- Ты сам-то веришь в эти полтергейсты?
- Верю фактам.
- Нет, Боря, ты веришь не фактам, а моде. Почему, чем выше образование, тем больше дури? Зональный прокурор, весивший девяносто пять килограммов, искренне верил, что габариты не от еды, а оттого, что он голодал в одной из своих прежних жизней. Кстати, один насильник вкупе с адвокатом тоже сослался на свою предыдущую жизнь на востоке, когда у него был гарем, - дескать, привык иметь много женщин. И ведь оба с высшим образованием. А знакомый доктор наук, профессор, отправился путешествовать. Думаешь, почему?
- Отдохнуть.
- Нет. Подпитать свое биополе другими, чужими биополями.
- Полтергейст, Сергей Георгиевич, я видел воочию.
- Боря, знаешь, почему полтергейст бушует?
- Почему? - попался я.
- Из-за жадности хозяев - не кормят.
Откровенной насмешки мне не вытерпеть даже от Рябинина. Тем более что я видел воочию… При помощи эрудиции следователя не одолеть: мы, оперативники, работаем на «земле» и живем фактами. Утром я встретился с Антониной Михайловной и забрал свой диктофон. Видел воочию и прослушал воочию, вернее, в оба уха.
Я открыл сумку, достал диктофон и, сделав информационную вводку - как его поставил в квартиру - включил.
Шумы, двигают стулья… Пьют чай, разговор слышен плохо… Долгая тишина… Опять разговор… Тишина… И вдруг почти оглушительно… Стук-стук- стук-стук! Четыре раза.
- Сергей Георгиевич, что это?
- А кто был в квартире?
- Жена говорит, что никого.
- По-твоему, полтергейст бродит?
Я прокрутил пленку обратно. Стук-стук-стук- стук!
- Да, или работает громадная мышеловка.
- Только ловит не мышей, а дураков.
- Сергей Георгиевич…
- Боря, это срабатывает та самая пружина, которая сбросила с полки кастрюлю.
Слова Рябинина сперва меня обескуражили, но потом легли точненько, как патроны в обойму. Доллары, барменша, выдуманный полтергейст… В квартире Поскокцевых надо делать обыск. Легко сказать: кто мне даст санкцию без возбуждения уголовного дела? А кто решится возбудить дело, если все факты - полтергейст, звук пружины, любовница - не криминального свойства? Надо еще раз идти к Рябинину - он решится. Но сперва к Камилле.
Кафе открывалось в полдень, но оно для оперативных бесед - место неудобное. Узнав ее адрес, в десять утра я позвонил в дверь, затянутую в крепкую синтетику. Камилла не удивилась, потому что работники злачных мест с милицией имеют дело частенько. Она кокетливо предположила:
- Виктор Оладько оперативник, значит, и вы оперативник.
Меня провели не в какую-нибудь кухню, а в гостиную, показавшейся мне необычной. Ага, кованая мебель в стиле «Кантри». Я расположился на диванчике с металлическими завитушками и мягким сиденьем. Хозяйка спросила:
- Виски «Аппертэн»?
- Нет, спасибо.
- Водка «Юрий Долгорукий»?
- Я на службе.
- Ну уж от кофе не откажетесь!…
Столешница черного дерева, перекрещенная полосками полированного металла; вместо ножек чешуйчатые железные дракончики.
Кофе принесла, разумеется, в кованых джезвах. Фарфоровые чашечки белели, как ромашки на пожарище.
Я похвалил кофе и ее наряд. Она довольно засмеялась:
- Я ношу одежду женщины, имеющей свои взгляды.
- А какие у вас есть взгляды?
- Разные.
- И политические?
- Да, я за безопасный секс.
Свободная джинсовая рубашка приподнялась на груди, словно под ней улеглась кошка. Джинсовые брюки-стрейч, сандалии, прическа женщины с достоинством леди… Вид женщины, имеющей политические взгляды.
- Хотите свинину-карри? - спросила она.
- Нет, спасибо.
- А хотите сделаю горячую хачапури?
- Нет-нет.
Я не понимал ее радушия. Из-за Оладько? Выходило, что Поскокцев ей не сказал, кто я и какой материал проверяю. И хорошо. Камилла вдруг проговорила:
- Ну, я слушаю.
- О чем?
- Вы же хотите просить меня о сотрудничестве?
Я догадался: Камилла заключила, что опер пришел вербовать ее в негласные агенты. То есть в стукачи. Перейти к разговору о Поскокцеве стало трудней. Оглядев обстановку комнаты, я бросил невнятно:
- Хорошая у вас квартирка…
- Продала, - весело сообщила она.
- А сами куда?
- Тут осталась.
- Как же это возможно?
- Очень просто: частный риэлтер, частный нотариус. А Городское Бюро регистрации в суть сделок не вникает. Сменился собственник, а я здесь прописана.
Последние ее слова вроде бы ни с того ни с сего напрягли меня. Спросил я вполголоса, словно нас подслушивали:
- И кому продали?
- Яше Поскокцеву, моему бойфренду.
Я сделал худшее, что может сделать оперативник, - барменше не поверил. Но моя личная проверка все подтвердила: в Бюро регистрации недвижимости Поскокцев уже числился как новый собственник трехкомнатной квартиры. В жилконторе наивно удивились тому, что старая хозяйка не выписалась, но если у нее нет другой площади, то выписать ее нельзя. Как же он в новую квартиру пропишет жену? И продают ли они квартиру на Вербной? Мне требовалась немедленная встреча с Антониной Михайловной…
Занятость оперативника не спрогнозировать даже суперкомпьютеру. И не зависит занятость ни от приказов начальства, ни от расположения звезд и планет, ни от личных поступков - вообще ни от чего разумного. Какая связь между канализационной трубой в пригородной колонии и моим планом встретиться с Антониной Михайловной? Прямая.
Трое девятнадцатилетних заключенных - кстати, убийц - автогеном вырезали дыру в этой трубе и ползли в ней почти полтора километра, пока не оказались за пределами зоны, куда сливались нечистоты. Побег убийц - дело серьезное. Милиция встала на уши. В том числе и наше РУВД. Двое суток мы с Мишкой Тюниным прочесывали выделенный нам сектор. Оперативное счастье? Мы взяли их на кладбище. Преследование, борьба, стрельба? Ничего подобного. Мы с Тюниным даже растерялись.
Из полуобрушенного склепа вылезли непросохшие парни и запели гимн России. Оказалось, сработала просветительская роль воров в законе, хорошо помнивших старые времена. Они внушили ребятам, что если петь гимн, то охранники стоят по стойке смирно и не бьют…
С кладбища вернулся я на транспорте общественном и тут же пересел на транспорт персональный - «Волгу» отдела уголовного розыска. Вернее, меня пересадили. Труп в квартире. И ехать мне как оперативнику из убойной группы. Я развалился на заднем сиденье, отдыхая в дорожке. Оперативник должен не только сгруппироваться в минуту опасности, но и уметь расслабиться в минуту отдыха. Мишка Тюнин в машинах засыпает мгновенно, как младенец в качалке. Я спросил водилу:
- Далеко?
- На окраине.
- Какая улица?
- Вербная, Вторая, что ли…
- Что же ты ползешь, как верблюд по пескам! - рявкнул я, пронзенный догадкой…
Труп Антонины Михайловны лежал на диване в каком-то странном, разобранном положении. Одна нога под себя; вторая не то вытянута, не то вывернута. Одна рука вцепилась в подушку, вторая застыла, пробуя распрямиться. Словно женщина от кого-то отбивалась…
Следственная бригада уже работала. Рябинин вертел в руках пузырек и разглядывал мокрый стол со стоящим на нем каким-то прибором. Мне он сообщил:
- Ингалятор. Вьетнамские лекарства «Звездочка», «Ким»…
- Делала ингаляцию и вдруг упала, - забубенно прозвучал голос, видимо, уже повторявший это не раз.
Голос исходил от человека, сидевшего с низко опущенной головой. Его плешь покраснела так, что порфировидные точки, пятна и кляксы почти стушевались.
- У нее был хронический бронхит, - видимо, тоже не первый раз, повторил Поскокцев.
За все время осмотра трупа я так и не увидел лица мужа: он ни разу не поднял головы. Меня влекло другое лицо, лицо бедной женщины…
Щеки у нее и раньше были впалыми - теперь они прямо-таки провалились. Кожа и раньше была серой - теперь совсем потемнела; и губы почернели, как лента пишущей машинки. Разве нос заостренный? Казалось, теперь он готов вонзиться. Волосы в пепельном клубке, словно женщина каталась по дивану. Взгляд, устремленный куда-то далеко, в пространство, которое нам недоступно…