К беззащитным, обреченным яхтам подкатывал новый вал, и Говард, не задумываясь, что его ждет, прыгнул в воду.

Вынырнув, он в несколько гребков настиг русского. Перевернул на спину. Горбунов не подавал признаков жизни. Говард ухватил его за воротник и поплыл к плоту, который отнесло в сторону метров на пятнадцать — на всю длину троса, которым он был привязан к «Снежинке».

Волна, которую видел Говард, накрыла их своим мохнатым навершием и… отпустила, помчавшись дальше. Следующие валы были не такими грозными, и Говард воспрянул духом.

И поспешил с этим.

Оказавшись на очередном гребне, он поймал взглядом плот и ему показалось, что расстояние между ними не уменьшилось, а увеличилось.

Говард отчаянно загребал правой рукой, но плот не приближался. Силы его были на исходе, в глазах потемнело, но тут стихия будто смилостивилась — во всяком случае, она сама подбросила плот к гибнущим людям.

Говард вцепился в одну из петель, вшитых в прикрывающую баллоны оболочку. Он тяжело дышал, хватая ртом воздух пополам с брызгами.

Над ним хлопала шторка, назначение которой было прикрывать отверстие в растянутом на надувных дугах матерчатом куполе. Когда Говард загружал плот, шторка была скручена, как то и предполагала инструкция. Видно, тесемки не выдержали, она развернулась и теперь полоскалась, как флаг на осеннем ветру. При большом или больном воображении ее можно было бы назвать дверью. Она была открыта, но в нее еще надо войти.

Позволив себе лишь краткую передышку, Говард приподнял русского и попытался перевалить его через борт плота. С первой попытки не получилось, не получилось и со второй, и с третьей. Нет, он не сможет…

Говард задыхался, понимая, что в прошлое стекают последние минуты отпущенной ему Всевышним жизни. Настоящее у него еще есть, а будущего не будет. В голове сумасшедшим хороводом закружились образы, до поры таившиеся в глубинах памяти.

Вот первое причастие: он полон трепетного ожидания, но ему боязно смотреть в плоское, словно блин, строгое лицо священника. Накануне он солгал отцу и не был уличен в этом. А Господь все видит, все знает… Вдруг он откажет ему в таинстве?

Вот закат. И река. И берег реки. И Кристина. Ему хорошо, потому что рядом сестра, и ему страшно, потому что надо возвращаться домой.

Вот пустыня и качающаяся перед глазами спина сержанта Болтона. Матти несет его, почти бежит. А он хочет чихнуть, потому что запах пота и запах гари щекочет ноздри. И он терпит, потому что ему стыдно за свою немощь, за свою вывихнутую ногу, а более всего — за это нестерпимое желание чихнуть. Он щурится и, вывернув голову, смотрит в небо, черное от горящей нефти.

Матти опускает его на песок.

— Ну, как ты?

Отстегивает фляжку, прикладывает горлышко к его губам:

— Пей!

Он качает головой:

— Не хочу.

Матти свирепеет:

— Это приказ, солдат!..

А вот черные утесы Корнуолла. И они все ближе.

Благополучно преодолев три с лишним тысячи миль, «Снежинка» прибыла во владения Английской короны, а точнее, в город Пензанс, затерявшийся среди изрезанных бухтами гранитных берегов Корнуолла. Отсюда обычно стартует парусная гонка «Мини-Трансат», проводящаяся в два этапа:, от Пензанса до Канарских островов и далее до Антигуа. Тогда здесь полным-полно яхт, но сейчас у причалов их скучало не более двух десятков. Из них четыре парусника принадлежали американцам, которым, как и Говарду, остановка потребовалась, чтобы перевести дух после долгого общения с северной Атлантикой.

В Пензансе Нельсон Хьюэлл покинул Говарда.

— Надо посмотреть страну, — объяснил программист. — Сами-то до Плймута доберетесь?

— Странно слышать, — с наигранной обидой произнес Говард. — Учитывая, что мне предстоит в дальнейшем.

— Не сердитесь, — рассмеялся Хьюэлл. — Уж и пошутить нельзя.

— Можно, — разрешил Говард. — Теперь нам все можно.

Нельсон понял, что имеет в виду напарник, и тоже засмеялся.

У них имелись все основания быть довольными.

Ну, прежде всего, переход прошел без ожидаемых сложностей. Если что их и беспокоило в океане, так это холод, сама же водная стихия была настроена на редкость миролюбиво. Два-три небольших шторма, право же, не в счет. А во-вторых, теперь они могли не волноваться, что кто-то потревожит их расспросами, имеют они отношение к информационной атаке на гражданина Соединенных Штатов Джозефа Марлоу или ведать об этом не ведают.

Налоговики оказались расторопнее спамеров: Марлоу прижали так, что вздохнуть проблематично, не то что заниматься поисками источника компромата. Ноутбук Хьюэлла, а с ним и его хозяин прямо-таки лучились: первый — мерцающим голубоватым светом экрана, второй — довольством.

Джозефу Марлоу было предъявлено официальное обвинение, хотя под арест он взят не был. Следствие пока ограничилось требованием, чтобы Марлоу не покидал пределы Калифорнии. Одновременно с этим стало известно о претензиях к предпринимателю со стороны федеральной полиции. А федералы — это серьезно, это очень серьезно. Об этом, в предвкушении, с удовольствием сообщали средства массовой информации, сайты которых Хьюэлл не оставлял своим вниманием. Однако настоящим доказательством, что положение Марлоу сделалось из уязвимого катастрофическим, стало то, что в один прекрасный день спамеры из Небраски прекратили попытки взломать пароли и обойти выстроенные Нельсоном баррикады. Еще вчера они били то в одну точку, то в другую, надеясь найти лазейку, а сегодня — пусто, ничего, они отступились. Произойти это могло по единственной причине: они больше не опасались Марлоу, не страшились судебного преследования, не беспокоились за сохранность своих файлов в частности и бизнеса в целом. С чего бы им бояться человека с запятнанной репутацией, которого со дня на день упекут за решетку на чертову уйму лет?

Возможно, все было и не совсем так, как представлялось Нельсону и Говарду, но факт оставался фактом — их оставили в покое, их перестали искать, а уж почему — это дело третье.

— Какие у вас планы, Нельсон?

— После того как Британия станет мне знакома, как собственная кухня? Не знаю. Не заглядывал. Может быть, стану волонтером Армии спасения³⁷, а может, отправлюсь представителем какого-нибудь гуманитарного фонда в страну, еще недостаточно знакомую с достижениями американской демократии.

— Опять шутите?

— Отнюдь. В другие страны, где наш образ жизни не кажется идеальным, наши фонды миссионеров почему-то не посылают. Но это ничего, пусть. Были бы деньги на дорогу, на проживание, а уж что я буду говорить, что делать, с этим разберусь на месте.

— Будете учить аборигенов компьютерной грамоте?

Хьюэлл взглянул неодобрительно, такое остроумие ему было не

по вкусу.

— Это вряд ли. Сначала — читать и писать. И думать. Чтобы люди понимали, кто их обманывает, как и зачем.

— Вы там поосторожнее. Америка, конечно, не рай земной, но там какие-никакие законы действуют. Выбираться из полицейских участков Чикаго вам удавалось неоднократно. Подозреваю, что есть в мире места, где это будет затруднительно.

— Особенно для негра.

— Отчего же? Где-нибудь в глубинке «черного» континента, где белые в меньшинстве, расовая нетерпимость меняет цвет. И не для негра — что вы себе позволяете? — для афроамериканца.

— Нет, для негра! Меня это не задевает. Напротив, этот эвфемизм кажется мне проявлением не политкорректности, а самого настоящего расизма. Суть не в словах, а в содержании. А вообще-то — уели. Конечно, вы правы, Говард. Клянусь, что буду кроток, аки агнец. Или буддийский монах. Устраивает?

— Вполне. Но не верится.

Программист приложился ладонью к ноутбуку, будто муху прихлопнул.

— Электронный адрес знаете. Пишите! Обязуюсь отчитываться о каждом своем шаге.

— Адрес помню. А письма писать не люблю, — сказал Говард. — Но вы поклялись впредь быть сдержаннее. Этого мне достаточно.