ещё один рядом со своей тарелкой.

— Да. В смысле, я знаю, что вы отец, но не мой.

Он на мгновение сосредоточил на мне свой недрогнувший взгляд, а затем улыбнулся.