— Что вы хотите, Кирби? К чему стремитесь?

— Не знаю, Кэти.

— Вы ищете развлечений?

— Возможно… Я хочу… испробовать все, что есть на свете.

Как последний кретин, я думал, что между нами завязывается дружба. Но на следующий день я опять превратился в Стассена — придаток «крайслера». И у меня осталось ощущение, что Кэти использовала меня для какого-то своего эксперимента.

Мы проехали по 79-му и 81-му шоссе и свернули в Ларедо. В Ларедо с супругами случилось что-то очень интимное и ужасное. Не знаю, что они сделали друг другу, но между ними все было кончено. Сомневаюсь, что причиной явились взаимные оскорбления — они ведь и раньше говорили друг другу невероятные вещи.

Перемена наступила внезапно. Пинелли вдруг стали вести себя оскорбительно-вежливо по отношению друг к другу. Теперь они говорили только о дороге или погоде. Все скандалы прекратились. В Ларедо между ними оборвались какие-то важные нити, и, наверно, была доля моей вины в их разрыве. Они внезапно превратились в совершенно чужих людей.

Я так подробно останавливаюсь на моих отношениях с Джоном и Кэти Пинелли потому, что они имеют прямое отношение к происшедшему позже. Это знакомство оказалось очень важным. Если бы я не отправился с Пинелли в Мексику, я бы никогда не встретился с Сэнди, Нан и Шаком в той пивнушке на окраине Дель-Рио. Если бы не Пинелли и то, что случилось в Мексике, я бы не созрел для встречи с Голденом, Козловой и Эрнандесом. Я бы не был готов к тому, чтобы стать их неразлучным другом.

Когда вы уничтожаете кого-то, то будьте уверены, остаток — жизни вы проведете, мучаясь угрызениями совести. Наверное, боль можно заглушить только с помощью дальнейших разрушений. То, что случилось со мной, вероятно, следует считать просто самоубийством.

Жаль, что Кэти не сможет прочитать эти заметки. Не думаю, что она поняла бы их или хотя бы попыталась поняты. Если бы я сделал из этого пьесу и дал ей прочитать, она бы сосредоточилась, нахмурившись и скривив губы, пролистала рукопись и, увидев, что это не развлекательное чтиво, выбросила бы в окно машины; потом принялась бы полировать ногти, ссориться с Джоном или свернулась бы калачиком и задремала.

Райкер Димс Оуэн посвятил целую главу своих записей довольно путаному анализу личности Стассена-младшего.

Вначале мне показалось, что я смогу наладить с Кирби Стассеном хороший контакт. Меня ввела в заблуждение схожесть нашего прошлого. Мы вышли примерно из одного социального слоя. Он уравновешен, хорошо воспитан, обращается со мной уважительно. Но временами его отношение ко мне окрашивает странная насмешка.

С виду Кирби Стассен типичный американец. Как большинство современных молодых людей, он высок. В нем почтя шесть футов и два дюйма, а весит он около 195 фунтов. Похоже, войдя в возраст, он сильно располнеет. Несмотря на то, что сильный загар, приобретенный в Акапулько, сходит, он все же красиво оттеняет здоровые белые зубы, голубые с прозеленью глаза, волосы и брови, выгоревшие на солнце.

У Кирби Стассена широко поставленные глаза, нос слегка приплюснут в переносице в результате автомобильной аварии, когда ему было семнадцать лет. Из-за этого он немножко похож на буяна. У Кирби довольно тяжелые черты лица. Можно сказать, что сейчас, в молодости, Стассен-младший значительно привлекательнее, чем будет лет через десять, если ему сохранят жизнь.

В прессе много писали о несоответствии примерного внешнего вида с преступлениями, в которых он принимал участие. Некоторые репортеры употребили выражение «детское лицо». Мне оно кажется неточным. Я бы сказал «лицо с плаката». Его можно использовать для рекламы лыжных курортов, круизов или завлечения новобранцев в армию. В наружности этого молодого человека нет ничего зловещего. Он выглядит здоровым и сильным мужчиной.

Как я уже сказал, Стассен уравновешенный юноша. Он имеет привычку смотреть прямо в лицо, что очень нервирует собеседника. По-кошачьи чистоплотен. Движения легки и точны. Он слушает внимательно и с уважением, которое льстит собеседнику. Все время говорит мне «сэр».

На первых порах, когда я начал регулярно посещать своих подзащитных, со Стассеном я чувствовал себя легче, чем с остальными. Однако за эти недели ситуация изменилась. Я могу общаться с Кирби Стассеном на очень поверхностном уровне. Наши беседы напоминают забивание гвоздя через мягкую сосновую доску в сталь. Первые несколько ударов даются легко, Однако дальнейшее проникновение невозможно.

Частично эту неудачу можно списать на обычную трудность контактов между представителями разных поколений. Иногда мне кажется, что великая депрессия явилась поворотной вехой в нашей культуре. Все молодые люди, родившиеся в эти годы или после, относятся к нам, старшим, со значительно меньшим уважением, что можно объяснить разницей в возрасте. Мир наводнен новыми правилами поведения, и между нами все меньше общего.

Я обсуждал эту проблему с самыми близкими друзьями. Судя по всему, их тоже занимает это явление, но их объяснения меня не устраивают. Проктор Джонсон, врач-психиатр, заметил что новое поколение, по его мнению, подверглось таким поразительным и противоречивым стрессам в социальной й культурной области, что молодые утратили шкалу ценности идей и предметов. Они уверены: что бы они ни делали, общество будет кормить и поить их, и поэтому у них нет потребности считать успешную карьеру более важной, чем умение, скажем, кататься на водных лыжах. Джонсон считает, что именно мы лишили их понимания реальности.

Джордж Тиболт, профессор социологии колледжа в Монро, называет еще одну причину их неладов с нами: у них нет принципов поведения, основывающихся на врожденной этической структуре. Он сказал, что наша молодежь готова без конца менять эти принципы, приспосабливаясь к эталонам Поведения той группы, куда они попадают. Это, утверждает он, прекрасный механизм, который дает возможность юному поколению отвечать требованиям выживания в нашем обществе лучше, чем нам, старикам, скисшим под гнетом тысяч можно и нельзя. Я сказал профессору, что нахожу это объяснение довольно циничным. Он улыбнулся и процитировал определение циника из словаря. Я его записал: «Проявляющий бесстыдство, наглость, грубую откровенность, вызывающе-презрительное отношение к общепринятым нормам нравственности и морали. Склонный к моральному скептицизму».

Пожалуй, все это отвечает духу нашего времени, особенно если судить по прессе.

Но только все эти рассуждения не раскрывают тайну Кирби Стассена. Вот несколько выдержек из наших бесед, записанных мисс Слэйтер:

— Кирби, я хотел бы задать вам один вопрос. Как вы думаете, если бы вы были одни или в другой компании, стали бы вы убивать Горация Бечера?

— Ваш вопрос не имеет смысла, сэр.

— Почему?

— Я бы никогда не встретился с этим человеком в иных обстоятельствах. Поэтому я не могу ответить, что бы я сделал.

— Разве у вас недостаточно фантазии, чтобы представить свою встречу с Горацием Бечером по-другому?

— Как по-другому, сэр?

— Скажем, вы — один и добираетесь автостопом, а Бечер подбирает вас. Стали бы вы его тогда убивать?

— Ну, тогда какой же смысл его убивать?

— Вы хотите сказать, что в убийстве Горация Бечера был смысл?

— Нет, сэр. Просто так все сложилось. Такое случается раз в тысячу лет. Я считаю теоретические вопросы неуместными, сэр.

— Представим игру. Вы можете придумать ситуацию, в которой вам пришлось бы убить этого человека?

— Думаю, да. Вы хотите сказать, если бы я был один? Пожалуй, да. Например, я совершаю побег, он подбирает меня, включает радио, слышит о побеге и догадывается, кто я. И если мы в безлюдном месте, я, наверное, мог бы совершить убийство. Я не уверен, но думаю, что смог бы.

— Вы сознавали бы, что поступаете плохо?

— О, я знаю, что это плохо, сэр. Ведь все, что совершается против закона, плохо.

— Но почувствовали бы вы вину, угрызения совести, стыд?