Вскоре после моего отъезда из Бессарабии Горемыкин стал тяготиться несправедливым отношением к нему местной администрации, постоянными, хотя и неудачными, придирками и жалобами по поводу его действий и, впоследствии, перешел в Тифлис на должность товарища прокурора судебной палаты.

Духовенство. Имущество армянской церкви. Имения заграничных монастырей. Училище виноделия. Акцизное ведомство.

С бессарабским духовенством я имел мало соприкосновения. Епископ, стоявший в 1903 г. во главе кишиневской епархии, был заурядный чиновник духовного ведомства, не имевший, как мне казалось, свойств, необходимых пастырю душ и проповеднику евангельского учения. Трудно было найти интересную тему для собеседования с ним, и наши разговоры, при взаимных визитах, шли обыкновенно очень туго. Вспоминаю только два-три предмета, постоянно занимавшие ум преосвященного; это были, во-первых, жалобы на жаркий климат Бессарабии и на обиход местных православных монастырей, дозволявшие монахам питаться по греческому уставу, т.е. вкушать мясную пищу. В результате монастырский стол, при посещении владыки-архиерея, уставлялся жареными поросятами, индейками и гусями, что бесконечно угнетало православную душу строгого постника, не видевшего на родине подобного извращения монастырской жизни. Затем, почему-то владыку всегда занимал один финансовый вопрос, за разрешением которого он неоднократно ко мне обращался. Он недоумевал по поводу установленного законом порядка выдачи ежемесячного жалованья всем состоящим на государственной службе лицам, по двадцатым числам каждого месяца. «Как же так», спрашивал Иаков, «а если чиновник до первого числа уйдет со службы, или, положим, умрет, как тут быть казне? С кого она получить излишне выданные деньги? Большая путаница в счетах от этого и явный убыток казначейству. Думаю, что в других странах так не делается».

Более сложные отношения возникли у меня с архиепископом Нерсесом, главой армянского духовенства, по поводу измышления Плеве, решившего отобрать все имущества и капиталы армяно-григорианской церкви и подчинить их казенному управлению. Последовавшее по означенному поводу Высочайшее повеление пришлось приводить в исполнение губернаторам, что представляло большие трудности, так как армянский католикос запретил епархиальным начальникам подчиняться требованиям гражданских властей относительно сдачи имущества и денег. С другой стороны, министерство внутренних дел торопило губернаторов и прислало подробную инструкцию о порядке приема и сдачи, заканчивавшуюся предложением исполнить Высочайшее повеление во что бы то ни стало, не останавливаясь перед крайними мерами. Министерство рекомендовало, между прочим, выбрать для приема армянских имуществ и капиталов таких лиц, из состава местных служащих, которые были бы совершенно не причастны к армянскому населению по родственным и другим связям.

Поручение было нелегкое и неприятное. Однако, пришлось приступить к его выполнению, для чего я, тщательно ощупав почву и обдумав предварительно план действий, нашел необходимым прибегнуть к средству, уже испытанному и почти всегда верному, — а именно, не только не принимать во внимание инструкций министерства, но поступить как раз обратно. Я пригласил к себе ярмянина, женатого на армянке и пользовавшегося большим влиянием среди местного духовенства, А., занимавшего видную должность среди местной администрации, и просил его быть моим посредником, приняв, от имени русского правительства, все церковный имущества, подлежавшие сдаче. Для получения его согласия потребовалось только отнестись к вопросу об исполнении Высочайшего повеления с практической точки зрения, не настаивая на справедливости и законности этой меры и обнаружив заботу не только об исполнении служебного долга, но и по поводу тех неприятных для армянского духовенства последствий, которые явились бы печальным для них и для меня результатом упорного и действительного сопротивления. Выражения доброй воли, открытого подчинения я и не требовал, но настаивал лишь на том, чтобы армянское духовенство дало мне возможность, против его воли, отобрать все, что было нужно.

Комедия, которую мы затем разыграли, началась с того, что я, через несколько дней, отправился к архиепископу Нерсесу ио выразил удивление по поводу того, что он не едет в Одессу для совещания с врачами относительно какой-то застарелой его болезни. Ушел я от него лишь тогда, когда он определил день своего отъезда, причем о монастырских имуществах мы не упоминали.

После отъезда архиепископа, А., вместе с чиновником моей канцелярии, начал обходить армянские церковные установления, где случайно всегда заставал казначея у открытой кассы. На предъявленное требование сдать кассу и документы, казначей отвечал отказом и отходил в сторону. Тогда мои уполномоченные брали денежную книгу, в которой только что подведен был итог, находили лежавшие в порядке, пересчитанные, ценные бумаги и деньги, и тут же, в кассе, усматривали купчие, закладные и прочие интересовавшие их документы.

В книге делалась надпись об отобрании всех поименованных ценностей по Высочайшему повелению, а казначей добавлял свой письменный протест по поводу учиненного насилия и тем самым удостоверял правильность цифр и счет описанных документов. Затем противники прощались и возвращались по домам.

Так осуществилась в Кишиневе мера, вызвавшая во многих местах серьезные конфликты между светскими и духовными властями. Придуманная Плеве, в целях борьбы с революционными армянскими организациями, экспроприация церковных имуществ вызвала столь сильное брожение среди армян и оказалась так неудачна, что, вскоре после смерти министра, упомянутое Высочайшее повеление было отменено и все имущества возвращены по принадлежности.

С Нерсесом мы остались приятелями, но так, впоследствии, ни разу в разговоре и не упомянули о том насилии, которое я проявил по отношению ко вверенному ему имуществу армянского духовенства.

Кроме имуществ армяно-григорианской церкви, в Бессарабии находятся обширные владения, принадлежащие заграничным монастырям, «преклоненным гробу Господню». Они состоят в землях и целых имениях, завещанных монастырям когда-то, в отдаленные времена, молдавскими князьями и магнатами, на помин души и на благотворительно-просветительные дела. Земли эти, в количестве, если не ошибаюсь, 200.000 десятин, были изъяты из управления иностранных монахов русским правительством, которое учредило, по ведомству министерства земледелия и государственных имуществ, особое бессарабское управление имениями заграничных духовных установлений. Две части доходов с этих имений передавались по назначению, за границу, две предназначались на выполнение воли завещателя в местах нахождения имений, т.е. в Бессарабии, служа источником, из которого местные земские учреждения получали пособия для постройки школ и больниц, а одна пятая часть шла на расходы по управлению, центральному и местному. Благодаря быстрому росту арендных цен на землю и сравнительному порядку в эксплуатации имений, упомянутое правительственное мероприятие дало в некоторых отношениях удачные результаты: заграничные монастыри стали получать, от своих двух пятых частей, больше дохода, нежели ранее получали от целого; местное земство нашло неистощимый запас для субсидий на расширение своей деятельности, а в министерстве образовался, из остатков его пятой части, ежегодно растущий фонд.

Хотя переход монастырских имений в казенное заведование и повлек за собой значительное увеличение доходности земли, тем не менее, в частностях постановка управления на месте далеко не была совершенной. Около упомянутых 200.000 десятин постоянно возникали какие-то аферы довольно подозрительного свойства; многочисленный штат местных служащих постоянно изменялся, и все эти ревизоры, агрономы, контролеры, делопроизводители, надзиратели, лесничии не пользовались в Бессарабии хорошей славой. Начальников управления, в мое время, переменили, за 1,5 года, три раза, а одного из них даже совсем уволили от службы, после ревизии тайного советника Писарева, обнаружившего не мало странностей и подозрительных особенностей в приемах управления монастырскими имениями. Не будучи во всех подробностях знаком с этим делом, я ограничусь указанием на два, хорошо известные мне, факта. Первый относится к ведению лесного хозяйства и заключается в том, что в то время, как в Кишиневе цена дров стояла несколько выше 30 рублей за кубическую сажень, родные и знакомые служащих в управлении лиц получали такие же дрова по 18 рублей за сажень. Второй известный мне случай гораздо серьезнее; на него мне указал Писарев, а я проверил правильность его замечаний документально. Монастырские земли сдавались в аренду с торгов, по довольно строгим кондициям, и цены на них в последнее время были подняты, соперничавшими на торгах соседними крестьянами, до 16-22 рублей за десятину в год. Кондиции предоставляли управлению право, в случае несвоевременного взноса платежей, отбирать у арендаторов имение и сдавать его другому лицу, причем первые арендаторы оставались ответственными за сохранение первоначальной арендной цены и были обязаны уплачивать управлению, в случае более дешевой сдачи, всю разницу, вплоть до окончания срока аренды.