— Скажите: почему? Я просто хочу знать причину.

— Здесь не может быть никаких «почему». Даже если бы у меня были слова, все равно бы не было никаких «почему». Однажды я швырнула в камин картину, за которую Джон заплатил десять тысяч долларов. Он не спросил, почему я это сделала. По одной прихоти я совершала такие поступки, от которых ваше детское личико позеленело бы, мой милый. Я и сама не спрашивала у себя причины. О Боже, разве вся наша жизнь мотивирована? Вы сами захотели следовать за нами. Вы пригласили себя сами. Мы оба знаем, что вы шалунишка. Кто-нибудь вас спросил: «почему»? Так что и вы больше не приставайте ко мне со своими вопросами.

— Вы думаете, что мне приятно выслушивать это, Кэти?

— Мне наплевать, я не любопытна. Я не страдала от любопытства ни прежде, ни сейчас.

— Джон, вероятно, спит. Почему бы вам не зайти ко мне, Кэти?

Она прикрыла рукой зевок. Я не мог понять, притворство это или нет. В любом случае, Кэти причинила мне боль.

— Я должна вам что-нибудь? — В ее голосе прозвучал гнев. — Мальчик, если вы собираетесь искать логику в сексе и дальше, наполучаете шишек на свою детскую головку, поверьте мне.

— У вас нет на меня ни малейших прав, Стассен. Я вам ничего не должна, студент. В ваши обязанности входит лишь вести машину. И если вам так нужна причина моего поступка, можете просто думать, что леди заскучала в поездке. А если вас интересуют мотивы, то становитесь психоаналитиком и открывайте свое дело.

— Я человек, Кэти. Я не вещь и не подопытный кролик.

У нее был такой вид, словно меня здесь не было. Внезапно Кэти блеснула своим актерским искусством: в ее лице появилась хорошо разыгранное сострадание.

— О, я причинила вам боль, мой дорогой? О Боже, какая я глупая! Какая жестокая, бессердечная эгоистка! Клянусь, моя любовь, это больше никогда не повторится.

Она нырнула под моей рукой и быстро пошла по проходу. Я рванулся было за ней. Кэти оглянулась со злобной насмешливостью, еще сильнее вильнула бедрами и исчезла за углом.

Этого больше не случится. Я знал, что этого не случилось бы вообще, если бы их отношения не изменились так резко и бесповоротно в Ларедо, в этом отвратительном и грязном пограничном городке.

Мы приехали в Мехико. Пинелли остановились в «Хилтон - Континентале». Наверное, Джон пытался пустить пыль в глаза тем людям, с которыми хотел работать. Я увидел этих людей не в Мехико, а позже в Акапулько. Мне заказали номер во «Фрэнсисе», рядом с посольством. В Мехико у меня оказалось немного свободного времени. Они решили пробыть здесь несколько дней, а затем лететь в Акапулько. Я должен отогнать туда машину. Я опять проверил «крайслер», разгрузил несколько сот фунтов одежды, которую Кэти будет носить в городе.

Рано утром на второй день я выехал из Мехико. Мне поручили найти дом Хиллари Чавеса. Там есть слуги. Насколько я понял, этот Хиллари сделал состояние на каких- то широких экранных линзах. Он и его последняя жена зимовали в Монтевидео. Перед выездом Кэти, как всегда, высокомерно сказала:

— Здесь две тысячи песо, Стассен. Потом отчитаетесь. Найдите дом, распакуйте багаж и ждите. У них там пять спален, так что можете на некоторое время выбрать любую, кроме комнаты для гостей — она нужна для развлечении. Покупайте мелочь, которая, по вашему мнению, нам там понадобится. Вы знаете наши вкусы, так что к нашему приезду вы можете подготовить слуг. Проверьте, чтобы все работало. Когда мы будем готовы, мы позвоним, и вы встретите нас в аэропорту. Все ясно?

— Да, сэр, да, миссис Пинелли!

— Стассен, я наняла вас вести машину, не так ли?

— Да.

— Значительно легче отдавать приказания, чем вести дела… по-приятельски, вы не находите?

— Раз вы так считаете, Кэти.

— Счастливого пути, Кирби.

— Благодарю вас, мадам.

Итак, верный и надежный Стассен отправился на автомобиле высоко в горы 1 апреля, в день дураков… Я перебрался через высокий перевал и начал спускаться вниз и вниз — так целый день, одолевая гряду за грядой через tierra Colorado[3] — вниз и вниз, на плодородное тропическое побережье.

Нашел дом Хнлларн Чавеса. Он находился к западу от города. Бледный, выцветший, голубой дом с красной черепичной крышей стоял на скале высоко над дорогой. В скале был вырублен большой гараж. Гаражные ворота вполне могли бы служить крепостными. Чтобы попасть в дом, нужно было от гаража взобраться по сотне широких, плоских, извивающихся бетонных ступеней. Когда я в первый раз с трассы увидел широкую голубую полосу Тихого океана, ощущение было такое, будто меня ударило но голове. Рыбацкие лодки возвращались к берегу, а на востоке виднелись экзотические степи Акапулько.

Я хорошо изучил дом, всю его атмосферу и виды, открывающиеся из окон. Самая замечательная и наиболее впечатляющая терраса была на южной стороне и выходила на побережье. Всюду полы покрывал кафель, а стены были прохладного зеленого и голубого цвета. Для того чтобы сделать вокруг маленькие клумбы, снизу привезли земли.

За клумбами ухаживал Армандо, жилистый, потрепанный жизнью старик с кожей кофейного цвета, который, казалось, всю жизнь проводит на коленях. Гнилые зубы и единственный молочно-белый глаз не делали его привлекательным. Кухарка Розалинда, его жена, была индианкой, квадратной, как ящик, безо всякого чувства времени. Розалинда напоминала бесстрастного старого героя вестернов, переодетого в женское платье и в парике из конского волоса, чтобы легче совершить побег. Однако ее улыбка, медленная, словно расцветающий цветок, была прекрасна.

У меня был разговорник и за плечами два года изучения испанского в университете, а Розалинда знала, вероятно, слов пятьдесят по-английски и обладала поразительным даром пантомимы. Так что мы понимали друг друга. Армандо не пытался наладить контакт. Когда я приехал, они оба спустились вниз. Нагрузившись, как ишаки, мы смогли занести наверх весь багаж в два приема. Армандо сразу же влюбился в черную машину. Он ходил вокруг нее кругами и тихо шипел… Мягкими тряпками любовно вымыл машину и отполировал ее так, что она сняла.

Розалинда заверила меня, что electricidad, aqua и telefono[4] в полном порядке и что они ждут сеньора в сеньору Пинелли. Я видел, что им одиноко и скучно в доме, и они с радостью нанялись подготовкой к приезду гостей. Розалинда заявила, что, как только приедут Пннелли, в доме появится девушка, которая будет работать горничной. Ее зовут Надина, и она их дальняя родственница. У меня не хватило запаса слов, чтобы объяснять ей мое отношение к Пинелли. Я сказал, что мы друзья, хоть я и работаю наних. Она улыбнулась и кивнула, ничего не поняв.

Помещения для слуг примыкали к дому с восточной cтороны, где начинался пологий спуск со скалы. От их двери до кухни было всего шесть шагов. Я выбрал себе в большом доме самую маленькую спальню в северо-восточном углу, которая не выходила на море. Багаж Пинелли сложили в большой спальне, комнате двадцать на сорок футов. Через огромные стеклянные двери можно было попасть на террасу, с которой открывался вид на море. В спальне стояли две огромные двуспальные кровати черного дерева.

Распаковав свои вещи, я пошел в хозяйскую спальню. Розалинда вешала одежду Кэти в такой огромный шкаф, что он вполне мог бы служить туалетной комнатой. Глядя на платья, костюмы, юбки и блузки, она негромко с восторгом восклицала:

— Que lindo! Que bonito![5]

Уже стемнело, поэтому берег океана я увидел только на другое утро. Трудно представить себе более уединенный пляж. Две скальные гряды спускались к океану, между ними находилось 80 футов крупного коричневого песка. С первой террасы к пляжу вели бетонные ступени вдоль скальной стены. Между пляжем и террасой, в шести футах над океаном, располагался солярий. Под него приспособили железобетонную плиту. Когда я выразил удивление по поводу платформы, Розалинда с помощью жестов объяснила, что это уже третья такая платформа: штормы разрушили две предыдущие. Она сделала руками круговое движение, чтобы показать, как две первые платформы взлетели высоко в воздух, и добавила, что и эта плита будет когда-нибудь разрушена океаном. Наверное, Розалинда думала, что глупо пытаться перехитрить океан.