Остальные волки сидели вокруг, поджав прямые хвосты. Присмотревшись, Малейн заметил несколько собак, лежащих около перепуганных кау. У двоих были разорвано горло. Черная густая кровь растекалась по плотной земле выгона.

У третьего пса было распорото брюхо, и тот только тихо скулил. Около глаз застыла круглая соленая капля.

Волк метнулся вперед. Клацнули, разрывая воздух длинные клыки. Собака легко уклонилась, прыгнула в сторону. Щелкнула, закрываясь, пасть. Волк отскочил, шкура на его боку намокла и потемнела. Вожак отступил на несколько шагов, сел, вытянув длинный розовый язык. Из его горла донеслись странные, похожие одновременно и на вой и на песню, звуки. Собака кружила вокруг, из приоткрытого рта капала слюна. Клочья серой шерсти прилипли к губе.

Затем пес вдруг остановился, склонил голову, дурашливо поглядывая на волка. Прошуршал, подметая землю, пушистый хвост. Собака шагнула к вожаку, перевалилась на спину, сложив широкие лапы на груди и подставив белый теплый живот. И тогда стая кинулась. Пес не успел вскочить, не сумел даже перевернуться на спину.

Но тут звонко тенькнули тетивы. Первые две стрелы нашли свою цель. И сразу же, прежде чем волки успели опомниться, лучники выстрелили еще раз.

А затем луки стали бесполезны. Хищная свора, оставив собаку, понеслась навстречу людям. На Малейна кинулось сразу двое. Перехватив секиру поближе к лезвию, Эдвард шагнул навстречу. Ткнул лезвием первого зверя и, не оглядываясь, отмахнулся тяжелой рукояткой. Отшагнул, размахиваясь шире. Гудящее лезвие вспороло воздух, сбило вытянувшееся в прыжке тело. Перерубленный волк отлетел к стене загона, стукнулся и, развалившись пополам, упал. Из верхней половины на траву вывалилось опутанное прожилками сердце. Дернулось пару раз. Из перерезанной артерии фонтанчиком брызнула кровь.

А Малейн уже снова раскручивал секиру, не подпуская разъяренных тварей. Сзади свистнула стрела. Бронзовый наконечник проломил переднему волку череп, скрылся по самое оперенье внутри. Эдвард рубанул следующего по ногам, добил обухом, выпрямился, принимая стойку. Но волков больше не было. А с другой стороны загона подходили мужики. Около двух десятков мужчин, вооруженных вилами и топорами.

Священник поднял взгляд и увидел волка. Последнего. Вожак стаи стоял напротив пса. Шерсть на загривке вздыбилась, глаза — стальные, холодные. Тонкие губы растянуты в странной усмешке. На боку медленно расползалось темное пятно.

Пес был цел, только сочилась кровь из множества мелких царапин. Черные собачьи глаза смотрели с пониманием и ненавистью. Пушистый хвост выпрямился. Пес тяжело, по-человечески вздохнул и бросился вперед. Разноцветный клубок покатился, сбивая молоденькие дудки. Сквозь рычание и визг доносился странный переливчатый вой. Потом он смолк. Клубок распался, из него вышел, покачиваясь, рыже-белый победитель. Шагнул, осторожно наступая на переднюю лапу. Отполз, лизнул кустик осоки и замер, положив голову прямо на землю.

Эдвард убрал секиру, демонстративно застегнул кожаные застежки. Если придет беда — священник без труда порвет хлипкую кожу, но при встрече с незнакомым человеком лучше держать оружие на привязи.

Когда до мужиков осталось половина пути, Эдвард остановился. Поднял руки, показывая пустые ладони. Хуторяне о чем-то шумно спорили. Наконец от группы отделился невысокий, но на редкость широкоплечий мужик. Отойдя на десяток ярдов, он положил на землю вилы и пошел дальше.

— День добрый! — крикнул издалека Малейн.

Мужик прокряхтел что-то неразборчиво, подошел поближе и только тогда, остановившись и стянув с лысины кожаную шляпу, ответил низким грудным басом.

— Здравствуй, добрый человек. Я староста здешний. Риван.

— А меня зовут Эдвард, — священник пожал протянутую руку. Пальцы у старосты были мягкие, толстые, похожие на лесного удава.

— Я не знаю, кто вы, — певуче, не по-северному, произнес Риван. — Но это не важно. Вы спасли наше стадо. И Тугая.

Староста погладил подошедшую собаку. Пес уже очухался и прихромал к хозяину. Черные влажные глаза смотрели преданно и немного укоризненно. Словно говорили: «Я за тебя, конечно, с радостью умру. Но может все-таки потом?».

— Это долг любого священника. А значит и мой в том числе. — Знаки на лице Малейна говорили сами за себя, так что скрывать свою принадлежность к церкви смысла не имело.

— Долг это одно, а поступок — совсем другое, — староста хмыкнул в черную курчавую бороду. Малейн почувствовал себя неловко, словно умного человека за дурака принял. Староста хитровато посмотрел на Эдварда, сунул руку в карман и вынул оттуда небольшой металлический предмет. Протянул священнику.

— Вы, я думаю, в хутор не пойдете. Так что я тебе подарочек сейчас отдам. Вот на этот крючок нажмешь — раздастся грохот, и вылетит огненная стрела. Грокона с одного выстрела укладывает. Куда бы ни попала.

— Спасибо. — Малейн сжал рукоятку неизвестного оружия. Ребристая поверхность приятно холодила ладонь.

— Только там всего на два выстрела осталось. Я точно знаю.

Эдвард попрощался со старостой, развернулся и быстро пошел к своим. Четверо киллменов облегченно вздохнули, когда командир вернулся живым и невредимым. Вовсе не везде священников любили. Водились в глухом Тайге бандитские ухоронки, встречались угрюмые мужики, не носившие крестов и не любившие слово «бог». Но эти люди скорее всего были беженцами с юга. Именно там разводят рогатых кау, которые хотя и уступают лорсам в силе и выносливости, и совершенно не используются на войне, но зато дают много жирного молока, и мясо у них на порядок нежнее. Беженцы не редкость в Канде, хотя и они не часто добираются так далеко на север. В Метсе много спокойней, чем в южных королевствах или в поселках на берегу великого моря. Аббатства пристально следят за порядком, и даже природа, казалось, немного утихомирила свою бурную фантазию. В диких лесах встречаются опасные животные, но почти не водится уродливых чудовищ, наполняющих тропические леса и болота Пайлуда.

Уже около самых ворот Эдвард оглянулся. Хуторяне свежевали волков. И только Тугай, единственный выживший пес, провожал путников внимательным взглядом черных глаз.

*

До Тельмы оставалось два дня пути. Не так много, когда позади уже сотни миль, но все же довольно далеко для отряда из пяти путников. Малейн не верил в дурную удачу. Не может маленькая группа три недели бродить по Тайгу и не встретить ни одного препятствия. Но лес словно вымер. Пропали куда-то хищники, и даже по ночам не слышался рев. Один раз вдали прогрохотал по кустам обезумевший порз. Порз, конечно, зверюга большая, но для людей практически неопасная. Если травоядную тварь специально не дразнить, она ради хилого человека с места не сдвинется. Будет себе перегрызать одну рябинку за другой. Чавкать зеленой, дурманно пахнущей листвой. Вот если ему в глаз стрелу пустить — это другое дело. Тогда он за обидчиком побегает. А носится многотонная скотина не хуже лорса.

Эдвард долго думал, что могло спугнуть или разъярить лесного гиганта, но так ничего и не решив, побрел дальше. Сегодня отряд прошел уже тридцать миль, с небольшой остановкой на обед. Охотится не стали. Вчера Стайго, один из лучников, подстрелил огромного, с семилетнего ребенка ростом, тетерева. Птицу ощипали и хорошенько прожарили. И сейчас большие куски холодного жаркого покоились в котомках, завернутые в широкие листья лопуха.

Жарко светило весеннее солнце. Безоблачная высь казалось бездонно-голубой. Можно было лечь на спину, скользнуть взглядом по стройным стволам и упасть в небо. Провалиться в синеву, падать бесконечно долго, всем своим существом ощущая радость полета.

Малейн хмыкнул негромко, вскарабкался по скользкому склону наверх. Полчаса назад, оставив остальную группу на привале, священник пошел вперед, собираясь разведать дорогу и поискать грибов для супа. Конечно, лучше всего грибы ищут гигантские кабаны. В республике Метс даже профессия была такая — грибник. Грибники выращивали поросят грокона, специально тренируя их находить спрятанную под землей нежную мякоть. Неимоверно вкусный, и обладавший легким наркотическим эффектом, трюфель-мутант редко встречался в Тайге. Но вот если удавалось найти небольшой, фунтов на пятьсот, гриб, в селении устраивался праздник. Гриб выкапывали и торжественно приносили в поселок. Белая, влажная на ощупь, мякоть покоилась в круглых высоких корзинах, ароматными грудами лежала на носилках.