Следующий, последний тур, назывался «сокол и голубь». Один из лучников становился соколом, а другой голубем. Сокол должен был сбивать стрелы противника, не давая им воткнуться в доску. Затем роли менялись. Чьих стрел окажется больше — тот и победил.

По жребию соколом выпало быть Сагенаю. Священник проверил стрелы в колчане, осмотрел лук, выискивая — нет ли трещины, и, позируя, отошел на свое место — чуть в стороне и на пять ярдов ближе к цели. Мишень на этот раз поставили в пятидесяти ярдах — чтобы и дострелить не сложно было, да и целиться приходилось.

Старший судья ударил в гонг. Нели вскинул лук. Разжал пальцы. И следом, не давая противнику опомниться, полетели вторая, третья, четвертая стрела. Колчан опустел за полминуты, только ахнули пораженные зрители — никто не успевал проследить за полетом, лишь мелькали перед глазами перекрещивающиеся в воздухе черточки.

Сагенай и Нели опустили луки одновременно. Ошарашенный младший судья подошел к мишени. В дереве, сиротливо покачивая поломанным оперением, застряло всего две стрелы. Загомонили удивленные зрители, несколько мальчишек лет шести, перепрыгнув через ограждение, принялись искать в траве стрелы.

Старший судья поднялся из-за стола, поднял руки, успокаивая зрителей.

— Только два голубя лучника Нели добрались до цели! — громко выкрикнул судья. — Остальных сбили своими острыми когтями соколы Сагеная. Но мир справедлив, и поменяются соколы и голуби местами!

Нели подошел к столу, забрал запасной колчан, и стараясь горделиво улыбаться, пошел на свое место. Сагенай, не скрывая довольной усмешки, прошествовал к судейскому столу.

Зычно ударил гонг. Замолкли зрители и даже ветер исчез, чтобы не мешать состязанию. Хлопнула по кожаной рукавице тетива, блеснул фамильный перстень на руке молодого лучника. А затем исчезли руки, пропали стрелы и тетивы — только взгляды пересекались в воздухе, да звенели жильные струны. Нели закусил губу, мучительная судорога исказило лицо. Сухие кленовые стрелы с треском сталкивались в воздухе, разлетались в щепу, теряя оперение и наконечники.

Наконец колчаны опустели. Нели опустил онемевшие от усталости руки. С трудом разжал ладонь, снял с большого пальца вычурный перстень, положил его в нагрудный карман. Стащил с окровавленной кисти перчатку. Около запястья вздулась багровая полоса — след от тетивы.

— Только три голубя лучника Сагеная… — раздался голос младшего судьи и осекся.

— Нет, только два голубя лучника Сагеная и, — судья усмехнулся, — и один сокол достигли цели.

Довольная улыбка медленно сползла с губ Сагеная. Загудели недовольные зрители — кому охота ничья? Старший судья грузно поднялся из-за стола, подошел к лучникам.

— Ни один из вас не может быть назван лучшим, — негромко произнес он. — Но вдвоем вы — лучшие лучники в Метсе!

Судья протянул кулак, разжал. На ладони, посверкивая на солнце, лежал маленький золотой сокол. Нели переглянулся с Сагенаем, а затем оба лучника одновременно протянули руки и осторожно подняли маленькую фигурку за крылья, повернулись, показывая сокола зрителям.

— Ура! — громогласно заорал Малейн. Следом за ним закричал Кивин, а затем возглас подхватили все киллмены и рыбаки. Нели покраснел, заалели пунцово кончики ушей, выглядывающие из-под растрепанных волос. Молодой лучник хотел спрятать лицо в воротник, но уже через мгновение гордо выпрямился. Глупая улыбка застыла поперек лица.

*

Плавать на скорость Малейн не решился. Когда-то он неплохо плескался в озере, находившемся рядом с его поселком, и даже на спор переплывал его с одного берега на другой. Но посмотрев на широкоплечие, плоские фигуры рыбаков и синий, даже на вид холодный океан, Эдвард покачал головой и заявляться к судейскому столу не пошел.

А потом, когда ударил бронзовый гонг и полтора десятка рыбаков с разбега нырнули в находящую на берег волну и, почти не разбрасывая брызг, понеслись к далекому буйку, Малейн понял, что ему все равно никогда не обогнать прирожденных пловцов.

Первым на берег вышел уже пожилой рыбак. Вода серебристыми струйками стекала по худому жилистому телу. Черные волосы слиплись сосульками. Старший судья подошел к победителю, протянул ладонь, на которой примостился золотой дельфинчик.

— Опять ты, — расслышал Малейн. — Дай хоть раз выиграть молодым.

— Ничего, это наверное последний год. Очень болит нога, — сухо откликнулся рыбак.

Прислушиваясь к чужому разговору, Эдвард не расслышал, как рядом удивленно охнул Сагенай.

— Корабль, — чуть громче повторил лучник. — Там корабль.

И протянул руку, показывая на безбрежный, совершенно пустой океан. И только подошедший Нели негромко подтвердил:

— Точно. Корабль.

*

Адепт темного братства, посвященный мастер второго круга С’Тонак, терпеть не мог корабли. Даже эти новые, могучие машины без парусов. Вроде бы давно пора привыкнуть, но каждый раз морская качка выворачивала его тело наружу, а мозг сводила с ума. Через полчаса плавной и еле заметной качки С’Тонак зеленел, очертания перед глазами начинали колебаться, и адепт Нечистого прятался в каюту, поближе к центру корабля, туда, где качка была меньше всего.

Хуже всего темному брату приходилось, если на море случался шторм. Как ему казалось, пять часов бури отнимали у него десять лет жизни. И по такой арифметике жить ему осталось никак не больше полугода.

Отлично зная об этой слабости, старший брат, магистр первого круга, казалось, нарочно посылал С’Тонака в морские путешествия. И когда решался вопрос о том, кто должен будет отправиться на север, магистр, недолго думая, послал С’Тонака, насмешливо заметив, что тому не привыкать к дальним путешествиям.

Где-то в глубине души темный брат даже обрадовался такому назначению. Он уже давно мечтал об ответственном и очень важном задании, выполнив которое он станет посвященным первого круга. И уж тогда ничто на свете не заставит его подняться на борт корабля.

Тем более, что задача перед адептом стояла несложная — встретить караван метсов, возвращающийся из заброшенного города, и уничтожить всех людей и вещи. Пустяковая работа для большого отряда глитов и мастера второго круга. О том, что двое его предшественников, пусть и посвященных четвертого, самого низкого уровня, уже умерли, пытаясь остановить настырных людей, адепт Нечистого даже не задумывался — ведь у них не было и сотой доли того могущества, силы и власти, которой обладает он сам…

И только одна мысль не давала темному брату покоя. Даже не мысль, а скорее образ, видение, зыбкой пеленой застывшее перед глазами…

…С’Тонак стоял на берегу моря. Худые, узловатые руки плетьми обвисли вдоль тела, черный балахон, ставший немыслимо тяжелым, давил на плечи. А в горле, мешая вздохнуть, засела длинная, шершавая стрела. С’Тонак поднял руку, ухватился за древко. Ломкое дерево хрустнуло под пальцами, рассыпалось крошевом щепок. Впереди вспыхнул рубиновый свет. Он лучился, переливался, постепенно высветляясь, и наконец, белым туннелем застыл перед глазами. Адепт Нечистого шагнул вперед, покачнулся и упал лицом в кровавый песок побережья. Обломок стрелы, неприятно чавкнув, пробил шею и вышел с другой стороны…

Иногда, особенно под вечер, видение становилось настолько реальным, что С’Тонак начинал часто дышать и скрести ногтями горло, стараясь выдернуть несуществующий обломок.

Стряхнув оцепенение, темный мастер выбрался из своей каюты на палубу. Металлическое чудовище мерно разрезало легкую океанскую зыбь. Посверкивали на солнце такелажные тросы, широкая труба выкидывала в воздух клубы бесцветного, полупрозрачного дыма. Несколько глитов скользили по палубе, отдраивая деревянный пол.

С’Тонак с удовольствием оглядел лемутов. Глиты были последним и, наверное, самым удачным опытом темного братства.

Высокие, почти в рост человека, с длинными, мускулистыми и очень подвижными руками, они оказались превосходными бойцами. А странный, совсем не похожий на человеческий, мозг легко подчинялся адептам черного братства, превращая хозяина в послушного и безропотного раба.