Вдруг гулкий удар потряс эфир, и низкий протяжный звук повис над городом — это проснулось медное билосимандра Святой Софии! И тотчас симандры сотен прочих храмов, базилик и часовен богохранимой столицы откликнулись и стали вторить ему радостным перезвоном, призывая православных и приветствуя первые лучи солнца, блеснувшие на востоке. Сливаясь в единый торжествующий хор, неслись звоны из церквей святой Анны и мученицы Зои в Девтероне, храмов во имя святых Иоанна, Николая и Георгия в Кикловии, мучеников Платона,

Мокия, Агафоника, Фирса и Феклы — из разных концов города, дворцовых базилик Петра и Павла, Сергия и Вакха, часовен святого Лазаря и святого Марка, и многих, многих других. А следом, немедля, с пронзительным криком, вспыхнув как пук соломы, в дыму и пламени исчез Люцифер, сгинул древний змий, называемый Диаволом и Сатаною и обольщающий всю Вселенную!

Я же, осенив себя крестным знамением, без сил опустился на мраморные плиты проклятого Амастрианского форума».

Горислав Игоревич закончил чтение и перевел вопросительный взгляд на Вадима Хватко.

— М-да… картина яркокрасочная и поучительная, не спорю, — резюмировал тот свои впечатления после минутного молчания. — Даже меня, ядрен-матрен, пробило: древний змий… мраморные плиты Амастрианского форума… Жаль, что в картину наших преступлений вся эта живопись не вносит ясности ни на йоту… Ох, грехи мои тяжкие! Плесни-ка мне еще водки.

— Теперь твоя очередь, Вадим, — заметил профессор, наполнив рюмку и достав из холодильника закуску, — поведай о двух последних… ляпсусах.

Хватко жестом отказался от тарелки с нарезанной копченой колбаской и, метнув в горло содержимое рюмки, со вздохом начал:

— Значит, опуская лишние детали… Короче, буду краток… а ты не перебивай! — Чувствовалось, что Вадим Вадимович порядком смущен своим служебным промахом. — Значит, вот… Как и обещал, я приставил к Чудному и Хоменко-Лисовскому «наружку». Результатов — ноль. И только вчера — не от «оперов», а из косвенных источников — вдруг узнаю, что академики забили стрелку. То бишь договорились поужинать в ресторане вашего Центрального Дома ученых, что на Пречистенке. Только известно мне об этом стало за какие-то десять-пятнадцать минут до их встречи. Что делать? «Прослушку» установить уже не успеваем… Да и не так это просто, сам знаешь… Ядрен-матрен! Ладно. Хватаю твоего «эсэра» Пеклова, ну, секретарь-референт который (благо под рукой был), пару «оперов» посмышленей — летим в ЦДУ. А в «Серой гостиной» — так тамошний банкетный зал называется… Да, знаю, что знаешь! Не перебивай, говорю! Так вот, в банкетном, где эти старпёры разместились, все столики, как назло, заняты. Зальчик-то, понимаешь, виповский, всего на тридцать мест.

Поскольку меня они в лицо знать не могли, прошелся я пару раз мимо них — чтобы хоть посмотреть, чем они заняты. Ничем особенным: сидят, перед каждым — по полному бокалу красного вина, но пить не пьют, а ведут тихую беседу. Делать нечего, упадаю в ножки Пеклову, прошу, чтобы попытался подсесть к ним. Дескать, вот так встреча, слово за слово, то да се… Встретили они его культурно, вроде как даже обрадовались… Дело в том, что, пока тебя не было, Андрей, по моей опять же просьбе, свел с ними обоими знакомство. Кстати, очень преуспел. Да… Встретили его приветливо, как положено меж интеллигентных, только почти сразу после взаимных расшаркиваний Фадцей Аристархович цепляет нашего эсэра за локоток, отводит в сторонку и шепчет на ушко: извиняйте, мол, Алеша, у нас с Тихоном Адриановичем сегодня приватная встреча и все прочее… в общем, послал. Но эсэр парень упорный, старательный — к Хоменко-Лисовскому метнулся: я, говорит, вам не помешаю, у меня, дескать, тоже до вас важное, срочное дело. Но Тихон этот двоякофамильный только головой покивал сочувственно: никак, мол, невозможно, давайте завтра.

Тогда «нажал» я на администратора, чтобы нам освободили соседний столик, и с одним из «оперов» за ним разместился. Поначалу, правда, толку с того вышло мало: хотя разговор промеж академиков минута от минуты горячее становился, но беседовать тем не менее старались полушепотом — ничего почти не разобрать, так, обрывки фраз… Слышу только, как Тихон в чем-то Чудного словно бы убеждает, отдать, что ли, чего-то, «пока она не принесла нового горя». А тот в ответ бородой трясет: никак, дескать, невозможно… Вдруг Тихон вытаскивает из портфельчика папку и решительно — шварк ее на стол. Чудный обложечку только чуток приоткрыл и аж руками замахал — убери, грит, ее, убери, Христа ради! И по сторонам испуганно — зырк-зырк… Когда он в папку заглядывал, я тоже изловчился-таки в нее взгляд просунуть… и углядел пачку желтых листиков. Листики я эти опознал в момент — тютя в тютю такие же, какие тебе аноним прислал. Ага, кумекаю, так вот про что у них речь!

Потом Тихон в туалет отлучился, руки, типа, помыть — как раз им салат подали, — а Фаддей Аристархович тем временем закурил… и, смотрю, достает из кармана какую-то бумажку и читает. Прочел, значит, головой закрутил, захихикал — то есть поначалу вроде позабавила она его. А потом точно подавился и хихикать перестал; и тут его икота проняла — икает и икает, смех да и только! Разобрало, в общем, старика не на шутку, и потянулся он тогда за вином, чтобы, понятное дело, запить… Гляжу, а он почему-то не свой бокал берет, а тихоновский, а тому — Тихону — ставит свой. Что за притча, думаю?

Тут Хоменко-Лисовский вернулся — мрачный, как инквизитор; даже не мрачный, а какой-то… перевернутый — бледный, в испарине… или напуганный так, словно в сортире с покойным Пухляковым и обоими Щербинскими разом повстречался. Только он сел, а Чудный, отыкавшись, предлагает тост: помянем, говорит, коллег наших невинно убиенных Пухлякова со Щербинскими. После чего отхлебывает слегка из своего бокала и выжидательно эдак смотрит на сотрапезника. Но Тихон Адрианович тоста не поддержал, а даже напротив, напрягся как-то весь. А Фадцей Аристархович ну его подначивать: что, дескать, не пьете? Отчего манкируете? Или обиду какую затаили на покойных? Я же вон помянул, а вы как же?.. Мне на миг показалось, что Тихон свое вино сейчас Аристарховичу в лицо выплеснет. Но нет, сдержался, только пятнами пошел. Тут к Чудному официант подвернулся: «Вас к телефону просят». Я еще больше удивился: кому надо в ресторан звонить, когда сейчас у всех мобильники? А у Чудного мобильный имелся, это я точно знал. Дело, думаю, неладно. Только что предпринять? Сидим, ждем.

Вдруг, батюшки! Смотрю, Тихон Адрианович посидел-посидел, а потом двигает бокал Чудного к себе, а из своего, как бы ненароком, отливает чуток прямо в салат Аристарховичу (чтобы, значит, неполный был) и ставит, соответственно, ему. Тогда бы мне вмешаться, конечно, пресечь, но… в этот самый момент возвращается Чудный, а Хоменко-Лисовский прямо сразу, тот еще и сесть не успел — с места в карьер, что называется, — подъемлет свой фиал и восклицает: «В самом деле, коллега, усопших помянуть надо!» И единым духом осушает до дна. Фаддей Аристархович эдак удивленно на него глазами захлопал, потом вздохнул словно бы с облегчением… упал и умер. Тихон Адрианович ахнул, бокал свой выронил и кинулся к сотрапезнику — принялся его трясти, по щекам бить (чтобы в сознание вернуть — да уж куда!), а потом как заголосит заполошно: «Доктора! Доктора скорее!» Мы тоже, понятное дело, вскочили, подбежали — да уж поздно, пульса не было… А пока я одной рукой номер «скорой» набирал на мобильнике, а второй наручники для Хоменко-Лисовского доставал, тот, ареста не дождавшись, схватился за сердце и моментально-летальным образом отправился следом за товарищем… Вот такая история.