Меня беспокоило, что Джон Пинелли заметит перемену в ней и догадается о причине. Однако я не мог предугадать, что он в этом случае сделает. Я не понимал, как он мог находиться в одной комнате с нами и не догадываться о наших чувствах. Кэти смеялась над моими страхами, говоря, что я совершенно напрасно сомневаюсь в ее актерском мастерстве. Когда рядом находился Джон Пинелли, Кэти могла мгновенно выключить свою бьющую через край радость и стать пугающе незнакомым человеком. В четвертый раз он приехал с Зоннингером и Рейсом всего на одну ночь Они сильно напились и поздно легли. На заре Кэти разбудила меня, запрыгнув в мою постель, смеясь и прижимаясь к моей груди. Она горячо дышала, от чистых волос исходил приятный запах, а маленькое тело покрывал шелестящий шелк.

Позвольте мне заметить, что в наших забавах отсутствовало даже малейшее зло. Скорее мы были озорными заговорщиками, как дети, совершающие набег на фруктовый сад. Ей удалось очиститься с помощью любви. А то, что случилось в машине по пути в Мехико… Однажды она заговорила об этом. Извинилась, расплакалась, и я немедленно ее простил. В те дни она легко поддавалась слезам.

Когда Кэти спала в моих объятиях, я иногда вспоминал, что видел эту женщину на больших экранах кинотеатров, в плоском маленьком мире телевидения и знал, что все остальные мужчины тоже смотрели на нее. Это были периодические неизбежные, эгоцентрические грезы совокупности с электронной проекцией желания, и когда абсурдность желания становится очевидной, ваше второе «я защищается, говоря: «О, она костлявее, чем кажется. Эти девчонки из шоу-бизнеса уделяют слишком много внимания постельным, делам, и она, вероятно, лесбиянка». Неужели мне так невероятно повезло и я держу в объятиях это почти мифическое существо?

Я изучал ее лицо, ухо, раскрытые губы, правильной формы нос, брови, невероятно гладкую кожу, веки и ресницы, похожие на маленькие золоченые проволочки. Я терпеливо ждал, когда глаза откроются, и знал, что сначала, когда она выходит из тайных джунглей сна, они будут пустыми, неба понимающими, и лишь когда они остановятся на мне, в них проснется радость. Я. знал, что уголки рта приподнимутся, знал, что она потянется в моих объятиях и зевнет, показывая изогнутый язык, а затем жадно потянется к моим губам, и я начну ласкать так, как это ей особенно нравится.

Любовники всегда убеждены, что их роман будет длиться вечно. В любви отсутствует время. Кэти нравилось, как я втирал крем для загара в ее кожу, когда она лежала в бикини на плите над океаном. Я втирал крем до тех пор, пока ее стоны и вздохи удовольствия не становились похожими на мурлыканье кошки. Когда пекло становилось нестерпимым, мы бросались в море, чтобы остыть, а потом поднимались в дом и закусывали в тени внутреннего дворика. После ленча перед послеобеденным отдыхом она доставляла мне удовольствие, позволяя снять остатки крема с ее тела. В доме находилась огромная душевая, отделанная кафелем. Она повязывала голову тюрбаном из большого полотенца, и я намыливал ее неясным мускусным мылом, которое Кэти обожала, и тер большой мягкой щеткой. Она стояла покорная, словно ребенок, а я растирал ее стройное и зрелое тело, пока кожа не начинала гореть. Это тоже входило в нашу любовную игру. Ей нравилось, что я, разглядывая ее тело, получаю удовольствие. Этот ритуал подготавливал нас к пиршеству в огромной кровати, после которого мы, сильно уставшие, погружались в послеобеденный сон.

Неисчерпаемый мир любви рухнул второго июля. Я заснул, глядя на Кэти и на стену за ее спиной. Но вскоре она яростно разбудила меня, стараясь быстро возбудить, кусая мой рот, издавая странное тихое жужжание, царапая меня ногтями. У нее были круглые и безумные глаза. Неистовость Кэти быстро разогнала остатки сна и вызвала почти немедленный ответ. Она являлась передо мной во многих ролях, но эта для меня была новой. Впрочем, игра стала частью нашей любви, и если Кэти впала в ярость, близкую к безумию, я должен был играть по ее правилам. Она так извивалась и металась, что поймать, оседлать и утихомирить ее на время, достаточное, чтобы войти в нее, было на удивление трудной задачей.

В то мгновение, когда я достиг цели, прямо над собой я услышал звуки, от которых мое сердце, кажется, остановилось. Я услышал низкое дикое мычание, звериное дыхание и, обернувшись, увидел Джона Пинелли. Он нависал над нами, держась за столбик кровати. Потом согнулся вдвое, и его вырвало на кафельный пол. Я сразу все понял: она, проснувшись, увидела входящего мужа и использовала меня, чтобы причинить ему такую боль, какую только можно причинить мужчине. Возбудив меня, она следила за его реакцией, бросая открытый вызов. Ее неистовством руководила ненависть, а не любовь.

Пинелли не смотрел на меня, и я знал, что не вынесу его взгляда. Я бросился к стулу, схватил еще влажные плавки, висевшие на спинке, и рывком надел их.

— Не оставляй меня, дорогой! — театрально воскликнула Кати. — Не бросай меня, милый друг!

И, развалившись на скомканных простынях, начала дико хохотать.

Когда я попытался пройти мимо Пинелли, Джон выпрямился и протянул по направлению ко мне тяжелую руку. Нe знаю, что он хотел сделать или выразить этим жестом. Мною овладел страх: я размахнулся и наотмашь ударил его, не знаю куда. Выскакивая за дверь, я слышал, как он упал. В дальнем конце коридора стояла Розалинда, широко раскрыв глаза и прижав коричневые кулаки к животу. Пробегая мимо нее, я увидел, как она перекрестилась.

Во всем мире не было места, где я мог бы спрятаться. Да и нельзя убежать от памяти. В своей трогательной наивности я думал, что обладаю самой яркой и самой несчастной памятью в мире. Мир редко бывает милостив к дуракам.

Я помедлил, затем выскочил на террасу и спустился к морю. Начался высокий прилив. Я лег на платформу. Океан почти достигал плиты и бился о нее. Я перевернулся на спину, и брызги полетели в лицо. На губах, как от слез, появился солёный привкус. Долго мне казалось, что меня сейчас вырвет, но в конце концов тошнота прошла.

Передо мной, как и перед другими мужчинами, возникла мучительные вопросы. Бели моя любимая была способна на то, что она сделала, значит, я ее вообще не знал. Если же так, значит, наша любовь была отвратительным фарсом. Не правда ли, все молодые люди неизлечимо романтичны?

Однако жизнь лечит и неизлечимые болезни. Итак, один среди бушующего моря я праздновал окончание любви или обмана. Потому что я все еще любил придуманную женщину, не эту, способную использовать меня как орудие для мщения.

Наконец я велел себе трезво поразмыслить о случившемся. Увядающая актриса отважилась сыграть роль ingenue[6], ведь ее публика была такой невзыскательной. Ей захотелось повеселиться и поиграть, а под рукой оказался я. Я начал считать физические приметы ее старости, и почти невидимые звездочки шрамов от косметических операций, искусно сделанные зубы, начавшие седеть волосы, шероховатость кожи на внутренней стороне бедер, опадающие маленькие груди, когда она забывала оттягивать плечи назад, уродливые пальцы на ногах, обезображенные долгими годами ношения слишком тесной обуви, открытая, откровенная грубость, с которой она говорила о всем телесном. Но даже ее недостатки были невыразимо дороги мне. Я точно знал, что сделал бы искушенный человек, и, клянусь богом, я это собирался сделать. После того — как Джон Пинелли закончит сражение с Кэти и уедет, я должен как можно дольше притворяться, будто ничего не произошло. Их скандалы в машине заканчивались быстро. Ее маленькие увлечения не могут значить очень много для него. Я буду поблизости, и мы продолжим ту же самую сладостную игру.

Все, сказал я себе, будет таким же, как раньше. Интересно, почему меня опять начало тошнить? Она будет ублажать меня, и мы будем развлекать друг друга нашими маленькими играми, придумками, словами любви и только нам понятными шутками. Но вот одно маленькое несоответствие- на этот раз я буду знать, что это ничего не значит для нас обоих. Я свесил голову через край платформы, и меня вырвало в пенный зеленый океан.