Когда дневной спектакль, где Машу таскали и кидали на пол в виде куклы Суок, закончился, он позвонил ей на мобильник. Не ответила. Позвонил Зуеву, выяснилось, что «Толстяки» прошли хорошо, никто не забыл текст, никто не потерял сознание. По расчетам, она должна была уже вернуться домой. Телефона в старом доме, где она квартировала, не было. Родион переоделся и вышел, поймал такси и быстро домчался до ее дома. Хозяйка сказала, что Маша не так давно вернулась с работы, но пробыла недолго и снова ушла. Может быть, просто до ближайшего магазина?

Родион стоял посреди старого, заросшего высокой травой двора и раздумывал, в какую сторону пойти. Снова вызвал номер Маши — нет ответа. Вдруг он услышал слабый, хорошо знакомый звук — «Лебединое озеро», увертюра… Он невольно глянул на окошко Машиной комнаты, выходящее в палисадник с цветущими пионами. Это сигналил ее телефон, забытый где-нибудь на столе. Такое могло произойти с кем угодно, только не с Машей: она никогда не расставалась со своим маленьким серебристым аппаратом, выключить могла, но вообще не взять с собой?

Родион вышел на улицу, посмотрел по сторонам, повернул налево и двинулся вдоль трамвайных путей. Миновал несколько кварталов, повернул обратно. И вдруг он увидел ее…

Его невеста шла по тротуару в тридцати шагах впереди — наверное, свернула из переулка, иначе бы он давно заметил ее.

Родион ринулся было к ней, но передумал и пошел на некотором расстоянии, по другой стороне улицы. Проехал трамвай, на несколько секунд скрыл быстро идущую фтуру. Что-то в ней показалось ему странным…

Так они прошли квартал, разделенные пунктиром уличного транспорта; желтое короткое платье то и дело появлялось за стеклами машин…

Мужчины оглядывались на нее, оглядывались и женщины. Родиону льстило, что его девушка такая красивая, но вдруг он понял, что смотрят на нее совсем по другой причине.

Кукла! — мелькнуло у Родиона в голове. Кукла Суок.

Маша двигалась как автомат, мерно размахивая руками, — неужто еще не вышла из роли по системе Станиславского?

И куда она, собственно, идет? Родион думал, что нагонит Машу и объявится, когда она свернет на свою улицу, но Маша пролетела поворот, пересекла Некрасова по белым пластам перехода и невозмутимо двинулась дальше. 

Желтое, как цыпленок, платье… Почему он раньше не видел его на ней? Вдруг она нарядилась, чтобы встретиться с кем-то другим, вдруг у нее свидание? 

Родион в который раз испытал укол ревности. Вся эта целомудренная идея с самого начала была ложной: просто у нее есть другой, и они оба смеются над ним. Вот откуда взялась ее скрытность! А мобильник она оставила дома, чтобы он не докучал ей.

Родион чувствовал себя идиотом и подлецом: получается, что он следит на улице за своей любимой девушкой, подозревая ее в измене. Он ускорил шаги, намереваясь тотчас нагнать Машу, но в этот момент она вдруг обернулась, будто почувствовав затылком его взгляд, но не остановилась, а, кажется, даже ускорила шаги.

Как она могла не заметить его, идущего так близко? Может быть, у нее просто плохое зрение и она никогда ему об этом не говорила? Родион вспомнил, как она щурилась, глядя вдаль, за Волгу…

Внезапно Маша свернула, на повороте блеснул ее глаз. Она определенно посмотрела на него перед тем, как скрыться за обрезом стены. Родион быстро дошел до угла, но не увидел Маши там, где ожидал. Улица здесь шла под наклоном, спускаясь к реке, тротуары обращались в лестницы. Он перевел взгляд вглубь и увидел Машу гораздо дальше, чем она должна была быть. Она бежала!

Родион бросился за ней. Теперь было ясно, что она просто убегает от него. Еще раз оглянувшись, Маша свернула направо, в переулок. Но ведь там же тупик, и она не могла об этом не знать: они так много гуляли по старому городу!

Родион побежал быстрее, нырнул под арку и там, у стены, увидел ее, стоящую спиной к дровяному штабелю, беспокойно озирающуюся, растерянную…

Родион подошел к ней вплотную. Оба часто дышали, глаза Маши беспокойно вращались. Родион попытался обнять ее за плечи, но Маша скинула его руки и закричала высоким, не своим голосом:

— Кто ты такой и чего тебе от меня нужно?

Главное, не терять спокойствия, решил Родион. Если с ней опять происходит этот странный приступ, будет благоразумнее включиться в игру.

— Меня зовут Родион Силков, — ровным голосом сказал он. — Я работаю осветителем в театре имени Всеволода Раковского.

Маша смотрела на него, недоуменно моргая.

— Ну и что? Зачем ты мне это говоришь? Я не знакомлюсь на улице.

Она огляделась по сторонам и добавила:

— В странных каких-то дворах… Но если уж ты встретился мне тут… — она запнулась, — тогда скажи, куда я попала. Я, типа, заблудилась?

— Там улица Льва Толстого, — махнул рукой Родион. — Вниз по улице — набережная, река.

— Что-то я не помню в городе таких мест.

Они вышли из тупика на лестницу тротуара, девушка с любопытством оглядывала окрестности. Родион лихорадочно соображал. Еще вчера он мог бы решить, что Маша его просто дурачит — это вполне было в ее стиле. Провал на вечернем спектакле он до настоящего момента объяснял обыкновенным обмороком — тяжело переносит месячные или что-то еще. Предыдущие странности тоже, хоть и с натяжкой, можно было бы отнести к чрезмерной рассеянности. Теперь ему стало совершенно ясно, что Маша больна. Она действительно не узнавала его: увидев, что незнакомый мужчина преследует ее, она ускорила шаги, пытаясь оторваться, потом — побежала… Правда, во все это верилось с трудом…

— Я провожу тебя, хотя бы до остановки трамвая. Доберешься до памятника Чапаеву, а там уж сориентируешься.

Такую реплику вполне мог произнести и тот Родион, который раскусил, что его разыгрывают, тем более что он ввернул намек на обычное место их встреч… Все-таки версия, что она просто его дурачит, еще теплилась в его голове, хотя он и знал: тут определенно что-то другое… В любом случае, надо поддержать разговор.

— Ну, нормально! — воскликнула Маша. — С чего это ты взял, что я знаю, как мне добраться домой от памятника Чапаеву? Не знаю я никакого памятника Чапаеву.

— Каждый в Самаре его знает.

— Ну и что? Меня не колышет, что там знают в Самаре.

Родион решил зайти с другого конца. Если в голове у Маши

творится безумие и она не узнает знакомых улиц, не помнит, что работает в театре, то хоть имя-то свое она должна помнить!

— Я, между прочим, представился, — сказал Родион нарочито обиженным тоном. — Я Родион. А тебя как зовут?

Маша смерила его презрительным взглядом.

— По барабану. Впрочем, если так уж хочешь знать… Меня зовут… Короче, это не имеет значения.

Еще одно: Машина речь. Она никогда не употребляла жаргонных словечек, а сегодня говорила, как девчонка по вызову…

Дикая мысль пришла Родиону в голову. Он сказал, пристально глядя на девушку, чтобы уловить ее реакцию:

 — Давай я буду называть тебя Дарьей?

— Что такое? Почему Дарьей?

— Если ты не хочешь говорить свое имя, то я могу предложить любое, какое мне нравится.

— Вот еще! Никакая я не Дарья, я…

Маша вдруг остановилась, покачнулась, оперлась о ствол дерева. В ее глазах блеснул настоящий ужас.

— Я… Я не знаю, как меня зовут! — наконец воскликнула она, чуть не плача.

Они поднялись на квартал, Родион довел девушку до арки, под которой открывался ее двор.

— Почему мы остановились?

Родион помолчал. Ни малейшей реакции.

— Какое сегодня число? — вдруг спросила она.

— Двадцатое. Свадьба уже через месяц.

— Чья свадьба?

— Моя и… Еще одной девушки.

— Ясно, что не юноши… Это что — липа? — Маша потрогала ствол старого дерева. — Липа уже цветет… А двадцатого — чего?

— Двадцатого мая.

Родион вспомнил анекдот про алкоголика: Месяц, месяц какой?

Маша загнула палец, другой, шевеля губами.

— Я думала, что липа цветет в июне. Но все равно, даже май — это слишком круто. И здания какие-то странные. Слушай, а какой это город?