Говард почувствовал, как его руки становятся горячими — от слез.

— Мы могли бы умереть и там, в Катманду, — сестра говорила все тише, — но все-таки я решила вернуться на родину. Не обольщалась, шансов не было… Ты плачешь, Говард? Ты плакал в ту ночь, когда я уходила из дома. А я просила тебя не плакать. И сейчас прошу о том же. Иначе я пожалею, что позвонила тебе.

— Я не плачу. Я не буду плакать, Снежинка. Честное слово, не буду.

— Смотри, — сестра с трудом подняла руку и погрозила ему пальцем. — Умирающих грешно обманывать.

Говард сглотнул подкативший к горлу комок,

— А сейчас, Говард, я скажу, почему позвонила тебе. Потому что мне очень хотелось позвонить. Потому что мне страшно умирать. И еще потому, что я хочу отдать тебе то малое, что имею. Знание. Теперь я уверена, что жизнь стоит того, чтобы жить. Она так коротка и хрупка, а мы растрачиваем ее в погоне за вещами и удовольствиями. Мы следуем вековым традициям, считая, что это гарантирует нам чистую совесть и спокойную старость. И слезы близких у нашей могилы. Но у смерти свой взгляды, свой расчет, она может прийти до срока, когда еще не все куплено, не все испытано, не все обычаи соблюдены, не все задачи решены, не все ответы найдены. Вот что я хотела тебе сказать, Говард. Живи сейчас! Ищи ответы — сейчас! Не обманись сам и не дай себя обмануть. Иди своей дорогой, а не той, что для тебя проложили. Только тогда ты будешь спокоен и не узнаешь раскаяния. Я это поняла. Поздно, но все-таки поняла.

В палату вошла медсестра. Сказала строго:

— Вам лучше уйти. Больной нужно отдохнуть.

Медсестра говорила так, что ослушаться было невозможно. Говард поднялся:

— Я приду завтра. Все будет хорошо, Снежинка.

Сестра улыбнулась, по губам ее вновь потекла кровь.

— Говард, пообещай мне…

— Да. Все, что могу.

— Это ты сможешь. Обещаешь?

— Обещаю.

— Ничего не говори матери. Не надо ее беспокоить, ни к чему.

— Хорошо.

— А теперь иди.

И он ушел. Утром следующего дня, придя в больницу святого Патрика, он узнал, что Кристина Баро умерла.

— А вы ей кто?

— Брат.

Кристину он похоронил на окраинном кладбище Чикаго, самом престижном, с ухоженной травой и бесконечными рядами одинаковых мраморных надгробий. У могилы он был один.

Когда могильщики установили плиту, зазвонил телефон. — Да?

Это был Матти Болтон, его лучший друг.

— Говард, ты где? Мне позвонили с верфи. Яхта почти готова, но они не могут спустить ее на воду. Представляешь, они говорят, что, не дав судну названия, — это дурная примета. Что ты решил? Хотя, постой, хочешь, я угадаю? С одного раза. «Мэри»?

— Нет, — сказал Говард. — «Снежинка».

Свое отставание от лидеров гонки Говард воспринимал с философским спокойствием, на иное и не рассчитывая. Столь же стоически встретил он и шторм, внесший коррективы в его первоначальные планы. Не особенно противясь стихии, Говард позволил непогоде оттеснить «Снежинку» к островам Мадейра, а потом и к Канарам. Когда буря улеглась, оставив после себя длинные покатые волны и легкий бриз, он распустил паруса и вновь повернул на запад.

Ни памятный шквал у берегов Уэльса, ни последующие передряги не оставили на «Снежинке» сколько-нибудь заметного следа. Разлившаяся бутылка с оливковым маслом и треснувшая плексигласовая сфера в крыше каюты, позволяющая наблюдать за парусами, не выбираясь на палубу, — вот, пожалуй, и весь ущерб. Атак «Снежинка» была в прекрасном состоянии. Она бежала, подгоняемая устойчивым пассатом, и ярко-красный спинакер²³ часами оставался надутым, как баскетбольный мяч, радуя глаз и вселяя спокойное довольство в сердце Говарда, который наконец-то получил возможность вкусить заслуженного отдыха.

Он был вдалеке от оживленных торговых путей, и все же иногда на горизонте появлялись корабли, но ни один из них не подошел достаточно близко, чтобы Говард мог разобрать в бинокль его название или определить по флагу страну приписки. Вызывать же их по рации он не хотел — зачем?

Фиеста продолжалась семь дней. Плавание все больше напоминало необременительный для экипажа, пусть и состоявшего из одного человека, круиз.

Что удручало Говарда, так это жара. Он спасался от нее, ныряя в зеленые воды Атлантики, благоразумно надев пояс с карманами, набитыми отпугивающим акул порошком, и обвязавшись тонким капроновым тросом. Остаться в волнах и смотреть, как удаляется от тебя яхта? На то у него не было ни малейшего желания.

Он загорел до черноты, стал отращивать бороду. Солнце выбелило волосы. И все это было ему по нраву.

Вечерами Говард блаженствовал: сидел, не мешая авторулевому выполнять свои обязанности, курил, пил пиво, слушал музыку и смотрел, как появляются на темнеющем небе звезды. Он думал о родителях, о детстве, о Кристине, о Мэри, о Матти. Иногда вспоминал «войну в заливе», пыль, кровь и чадящие вполнеба взорванные нефтяные скважины. Сколько же времени упущено!

Идиллический период безделья завершился удручающим прогнозом, полученным во время очередного сеанса радиосвязи.

Закончив прием, Говард выбрался на палубу и посмотрел в небо, на котором застыли перистые облака. Легкое волнение, ровный ветер. Ничто не указывало на то, что в просторах Атлантики зародился очередной ураган. Может, синоптики ошибаются? Ведь ошиблись же они, предсказав благоприятную погоду на первом этапе гонок!

К вечеру небо заволокли тучи. Гладь океана вспороли крутые волны. Пронесся короткий ливень. Ветер усиливался, к полуночи его скорость достигла 10 баллов.

— Все, отдохнули, — сказал себе Говард. — Пора работать.

Получив сообщение о надвигающемся шторме, Андрей смотал леску на удилищах и заменил генную²⁴ на рабочий стаксель. Грот решил пока не трогать.

В каюте он постарался понадежнее закрепить все, что могло сорваться с места и отправиться в полет по замкнутому пространству, грозя дать зазевавшемуся человеку расквасить нос, а если получится, то и раскроить череп. Прибрался и на штурманском столе, прижав металлическими держателями карты и навигационный инструмент. С особой тщательностью проверил крепления прозрачного колпака, прикрывающего дублирующий штурвал. При необходимости он может задраить люк и управлять яхтой из рубки, выведя туда шкоты.

Следовало позаботиться и о пропитании. Андрей наполнил термос горячим чаем с лимонником, сунул в карман комбинезона две пачки галет, несколько сухарей, упаковку мармелада и пакетик с орешками. Не надо быть провидцем, чтобы знать: все это ему пригодится. Но это — потом, а пока можно отобедать более-менее по-человечески. Он залил кипятком мюсли и заставил себя съесть целую миску этой малоаппетитной, на его вкус, однако чрезвычайно калорийной кашицы.

Он ел, отправляя в рот ложку за ложкой, и смотрел на фотографии, укрытые прозрачным пластиком и плотно устилавшие поверхность стола. Мама, отец, Питер, дача в цветах, лес, поле, Сашка…

Утром следующего дня — следующего после их встречи с Сашкой на Невском, — он встал рано. Сашка еще спал, уткнувшись лицом в подушку.

Андрей тихо оделся и выскользнул в коридор. Сполоснул лицо в ванной и отправился на кухню.

— Мам, мне отлучиться надо. Пусть Сашка меня подождет. Мы в яхт-клуб поедем.

— А ты на работу не пойдешь?

Андрей не стал объяснять, что теперь ему предстоит совсем другая работа, долго выйдет, поэтому отмахнулся:

— Я сегодня свободен.

— Поешь чего-нибудь.

— Да я ненадолго. Вернусь, тогда и наверну. Ну, я побежал.

В прихожей он оделся и стал обшаривать карманы пятнистой куртки друга. Ключи лежали в боковом. Андрей подбросил их на ладони и вышел из квартиры.

На Васильевском острове он был через пятнадцать минут. Лишний раз подумав, как же близко они с Сашкой были друг от друга все эти годы… и как далеко.