Отправляясь за пенсией, дед Никифор меня предупредил:

- Большие неприятности ждут тебя, парень.

- Это почему же?

- Могилы тревожить грех. Покойников будить нельзя.

Он поковылял по улице-проспекту. Вослед хотелось сказать, что покойника разбудили до меня, и так энергично, что тот ушел.

Я был в замешательстве; какое там в замешательстве - не знал, что делать. Успокоиться, не торопиться, поразмышлять… Как размышлять, когда мое сознание стало каким-то клочковатым, вроде разодранного ватного одеяла? Надо по порядку.

Прежде всего, у меня не было законного основания для следственных действий. Нужно возбудить уголовное дело. Но не по анонимке же? Я схватил кодекс, старый, шестидесятого года. О пропаже трупов ничего не говорилось. Пришлось использовать самую близкую и самую краткую: надругательство над могилой. Кто надругался- то - покойник, который пропал? Затем я посетил врача, который выезжал к Висячину на дом и констатировал факт смерти. По отсутствию дыхания и сердцебиения. По третьему признаку, биотокам мозга, не проверялся. Мои вопросы врача удивили, потому что у него в смерти Висячина никаких сомнений не было. Потом и я удивился: покойного не вскрывали по настоянию жены. Удивило и насторожило: этот факт подходил к анонимке, как ключ к своему замку. Значит, жена.

Я наметил допросить жену и деда Никифора, но сперва решил посоветоваться с начальником…

Филипп Иванович выслушал меня с непрофессиональным интересом. Я ждал совета, и он его дал:

- Сергей, главное - не насмешить.

- Кого? - оторопел я.

- Районные прокуратуры. Начнут судачить: мол, у следователя Рябинина труп сбежал.

Я молчал, потому что под таким углом эту историю не рассматривал. И что смешного? Будто трупы не теряются. В прокуратуре Глуховского района угнали машину вместе с телом охотника, привезенным из леса.

- Надо искать, - заметил начальник.

- Кого? - повторился я.

- Тело.

Я уж не стал спрашивать, где и как. Выпущенных норок искали школьники. Дать задание уголовному розыску: прошу, мол, найти труп гражданина Висячина, сбежавшего из могилы?

- Версии есть? - спросил Филипп Иванович.

- Нет, - признался, я.

- А если летаргический сон? Так сказать, похоронили заживо.

- И он вылез?

- По пьяни все возможно.

Начальник следственного отдела, не улыбаясь, пристально разглядывал мое лицо, словно я порол глупости, а не он. Пришлось сидеть не шевелясь и ждать, что он там высмотрел.

- Сергей, у тебя температура? Красные пятна на щеках…

- Горло болит. В поселке попил колодезной водицы.

Начальник поморщился: не любил он болеющих следователей. Хорошо, на ногах перенесет. А как сляжет на неделю? Кому отдавать его дела, у которых сроки подпирают?

- Филипп Иваныч, думаю, сперва отыскать автора анонимки…

Я ждал не реакции на мой план, а его совета, как руководителя следственного отдела прокуратуры области. Филипп Иванович замялся, именно: хотел сказать, но что-то ему мешало. Работает много лет, и наверняка в его практике бывали эпизоды и похлеще.

- Сергей, ты в Бога веришь?

Я пожал плечами. Вопрос не для тех лет: в шестидесятые-семидесятые не верили ни в Бога, ни в коммунизм, но верили в социализм.

- Вы спрашиваете, потому что я беспартийный?

- А в черта веришь?

- А как же? - начал я распаляться из-за никчемности разговора.

- Согласись, Рябинин, что от этого случая попахивает мистикой.

Казалось бы, разговор с начальством стимулирует. Мне же в сознание вонзилось нечто, похожее на рыболовный крючок. Слова Филиппа Ивановича о черте соединились со словами деда Никифора. Его предупреждение…

Я подскочил к шкафу с бланками протоколов и распахнул. На внутренней стороне дверцы висело зеркальце - для бритья после дежурства. Ошибся начальник: не пятна розовые, а все лицо порозовело. Видимо, небольшая температура.

- Я же не сочинил, Филипп Иваныч.

Ход мыслей Артамонова просматривался: любой здравый начальник думает, как бы от материала избавиться. Но милиция не возьмет, не их подследственность; КГБ тем более - нет признаков подрыва государственной власти. Поскольку начальник упомянул Бога и черта, не прикидывал ли он возможности направить дело куда-нибудь по церковной линии? Пропал труп - без черта не обошлось.

- В моем производстве восемь дел, кроме этого, - сообщил я, что он знал и без меня.

- Раскидаем по другим следователям.

- Далеко ездить до Фруктового…

- Выписывай командировку.

Я прошел в свой кабинет и, дёрнутый подозрением, начал звонить. Найти по телефону участкового в районе, что медведя встретить в наших захоженных лесах. Но я нашел, не медведя, а участкового:

- Лейтенант, как самочувствие?

- Чего-то знобит. А как вы узнали?

- Ясновиденье. Понятые здоровы?

- Какое там… Два куска мяса.

- В каком смысле?

- Запили по-черному…

Как я узнал? При помощи логики. Землекоп получил за эксгумацию деньги - ясно, что гульнёт за компанию с понятыми. А колодезную воду мы пили вместе с участковым. Точность логики следовало проверить. Я позвонил в Бюро судебно-медицинских экспертиз и попросил ту, которая выезжала на эксгумацию. Мне ответили четко и односложно:

- Гриппует.

Теперь уж я не сомневался, что эксперт-криминалист тоже пострадал. Но к телефону в РУВД подошел сам криминалист. Я поздоровался:

- Слава Богу!

- В каком смысле, товарищ следователь?

- Ты здоров и невредим.

- Здоров, но вредим, то есть поврежден: ногу растянул так, что еле хожу.

Дед Никифор прав. И мой начальник прав. Я вспомнил историю с археологами, которые раскопали одну из египетских гробниц и все умерли. Буду чаще мыть руки.

Я опять приехал во Фруктовый, где меня ждали трудности. Следственные, бытовые… Главная трудность гнездилась во мне - я не переносил одиночества. Вернее, разлуки с женой. И на сколько дней она, разлука? Утешало, что до города автобусом часа полтора…

Дед Никифор стоял там же, где стоял. У забора. Увидев на моем плече увесистую сумку, деловито спросил:

- Будешь ловить?

- Кого?

- Сбежавшего из могилы Федьку Висячина?

- Дед, кто в поселке пускает жильцов?

- Да хоть я. А зачем не пускать, когда вот изба пустует. Живи.

- Она чья?

- Ничья. Хозяйка померла, наследников нет. Да и кому такая хибара нужна…

И верно. Бревенчатый домик почернел и походил на сарай с окнами, правда, забитыми досками. Лишь крыльцо, видимо, пристроенное недавно, выглядело молодцевато.

- Дед, а в нем жить-то можно?

- Свет и плита есть. А не понравится, ко мне переберешься.

Я поднялся глянуть. Железная кровать, стол да плита. Жить можно. Мне на недельку - согласно командировочного удостоверения.

Отодрав с окон доски, я принялся за кое-какую уборку. Дед помогал: выбрасывал пустые консервные банки, которых было в избе, что шишек в еловом лесу. Мокрой тряпкой протер стол, шваброй помазал пол. И распахнул окна.

- Это ни к чему, - заметил дед.

- Ограбят?

- Кровососы спать не дадут.

- Летучие мыши?

- Комары.

Я распаковал сумку. Кипятильник, растворимый кофе, сахар, булка и колбаса. Принес воды из колодца с участка деда Никифора. В литровой банке вскипятил, достал из тумбочки две чашки, ополоснул кипятком и пригласил деда к столу.

- Непорядок, - вздохнул он.

- В каком смысле?

- Положено отметить приезд.

- Не захватил. Подожди, обживусь…

Кофе ему не шло. После первой чашки я догадался: он привык пить со сгущенкой. В сумке банка имелась. Я открыл. Сладкий кофе дед начал сосать с громкими чмоками, сообщив:

- Я и родился тут, в избе.

- И в городе не жил?

- Как не жить… После войны получили мы с женой квартиру из трех комнат. Куда столько? Пустили пожить молодую парочку, а они возьми да и размножься до трех детей. Плюнули мы и вернулись в свою избу.