Андрей дотянулся до петли, подергал. Пока вроде бы все нормально. И все-таки что-то надо придумать, сюрпризы ни к чему, особенно неприятные. Но это потом, когда поутихнет, сейчас вытаскивать вешку с прикрепленным к ней якорем нельзя. Плот так закружит, что никакой вестибулярный аппарат не выдержит. И скорость дрейфа возрастет, как возрастет и опасность опрокидывания.

Оставив все как есть, Андрей вернулся под полог и тщательно пришнуровал шторку. Вода по ее краям все равно сочилась, но это были слезы по сравнению с тем, как хлестало раньше.

Баро спал, свернувшись калачиком. Смотри, как его от «микстуры» разморило, даром что одежда мокрая насквозь и ноги босые. Слабак!

«Знаешь что, любезный, — одернул себя Андрей, — а ведь этот слабак тебе жизнь спас».

Он порылся в боковых карманах и довольно быстро нашел то, что искал. С подачи яхтсменов начала девяностых этот кусок особой синтетической ткани размером два метра на полтора стали называть «космическим одеялом». Было «одеяло» серебристого цвета и, натянутое поверх купола плота или на носу спасательной шлюпки, могло пускать тысячи солнечных зайчиков, призванных привлечь внимание к терпящим бедствие. Однако чаще «одеяло» использовалось по прямому назначению: завернувшийся в него мог не опасаться переохлаждения, согревая себя, будто в коконе, собственным теплом. Многие спортсмены после длительного пребывания в воде, именно с его помощью смогли уберечься от переохлаждения, ведь даже у экватора температура воды редко превышает 20 градусов.

Укутав «одеялом» ноги американца, Андрей прикинул, сможет ли вытянуться рядом с ним. Пожалуй, сможет, если, конечно, обнимет Говарда, как жену любимую… Он попытался, не испытывая при этом ни малейших терзаний, связанных со своей традиционной ориентацией, и у него не получилось. На двух спящих плот рассчитан не был. С внутренним диаметром около двух метров он вообще не был рассчитан на то, чтобы предоставить находящимся на нем возможность такого комфортного времяпрепровождения. Да и мудрено это было в принципе — спать: при качке, непрекращающихся ударах волн, всепроникающей влаге, к тому же на пружинящем полу. Для того чтобы забыться сном в таких условиях, нужно смертельно устать, как Говард, и, желательно, получить порцию спиртного, чтобы ослабить натянутые нервы. Андрей представил, что творилось бы на плоту, если бы они оказались на нем в разгар бури, а не сейчас, под занавес, когда волны положе и ветер тише. С чем сравнить? Только с тренажером для космонавтов!

Он сел, привалившись спиной к надувному борту, обхватил себя руками и закрыл глаза. Его замутило, во рту появился привкус желчи и морской воды, хотя Андрею казалось, что он выхаркал ее всю без остатка. Глаза пришлось открыть. Под тентом становилось все темнее. На океан опускалась ночь.

Андрей вспоминал все, что знал, что читал о людях, потерпевших кораблекрушение и оказавшихся на плоту или в утлой лодчонке посреди океана. Знал он довольно много, потому что такие книги-исповеди регулярно издавались и, естественно, оказывались в его руках.

Прежде всего, конечно, Ален Бомбар, по доброй воле переплывший на надувной лодке Атлантику, чтобы доказать своим примером: человек может сохранить разум и волю даже в самых непригодных дня жизни условиях.

Потом семья Робертсонов. Кит потопил их яхту, после чего шесть человек провели на плоту и крошечном ялике тридцать восемь дней. Или тридцать девять?

Яхту супругов Бейли тоже протаранил кит. На двух резиновых плотах они продержались в океане сто девятнадцать дней. Или сто двадцать?

Были уникальные случаи в годы Второй мировой войны. Так, один моряк по имени Пун Лим, спасшийся с торпедированного корабля, пробыл в океане сто тридцать дней — или сто тридцать один? — установив тем самым абсолютный рекорд одиночного пребывания в океане. Вынужденного, не добровольного, естественно.

Наконец, Стивен Каллахэн, потерявший свою яхту приблизительно там же, где пошли ко дну «Снежинка» и «Северная птица». Дрейф Каллахэна к Антильским островам продолжался семьдесят шесть суток. Да, семьдесят шесть, это Андрей помнил точно.

А плот у Каллахэна, между прочим, был похуже, чем у Говарда, хотя и той же фирмы — «Эйвон». После того трагического плавания конструкторы внесли существенные изменения в конструкцию, так что теперь плоты, которыми были снабжены большинство яхт-участниц трансатлантической гонки, назывались «Эйвон-фаворит». Хотя у Андрея, по скудости средств, был плот отечественного производства, неказистый, тяжелый, но по надежности не уступающий импортному, потому как сделан был для военно-морского флота. Там красота не главное, там иные категории в ходу. Но где он, его плот? Где-нибудь в миле-другой от упокоившейся на дне морском «Птички» — и в паре миль от поверхности.

Когда в Плимуте инспекторы гонки осматривали снаряжение яхтсменов и в том числе спасательные плоты, Андрей не поленился и, испросив на то разрешение у соседа-норвежца, полюбопытствовал, что представляет собой «Эйвон-фаворит». Все было разумно, грамотно. Две круговые камеры скреплялись между собой и одна над другой в два яруса. Противоположные точки верхней камеры соединялись надувной аркой для растягивания тента. Пол тоже был сделан надувным с закрепленным под ним объемистым мешком, который, заполняясь водой, придавал плоту необходимую остойчивость. Все камеры — и круговые, и арочная, и пол — были разделены на отсеки с предохранительными клапанами для стравливания избыточного давления, образующегося при нагревании баллонов солнечными лучами, и подкачки камер с приходом вечерней прохлады. Для этого в снаряжение плота, убранное в карманы, был включен насос, более всего напоминающий примитивную пляжную «лягушку». Только если «лягушку» кладут на землю и с увлечением топчут ногами, то помпу плота надо сдавливать руками, что малоэффективно и утомительно. Но в целом «Эйвон-фаворит» Андрею понравился — красивая штука, даже изящная. Но. запах! Смердело от плота изрядно: тальк, клей, еще какие-то гадостные ароматы — жуткое амбре.

Андрей пошевелился, принюхался и даже не поморщился. Пахнет так же и тем же, а отвращения нет. Не до того, знаете ли…

Он подвигал лопатками, устраиваясь поудобнее, и попытался снова закрыть глаза. На этот раз обошлось без тошноты.

Сон подкрался к нему, навалился, подмял под себя и отпустил через несколько минут. Опять навалится и снова отпустит.

Андрей вычерпал успевшую просочиться в плот воду и снова попытался заснуть. Ткань купола терлась об арку, издавая то ли шелест, то ли скрип, и Андрею чудилось, что это сосны шумят у него над головой…

От станции к владениям Кудри можно было пройти по асфальтовой дороге, а можно — по утоптанной тропинке, петляющей между сосен.

— Найду, — пообещал он дачнику с обвисшим рюкзаком за плечами, у которого спросил направление.

Конечно, Николай Кудреватых в его вопросе не упоминался. Говорилось о побережье как таковом. Дескать, он приезжий, решил своими глазами убедиться, так ли красив Финский залив у Комарово, как о том пишут в книгах.

— В каких-таких книгах? — заинтересовался дачник.

— В разных.

— Ну, если в старых… — покивал дачник.

— И на кладбище зайти надо, — добавит Андрей.

— К Ахматовой? К Анне Андреевне? Надо, конечно, коли здесь оказались. Как же без этого? Прибрана могилка, ничего не скажешь, и народ к ней тянется. Вы откуда сами-то?

— Из Москвы.

— А… Вы на побережье не ходите, нечего там делать, не то нынче побережье. Раньше у нас все больше люди творческие отдыхали, гуляли себе по песочку, беседы беседовали. Ну, и мы, работяги, заводу нашему в шестидесятых тут соток нарезали, рядом с нами. Сейчас, правда, тоже люди приличные встречаются, писатели те же, да и заводские не все дачки свои продали. Но тех, что продали, я не сужу: как не продать за такие-то деньжищи, особенно если припрет? Вот и продают… А покупает ясно кто — миллионеры разные, бандиты.

— Бандиты? Так что, у вас тут опасно?

— Наоборот. Тишь да гладь. Принцип соблюдают: где живешь — не гадить. Так что гуляйте спокойно. Конечно, где пройти сможете. Потому что заборы кругом. С камерами! Они и на побережье замахнулись, причалы строят, корабли к ним ставят. А если я ширь люблю, если мне причалы их — как солома в глазу, тогда как? И ведь ничего не сделаешь. Вы о Кудре слышали?