— Ага, — Андрей посмотрел на друга, — есть у него такая гадостная привычка — шутить не по делу. Ему больше заняться нечем, как разъезжать по яхт-клубам и смущать порядочных спортсменов предложениями нарушить кодекс. Уж и не знаю какой именно — уголовный, административный…

— Ты-то что хохмишь? — рассердился Сашка. — Дело, между прочим, серьезное.

— Кто бы спорил. А кому от этого плохо? Сам не напрягаюсь, других не напрягаю.

Андрей выпрямился и… напрягся. К яхте шел верзила в кожаной куртке — один из тех, что вчера состоял в свите Николая Евгеньевича Кудреватых.

— Вот и пожаловали. — Сашка тоже увидел телохранителя Кудри.

Бандит подошел к трапу и стал оглядываться. Ничего не спросив, он постоял, зыркая по сторонам совиными глазками, потом потер то место, где у нормальных людей находится шея, а у него начиналась голова, словно припаянная к молодецкого разворота плечам, повернулся и зашагал обратно.

— Разведка, — сказал Андрей.

Из-за здания яхт-клуба, за которым давеча исчез шестисотый «мерин», выскочил аспидно-черный джип, утяжеленный хитрым переплетением хромированных труб у бампера. За джипом куда медленнее, с достоинством сознающего свою цену лимузина, показался «Мерседес» Кудри.

Автомобили остановились метрах в десяти от «Северной «птицы». Сначала от седоков освободился джип, явив на свет божий «разведчика» с бычьим загривком и его приятеля, столь же внушительных габаритов и тоже знакомого Андрею и Сашке по вчерашнему посещению. Телохранители подбежали к «мерину» и встали по бокам. Выждали несколько секунд, одновременно взялись за ручки и открыли дверцы.

Кудреватых был в том же длиннополом плаще. Он потянулся, разминая спину, и сказал что-то своему спутнику — вылезшему из машины с другой стороны худощавому парню в джинсах и простеньком свитере-самовязе. Тот ответил и быстро взглянул на яхту, на Андрея, на Сашку, будто прикидывал…

Андрей знал этот взгляд, по Чечне знал. Был у них там специалист, приклад винтовки которого испещряли засечки. Классный был снайпер, и взгляд у него был точь-в-точь такой же — оценивающий, прицеливающийся.

Кудреватых и парень в свитере неспешно подошли к трапу.

— Ну, Горбунов, показывай, что придумал.

Не стоило этого делать, нарываться, но Андрей не утерпел:

— Для начала — здравствуйте.

Кудреватых пошевелил губами, но ничего не сказал. У парня в свитере дернулась щека, и родинка, прижавшаяся к уголку его левого глаза, на долю секунды спряталась в складке кожи.

Андрей вытер ветошью испачканные солидолом руки:

— А говорили, что один приедете.

— Мало ли что я говорил. Сам слово сказал, сам назад взял. Моя воля. Вот его повезешь. Хочет дружок мой посмотреть, как ты его устраивать собрался.

«Надо было сразу в милицию бежать, — подумал Андрей. — Но кто же знал?..»

— Проходите, — нехотя посторонился он.

Бандиты поднялись на палубу.

— Сюда.

Парня в свитере ниша в носовом отсеке не впечатлила или, вернее, очень впечатлила, слишком. Не обращая внимания на Андрея, он повернулся к Кудре и проскрипел — такой у него оказался голос:

— Я в гроб не лягу.

— А тебя туда никто не загоняет. — Кудреватых пригнул голову, чтобы не расшибить лоб о притолоку. — Рано тебе еще откидываться, деревянный макинтош примерять. Только не в том ты, милый, положении, чтобы рожи корчить.

— Тут ни повернуться, ни «волыну» вытащить, — скривился парень, отчего родинка у глаза снова исчезла и снова появилась. — Гроб и есть. Гвоздями заколотит и ментам сдаст.

— Не сдаст. Что он, враг себе? А, Горбунов, ты себе враг?

— Я себе друг.

— Вот видишь. Он правильно мыслит. Да и лежать тебе здесь не часы долгие — минуты, пока погранцы не уберутся, провожальщики всякие. Потом из этого… карцера в каюту переберешься. Перекантуешься со всеми удобствами. И чтобы носа на палубу не высовывал!

Парень в свитере упрямо повел головой:

— Не лягу.

— Еще как ляжешь! Наследить — это ты, значит, можешь, завсегда готов. Стрелок хренов! Тебе только по бутылкам шмалять. Наследил, так хоть молчи, пока другие за тобой подтирают. Ты что думаешь, тебе все всегда прощаться будет? Ляльку свою не забыл еще?

— Не забыл, — сказал парень и посмотрел так, что другой бы на месте Кудри отшатнулся, такой нехороший это был взгляд, злой.

— Не зыркай, не испугаешь. — Николай Евгеньевич Кудреватых был не из робкого десятка. — Змеюку на груди пригрел, вот она тебя и ужалила. Любовь, понимаешь! Это как напортачить надо было, чтобы такую простую вещь разжевать: нет бабам веры и не было никогда. Простили тебя тогда, я настоят, чтобы простили. Сказал, пригодишься ты еще, свое отработаешь и суку эту из-под земли достанешь. Достал?

— Сбежала она. Все равно найду.

— Ищи. Такими обещаниями не бросаются. А до тех пор попридержи характер. Короче, так: не ляжешь — так сядешь! И не надолго — навсегда. Посчитай, сколько на тебе душ висит. Посчитал? А еще имей в виду, что таких, как ты, тех, что мусоров мочат, вертухаи тюремные так прессуют, что пожизненное для них годом-другим оборачивается.

— Базаришь много, — буркнул парень.

Кудря обернулся и смерил Андрея взглядом:

— Не слышал ты ничего, понял? А теперь иди отсюда!

Андрей выбрался из каюты.

Сашка, нахохлившись, сидел в своей коляске. Увидев друга живым и невредимым, облегченно улыбнулся. Лица телохранителей, стоявших рядом, оставались неподвижными и непроницаемыми.

Кудря и парень в свитере появились на палубе минут через десять. Видимо, о чем-то договаривались. Спустились по трапу на причал. Кудреватых поманил за собой Андрея.

— Вот что, Горбунов, нет у дружка моего в тебя веры. Гарантий требует.

— Я страховые полисы не выдаю.

— Вот-вот, потому и не верит, независим ты больно. Придется тебя малость укротить.

Андрей почувствовал на своих руках железную хватку бугаев в кожанках. Он дернулся — и тут же получил удар в солнечное сплетение справа и удар в челюсть слева.

— Оставьте его, — закричал Сашка и захлебнулся криком.

Кудря схватил Андрея за волосы, приподнял:

— Сюда смотри, безухий. И слушай. Дружок мой так думает, что ты его в ящик запакуешь и ментам сдашь. Я ему доходчиво объяснял, что у тебя багаж солидный — и родители, и урод этот в коляске. Чем не гарантия? А он в ответ: об этом потом вспоминают, о родителях, о друзьях-товарищах, тогда и каяться начинают, что не уберегли, что поторопились. А уж не вернуть, понаделано дел, теперь только каяться… И вот о чем я подумал: а ведь прав он! Кто знает, что у тебя в голове сидит. Может, и впрямь заложить хочешь. И открутиться потом. Всяко может быть, так — тоже. А что это значит? Это значит, что ты плохо уяснил, о чем я тебе толковал. Или уяснил, но прикинул — пугаю я тебя, на понт беру. Так вот, Горбунов, запомни накрепко, Николай Кудреватых от слов своих отказывается — особенно по мелочи, это бывает, но от платы — никогда. Потому что, коли не отплатишь, ни чести тебе, ни уважения не будет. А чтобы ты не сомневался, что с твоими родными станется, если ты хвостом крутить вздумаешь, решил я тебе все наглядно показать. Ну, гляди, любезный, на друга своего.

Кудря повернул голову Андрея.

Парень в свитере стоял рядом с инвалидной коляской и полосовал на ленты плед, которым Сашка укрывал свои неподвижные ноги. Сейчас Сашка и сам был неподвижен. Разбитые ударом, оборвавшим его крик, губы Сашки были красными от крови. Глаза закрыты. Он не сделал ни малейшего движения, когда парень стал привязывать его руки к подлокотникам.

— Смотри, безухий, смотри.

Андрей рванулся, но Кудря держал цепко, да и телохранители навалились, выворачивая суставы.

Парень в свитере затянул узлы, полюбовался, как получилось, ухмыльнулся, вновь заставив родинку на мгновение исчезнуть, передвинул рычаг ручного тормоза в горизонтальное положение и небрежно толкнул коляску ногой.

Она покатилась.

Колеса попали в трещину — и преодолели ее.