Вся эта сумма считается фирмой мертвым и безвозвратным капиталом. Долги, постепенно погашаемые, одновременно заключаются вновь, и, в результате, огромная сумма переходит по торговым книгам из года в год, медленно увеличиваясь и служа для скупщика средством держать рыбаков в зависимости и не давать им капризничать и свободно распоряжаться продажей своей добычи. Однако, я заметил в Вилкове признаки, указывающие на стремление рыбаков освободиться от ига, наложенного на их промысел капиталом, и я думаю, что недолго ждать того времени, когда купцам придется с большим убытком ликвидировать свои претензии. Сметливость, независимый характер и отчаянная смелость вилковских рыбаков умеряются только водкой, держащей их в оковах постоянного полуопьянения в течение тех редких сравнительно дней, которые они проводят на суше, в своем родном селе.

Выслушав жалобы рыбаков на притеснения их скупщиками рыбы и жалобы скупщиков на недобросовестность рыбаков, я осмотрел село и его общественные учреждения, после чего главный рыбный торговец Вилкова предложил моим спутникам и мне оригинальное угощение. Нам подали несколько кусков белого хлеба, огромный графин холодного вина и миску, наполненную зернистой икрой вчерашнего приготовления, похожей с виду на крупную дробь. Мы ели эту икру в глубоких тарелках, столовыми ложками, и не смогли очистить миски, несмотря на то, что наполняли свои тарелки по нескольку раз.

Из Вилкова я проехал в Одессу на пароходе, совершающем по Дунаю и Черному морю правильные рейсы. В Одессе я не хотел останавливаться, несмотря на привлекательность этого красивого города; я избегал визитов, которые пришлось бы делать местным властям, в случае продолжительного пребывания, и потому, переночевав в одной из приморских гостиниц и полюбовавшись вечером на оживленный одесский бульвар, а утром на одесскую гавань, выехал в Аккерманский уезд.

Недалеко от города Аккермана находится знаменитое своими виноградниками село Шабо, населенное швейцарцами. Шабо имеет обычное русское сельско-волостное устройство, причем село, по своей обширности, составляет одновременно и волость. Когда я подъехал к волостному правлению, меня на крыльце встретил одетый в черный сюртук господин, оказавшийся волостным старшиной. Я с удивлением приглядывался к новому для меня типу старшины, говорившего по-французски и немецки так же бегло, как и по-русски.

Зала заседаний волостного правления оказалась под стать старшине; в ней, кроме правильно расположенных скамей для членов схода, имелась кафедра для оратора, председательский стол с креслом и бюро для волостного писаря. На стенах висели планы села и приписанной к селу земли, представляющие собой образец умелого распределения участков по разрядам земли, по качеству и ценности почвы и по удобству землепользования.

Шабскому сходу не нужно было, как нашим крестьянам, постоянно бродить в полном составе по полям и лугам, с саженными палками в руках, отмеряя части каждого домохозяина. Здесь можно было, не выходя из здания волостного правления, по плану определить номер каждого владельца, произвести переделы и выделы и разрешить любую землеустроительную задачу, не выходя на «местоположение», как говорят наши крестьяне.

Осмотрели мы и школы, между прочим французско-немецкую, в которой дети швейцарских выходцев обязательно изучали один из двух языков, бывший когда-то для них родным.

При поездках своих по губернии, я посетил несколько десятков волостных правлений, останавливался и в селах, говорил с крестьянами, старался ознакомиться с их бытом и нравами. Масса впечатлений, полученных мною при этом, слилась в одну общую картину, давшую мне возможность отдать себе более ясный отчет относительно потребностей местного сельского населения, но фактов сколько-нибудь ярких, имеющих общий интерес, я в настоящее время припомнить не могу. Я заканчиваю, поэтому, мой отчет по обозрению уездов Бессарабии упоминанием о выводе, к которому меня привели мои местные наблюдения: прежде всего и важнее всего остального — народное образование, а затем побольше самодеятельности и поменьше попечительной власти начальства — таковы, по-видимому, повсеместно, требования русской народной жизни.

Поездка в Румынию по высочайшему повелению. Яссы. Румынская королевская семья. Мнение короля о России. Кармен-Сильва. Обед в мэрии.

С удовольствием вспоминаю о пятидневном пребывании своем в Румынии, куда я был командирован по высочайшему повелению, по случаю приезда в город Яссы румынской королевской семьи.

28 сентября 1904 года я получил от министра внутренних дел, князя Святополк-Мирского телеграмму следующего содержания: «Первого октября состоится прибытие в Яссы короля румынского. По всеподданнейшему докладу министра внутренних дел о желательности командирования вашего сиятельства в Яссы для приветствования короля от высочайшего имени, Его Императорское Величество на сие соизволил. О таковом высочайшем повелении сообщаю вашему сиятельству для исполнения». Телеграмму эту я получил поздно вечером, а тридцатого надо было выезжать; оставался только один день на сборы и приготовления.

Барон Стуарт и другие опытные люди, с которыми я посоветовался по поводу этой неожиданной поездки, предупреждали меня, что румыны очень ценят акт вежливости русского правительства по отношению к их королю и что они, любя пышность и блеск, постараются придать моему приезду большое значение и торжественный вид. Пришлось позаботиться о том, чтобы облечь свою миссию в более блестящую форму, а потому я решил ехать не в одиночестве, а с провожатыми, и взял с собой непременного члена губернского по земским делам присутствия А.Д. Р–о, знающего румынский язык, и старшего советника губернского правления фон-Р–а, говорившего свободно по немецки.

Тридцатого сентября, около трех часов дня, мы переехали границу у последней русской станции «Унгени» и пересели в особый вагон, высланный за мной из Ясс. На границе нас встретили местный русский консул и румынский артиллерийский капитан с гражданским чиновником, командированные для сопровождения меня по Румынии.

Через 30–40 минут мы приехали в Яссы. На платформе вокзала я увидел порядочную толпу любопытствующих и несколько официальных лиц, выехавших для встречи русского «генерал-губернатора», как именовали меня румынские газеты, выпустившие накануне фантастическую биографию «одного из первых сановников империи, приближенного русского Царя».

Представитель города Ясс, местный префект полиции и командир бригады, с которыми я познакомился при выходе из вагона, объяснили мне на французском языке, которым они все владели вполне свободно, что мне отведено городом помещение в гостинице Траян и что, по приказанию короля, я должен пользоваться дворцовым экипажем, который ожидал меня у подъезда. Другой экипаж, парную коляску, нашел для меня наш консул, за 40 франков в день, и то потому только, что большинство извозчиков в Яссах оказались русскими эмигрантами, — принадлежащими к запрещенной секте так называемых «белых голубей». Узнав о приезде русского губернатора, они постарались услужить соотечественнику и добыли мне экипаж, несмотря на то, что в течении первых суток пребывания королевской семьи в Яссах нельзя было достать лошадей и за сто франков в день.

Я поехал в гостиницу, где занял, приготовленную для меня отдельную большую комнату, предоставив моим спутникам ютиться в небольшом номере. Префект был очень смущен теснотой в городе и все время извинялся передо мной за недостатки помещения, которое мне показалось очень удобным. В сопровождении прикомандированного ко мне, на все время пребывания моего в Яссах, артиллерийского капитана, очень образованного, милого и умного, я сделал 20–30 визитов и между прочим очень долго пробыл у главы румынского кабинета — первого министра Стурдзы, тонкого дипломата, опытного и необыкновенно трудолюбивого старика лет 75-ти. Стурдза, никогда не служивший по военной части, был одновременно президентом кабинета и военным министром.