Подумал: «Вам же хлопот меньше, все сделает Хевра кадиша[3]».

Рина, похоже, хотела спросить «Вы придете?», но прикусила язык, а Лея посмотрела на старшего инспектора с вызовом и добавила:

— Вы уже знаете, кто убил папу?

Беркович покачал головой и почему-то спросил:

— Лея, ты любишь играть в куклы?

Конечно, какая девочка не играет в куклы. Почему он спросил?

— Не очень, — призналась Лея. — Больше любила… и сейчас тоже… смотреть телевизор. Мультики. То есть раньше мультики, а сейчас…

Она не стала продолжать. Какое дело полицейскому офицеру до фильмов, которые ей нравятся, и какие мультики нравились, когда она была маленькой?

— Советские? — вырвалось у Берковича. — «Чебурашка», «Ежик в тумане», «Винни-Пух»…

Он называл свои любимые. Беркович помнил каждый кадр и пожалел, что лет десять не пересматривал эти замечательные ленты. Арик, которому уже исполнилось четыре, российские и советские анимации смотреть не желал и тащился от бессмысленных телепузиков.

— «Чебурашка»? — повторила Лея медленно, то ли пробуя слово на вкус, то ли пытаясь вспомнить или понять, о чем идет речь. — Нет, японские. Черепашки-ниндзя.

— У тебя есть куклы? — удивляясь собственной настойчивости, спросил Беркович и только тогда понял, почему задавал именно эти вопросы. Что, если среди кукол Леи окажется похожая на недоделанную болванку?

И что, если окажется?

— Были, — сказала Лея, глядя на мать, а не на Берковича. Рина погладила дочь по голове и ответила на незаданный вопрос старшего инспектора. Она, в отличие от Леи, быстрее понимала логику полицейского.

— Хотите посмотреть? Старые куклы мы не так давно сложили в коробку и вынесли на балкон, в квартире не так уж много места. Оставили Две самые любимые — деревянного Буратино и толстую тряпичную Тому, они обе в гостиной на полке под телевизором.

Буратино и Тому Беркович уже видел. Буратино выглядел как новый, только краска местами стерлась, а Тома, напротив, готова была отправиться в мусорный бак — помятая, со свалявшимися волосами, глаза навыкате, нос оторван.

— Покажите, если не трудно.

На балконе стояла стиральная машина, на раскладной сушилке было развешано уже высохшее белье. Картонная коробка находилась в углу, на ней — пакет с рулонами туалетной бумаги. Рина отставила пакет в сторону, Лея открыла коробку, Беркович заглянул внутрь. Мог и не смотреть: действительно, семь старых кукол, обычное девчачье богатство, которое с тяжелым сердцем отправляют доживать на балкон вместо того, чтобы сразу снести к мусорным бакам.

— Спасибо, — пробормотал Беркович, ощущая, что вторгся в личное пространство — да, имел право, да, как бы в интересах дела, но все равно ни Лея, ни куклы ему этого не простят. Глупая мысль, но она не просто промелькнула, а зацепилась за какую-то извилину в мозгу и повторялась, пока старший инспектор, произнося стандартные извинения, выходил в коридор и прощался. Из кухни появилась Мария и смотрела на Берковича, уперев в бока толстые руки. Она хотела что-то сказать, возможно, язвительное или грубое, но сдержалась, и Беркович ступил за порог, пообещав присутствовать на похоронах.

Ужинали в молчании. Наташа, как обещала, приготовила фаршированные перцы и помидоры — мясо было сочным и в меру посоленным, а овощи мягкими, но не разваренными. И подливка замечательная, Беркович макал в нее хлеб, отправлял в рот вкусные куски мяса и овощей, но удовольствия на лице мужа Наташа не заметила, а тут еще Арик умудрился пролить на себя соус, испугался, что его будут ругать, и начал заранее хныкать. Все одно к одному. Наташа поменяла сыну рубашку, заставила доесть мясо, отправила к телевизору смотреть вечернюю сказку на иврите и только после этого вспомнила, что сама не съела ни куска. Есть почему-то расхотелось. Наташа понимала, что у мужа неприятности на службе. Она привыкла к тому, что спрашивать Борю не только бессмысленно, но и вредно для их отношений: Он раздражался, мог накричать, они расходились по разным углам, обоим было неприятно. Конечно, Боря отходил — понимал, что виноват, но хотел, чтобы и Наташа часть вины брала на себя: почему спрашиваешь, если видишь, что нет настроения отвечать? Приду в себя, сам расскажу. Или не расскажу — в зависимости от того, можно ли делиться с женой обстоятельствами дела или деталями разноса на совещании в отделе.

Все-таки она не выдержала. Когда Беркович разрезал помидор на мелкие кусочки, Наташа положила ладонь на руку мужа и сказала тихо:

— Боря, если тебе есть что сказать…

Фразу она не закончила, Беркович обычно лучше реагировал на не законченные фразы — заканчивал в уме сам, обычно именно так, как нужно было Наташе, и тогда в его сознании ее мысль превращалась в его собственную, а потому и отвечал он вроде бы не ей, а себе самому, что для его подраненного восприятия было в этот момент более приемлемо.

— Ты любишь Карра? — спросил Беркович, отложив нож и вилку.

Наташа не сразу поняла, о чем — или о ком — речь.

— Карра? — переспросила она с недоумением. — Ах да, Карр. Ты знаешь, что люблю, почему спрашиваешь?

— Потому что с сегодняшнего утра я его терпеть не могу, — мрачно сообщил Беркович. — У него запертые комнаты — как ребусы. Посидел, подумал, догадался. Помнишь, тайну «Глаза Иосифа» я разгадал после второй главы?

Наташа молча ждала продолжения.

— Понимаешь… — Беркович никак не мог подступиться к главному. — Утром погиб человек. Мужчина, сорок два года, женатый, есть дочь одиннадцати лет, через два месяца у нее бат-мицва[4].

Обстоятельно, не пропуская ни одной детали, Беркович рассказал об осмотре места преступления, о том, какое впечатление на него произвели Рина, Лея и, впоследствии, Мария. Описал запертую комнату, странного каменного уродца, которого он хотел бы показать Наташе, но перед уходом домой сдал вещественное доказательство в криминологический отдел.

— Тяжелая штука? — спросила Наташа.

— Килограмма полтора. Камень все-таки.

Наташа покачала головой.

— Ни войти, ни выйти из этой комнаты физически невозможно, — заключил Беркович. — Все мыслимые варианты я продумал, они не проходят.

— У Карра, — напомнила Наташа один из популярных способов, — описано, как преступник снаружи поворачивал ключ, вставленный в дверь изнутри…

— С помощью сильного магнита, — кивнул Беркович. — Чепуха. Таким сильным может быть только электромагнит, а преступники не носят с собой силовых установок, слишком громоздко. В квартире Альтерманов, естественно, ничего подобного нет. Кстати, открыть или закрыть защелки на окнах, если добраться до них снаружи, тоже невозможно. К тому же окна прикрыты шторами. Внизу, под окнами, нет никаких следов, хотя там находится клумба, которую рано утром успели полить, так что, если бы кто-нибудь ступил ногой, след обязательно остался бы. В общем, Наташа, мы обсудили с Роном варианты и пришли к выводу…

— …Что в дело вмешалась нечистая сила, — с сарказмом закончила Наташа.

— Конечно, нет! Мы пришли к выводу, что убийца оказался умнее нас, вот и все. Он придумал что-то такое, что нам в голову не пришло.

— Не слишком ли сложный способ, чтобы убить не очень приметного… я не ошибаюсь?… нового репатрианта? Ты подозреваешь жену?

— А кого еще? — сокрушенно спросил Беркович. — После того как дочка ушла в школу, она была в квартире одна. Кроме Натана, естественно. С раннего утра муж, как обычно, заперся в кабинете, чтобы, опять же как обычно, писать свою книгу.

— Ты ее видел? — перебила Наташа. — Я имею в виду книгу, которую он якобы писал?

— Почему якобы? Рон забрал компьютер, и его сотрудники обнаружили немало текстовых файлов, среди которых и тот, что Рина назвала книгой о Бродском. Но меня больше заинтересовал другой текст: что-то вроде мемуаров. Как это часто бывает, рассуждения о жизни, об Израиле, об абсорбции… обычная репатриантская писанина.