— Вот это вещь! — Возле грязного окна в коридоре собралась компания, разглядывающая продолговатый предмет. В лагерь согнали старшеклассников из разных школ, но на этом этаже жили только пацаны нашей гимназии.

— Миш, глянь, какая у Мороза фляга! — кровь глухо ударила в виски — я не помнил, чтобы Лёня когда-нибудь прежде обращался ко мне по имени. Это настораживало.

— Трофейная, — снисходительно бросил Мороз. — Дед подарил. Он ее из Германии после войны привез.

Я покрутил слегка помятый сосуд и вернул его хозяину.

— Клевая! — попытался найти подвох. — Дорого стоит?

— Причем здесь деньги? — Саня виртуозно сыграл возмущение. — Я же ее не продаю! Это память!

Он умел говорить о значительных вещах, не вызывая чувства неловкости. Еще один талант в его и без того полной копилке. Мороз рассказывал о подвиге советских солдат в битве под Сталинградом, и класс впадал в транс, подобно бандерлогам под шепот Каа. Он читал доклад о расстреле Гумилева, и девчонки запрокидывали лица, чтобы не выпустить из глаз ручейки слез.

— Нюфа, ты знаешь, что такое Память?

— Знает. Это когда пожрать не забыл!

Одноклассники радостно загоготали, как стая довольных жизнью пингвинов. Неприятно, но не страшно. Если ничего хуже не случится, три дня пролетят без особых приключений.

Мне так хотелось в это верить, что я ни разу не упал в октябрьскую грязь во время вечерней эстафеты. Даже подтянулся четыре раза. До нормы, конечно, не хватило, но Мороз без особых усилий подтянулся двадцать пять раз, и в общем зачете наша команда заняла второе место. Из восемнадцати.

После ужина — кислого картофельного пюре с куском безвкусной рыбы — я вместо корпуса пошел за территорию лагеря. Там, в паре метров от металлической сетки рос толстый дуб. Если встать на цыпочки и поднять руки, то можно достать нижний край дупла. Идеально круглое, оно казалось нарочно выпиленным в грубой коре старого дерева.

Я обхватил ствол руками, поставил ногу на едва выпирающий сук, подтянулся и заглянул в черный провал. Вдохнул пряный запах древесного нутра. На мгновение мне показалось, что в темноте блеснули чьи-то глаза. Белка или бурундук? А может, лесной дух? Я оттолкнулся от дерева и приземлился на хрустящий ковер опавших листьев. Прильнул ухом к морщинистой коре. Старый дуб отозвался гулом бегущего под ней сока и торопливым шуршанием в глубине скрипучего ствола. Наверняка, там кто-то был — прятал свои запасы, устраиваясь на зимовку.

А вдруг не прятал и не собирался зимовать? Что если дупла в таких вот толстых дубах — это двери в другой мир, и через них к нам попадают гномы, лепреконы, феи, пикси? Наверное, раньше на земле встречалось много гигантских деревьев, сквозь отверстия в которых спокойно проходили великаны и драконы. Потом растительность на планете измельчала, и однажды настал день, когда исчез последний большой дуб. Еще несколько десятилетий в разных уголках мира доживали свой век крылатые ящеры и существа, ростом с пятиэтажный дом, но постепенно все они переселились в легенды. Только маленький народец изредка заглядывает в наши леса — по старой памяти.

Может, прямо сейчас, внутри дерева притаился человечек в зеленом колпаке. Ждет, когда я уйду, чтобы сесть на край дупла и, свесив короткие ножки, раскурить вересковую трубку. Ну же, давай, лепрекон, покажись! Здесь никого нет. Совсем никого.

Ответ пришел мгновенно, как боевое заклинание. Я почувствовал резкий удар по макушке, и в листву у ног шлепнулся желудь — ярко-желтый переросток, раза в два больше любого из своих собратьев. Возможно прямой потомок жёлудей, росших миллионы лет назад на пра-дубах.

Сунув гладкий плод в карман, я побрел к лагерю. Лепрекон так и не появился. Видимо, я показался ему не интересным собеседником.

Они ждали меня в палате. Сидели, по-хозяйски развалившись на кроватях, и громко ржали. Могу поспорить, ржали надо мной. Как только я вошел, Мороз встал. Следом поднялись еще пять человек из нашего класса. Я почувствовал, что ноги налились тяжестью, превратившись в неповоротливые бревна. Мне стало не по себе.

— Ты где был? — с нарочитым дружелюбием спросил Саня.

— Гулял.

— Да ну! — Дрон изобразил удивление.

— Что вам нужно?

— Ты мою флягу, трофейную, не брал?

— Лучше спроси, куда он ее припрятал? — Леня лениво почесал конопатую картофелину, служившую ему носом.

— Зачем она мне?

— Не знаю. Может, молоко в нее собрался наливать, чтобы под партой посасывать.

Снова гогот. Я знал, в такие моменты не нужно ничего доказывать. Лучше молчать. Молчать и ждать, когда им надоест. Можно таблицу умножения про себя повторять или стихотворение вспоминать. Есенина, например: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем…»

— Короче, где твои вещи?

— Что?

— Сумка где? Шмон у нас — ищем, кто флягу стибрил! — заорал мне в ухо Дрон. Он играл в следователя. Судя по всему, злого.

— Под кроватью.

Леня, словно нехотя, подцепил ногой мою сумку и вытащил на свет. Расстегнул молнию, уверенно засунул свои красные руки, покрытые рыжеватыми волосками, в ворох одежды, начал вытаскивать ее, беря двумя пальцами и швыряя прямо на пол. Я отвернулся. «Черный человек водит пальцем по мерзкой книге и, гнусавя надо мной, как над усопшим монах, читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги…»

— Блин, Нюфа, что за тряпье ты носишь! — Мороз презрительно тронул тяжелым ботинком разметавшую рукава клетчатую рубаху. — В магазине для пенсионеров затариваешься?

Ничего-ничего, осталось совсем не много. Сейчас они уйдут. Убедятся, что у меня нет фляги, и уйдут. «Черный человек глядит на меня в упор. И глаза покрываются голубой блевотой, словно хочет сказать мне, что я жулик и вор, так бесстыдно и нагло обокравший кого-то»…

— Есть! — Леня победно поднял над головой знакомую посудину. — Говоришь, не брал, придурок?

— Как она туда попала? — поиски фляги все еще казались мне безобидной игрой.

В палату как по команде начал подтягиваться народ из нашей гимназии. Спину лупили вопросы: «У кого нашли?», «У Нюфы? Да ладно!», «Он что, обкурился?». Голоса сливались в возбужденный гул, наполняя холодное помещение тревожной какофонией. Происходящее все сильнее смахивало на театр абсурда.

— А ты, Нюфа, оказывается, не только тюфяк, а еще и вор! — Мороз сверкнул глазами и ткнул пальцем мне в грудь. Прямо как физрук накануне. — А что нужно делать с вором?

— Судить! — стройным хором откликнулись зрители.

— Пошли за территорию! — тут же предложил Дрон. — Там разберемся.

Я не сопротивлялся. В этом не было смысла — сопротивление только подхлестнет их. Нужно потерпеть, пока они не наиграются. Уйти в себя и вернуться, когда все закончится. Что там дальше у Сергея Александровича? «Где-то плачет ночная зловещая птица. Деревянные всадники сеют копытливый стук. Вот опять этот черный на кресло мое садится, приподняв свой цилиндр и откинув небрежно сюртук»…

Меня привели к дубу. Тому самому. В нахлынувших из леса сумерках дупло казалось черным зрачком, который настороженно разглядывал окруженную колючим малинником поляну. Перед деревом молчаливым полукругом замерли мои конвоиры. Их лица, подсвеченные тусклым небом, напоминали актеров театра кабуки — белая до синевы кожа, чернильные провалы глаз и ртов.

Я оказался прижатым спиной к стволу. Рядом встал Мороз.

— Ну что, Нюфа, признаешь свою вину?

— Не брал я твоей фляги! — слова потонули в оглушительном стуке. Только через пару секунд до меня дошло, что это стучат мои зубы.

— Конечно, не брал! Ты ее спер! — его голос звучал с нарастающей громкостью. — Ты — вор, Нюфа! Обычный вор! А вор должен быть наказан! Понял? Наказан! Ну, мужики, что мы с ним сделаем?

Из толпы послышались глумливые предложения:

— Руку отрежем!

— Правую!

К горлу подступил жирный ком, во рту появился металлический привкус, желудок судорожно дернулся, собираясь освободиться от остатков ужина.