Когда–то вампиры знавали пору расцвета, потом пришли в упадок, но история цивилизации об этом умалчивает. В сущности, людям ничего не известно о вампирах. Ни полиция, ни врачи, ни налоговая инспекция, ни даже представительницы древнейшей профессии не имеют о них понятия.

В клинике Амстердама махинации с кровью покрывал сам главный врач станции. Остальные члены вампирского сообщества вели скромное, замкнутое существование, стараясь ничем не выделяться среди окружающих. Вот только разносчик молока обходил их двери стороной. Отвращение, испытываемое ими к бескровной диете, делало невозможными брачные союзы за пределами своего круга. О том, как проходили их свадебные обряды, мы тоже не знаем. Соединяются ли жених и невеста в страстном поцелуе, чтобы вкусить крови друг друга, или только одному из новобрачных предстоит напоить своей кровью супруга? Все эти и многие другие подробности скрыты от нас кровавым пологом тайны.

То, что последним оплотом вампиров оказался именно Амстердам, объяснялось, по всей видимости, не только превосходным составом крови его жителей, но и еще одним немаловажным обстоятельством. Трудно отыскать город, в котором безбожие пустило такие глубокие корни, как здесь. Противоядием от благочестивых мыслей, кажется, служат сами испарения, поднимающиеся с каналов Амстердама, а свежие ветры с Северного моря и с Зейдерзее, встречаясь в небе над городом, уносят с собой излишки праведности. Одним словом, ни в каком другом городе церковь не позволяла вампирам жить вольготнее, чем здесь.

Хотя Амстердам не мог похвастаться благочестием, были там и многочисленные соборы, и подлинные ревнители веры. Даже римская католическая церковь, чье могущество осталось в прошлом, по сей день имеет в Амстердаме своих прихожан. Устояв под напором революционных бурь и не дав увлечь себя новомодным течениям, истовые приверженцы католичества теснее сплотились вокруг своей церкви в послушное воле пастыря стадо, дружно пощипывавшее травку и отрывавшееся от своего занятия лишь для того, чтобы перейти на другой луг, где трава сочнее и гуще. Но даже среди этих смирных овечек, так уж исстари повелось, нет–нет да и попадались особи, наделенные самостоятельностью мышления. Эти и траву щипали не как все, и блеяли на свой лад. Из них выходили мученики и страстотерпцы. Такова была святая Тереза[2], такой была и Мария Роденбеек, героиня нашей истории. Младший ребенок в многодетной семье сапожника и доброго католика, Мария с малолетства не походила на своих братьев и сестер. Годам к двенадцати девочку связывала с семьей лишь общая крыша, в остальном же она жила своими мечтами и фантазиями. В сердце Марии горел неукротимым огнем факел веры Христовой. Ничего не желала она так, как монастырского послушничества в единении с небесным своим Женихом. Особенно претило ей отцовское занятие. Каждый удар молотка, загонявшего гвоздь в подметку, болью отзывался в сердце юной девушки, которой мерещилось деревянное распятие, залитое Его кровью.

Трудно теперь вспомнить, как это вышло, но с некоторых пор именно кровь, да–да, обыкновенная кровь будоражила воображение девушки и представлялась ей самым загадочным из творений Создателя. В экстазе своих видений Мария все чаще возвращалась к одной и той же средневековой миниатюре, где изображался круглый бассейн, наполненный кровью, струившейся из ран Христовых. Мужчины и женщины, входившие в него обнаженными без всякого стеснения, обретали исцеление от недугов, телесных и духовных. Сцена эта почти неизвестна нам по средневековым росписям, что, по всей видимости, объясняется некоторой фривольностью совместного купания.

В своих грезах Мария погружалась в теплую, ласкающую влагу, приносившую неизъяснимое блаженство. Рассудком она понимала, что у одного человека недостанет крови, чтобы наполнить ею бассейн, но религиозное чувство восставало против разума. Ибо если в Его власти было насытить семью хлебами четыре с лишним тысячи людей, то почему не может стать неиссякаемым живительный источник крови из ран Его? И тогда нет предела блаженству, которое испытываешь, без конца погружаясь в этот источник, омывая в нем свое бренное тело. Все дальше уносилась Мария в своих снах наяву и все неохотнее возвращалась к реальности.

К восемнадцати годам она рассталась с мыслью о затворничестве и монастырской жизни. Светлый образ Христа по–прежнему манил девушку, но теперь ею овладела идея служения Ему в миру. Она занялась медициной и, пройдя курс обучения, без труда получила диплом медсестры. Скромная, набожная Мария пользовалась неизменной любовью своих пациентов, и, что случается уж совсем редко, ее любили не только подруги по работе, но и начальницы. Иначе и быть не могло. Всякому, кто видел эти молитвенно сложенные руки, хотелось, чтобы они приласкали его. Глядя на этот нежный рот, шепчущий заветные слова, перехватывая воздетый к небесам, кроткий, сияющий любовью взгляд, не один мужчина испытывал желание ощутить на себе тепло ее любви. Девушка подолгу молилась, но о чем — этого не знал никто. Быть может, вымаливала у Господа прощение за однажды совершенный грех? Заподозрить ее в падении? Нет, невозможно. Марию ни разу не видели с мужчиной, и, несмотря на всю ее привлекательность, в девственности ее сомнений быть не могло.

Вместе с дипломом молодая медсестра получила множество выгодных предложений и могла позволить себе выбирать будущее место работы. Она недолго колебалась. Конечно же, станция переливания крови! Мечты и реальность смешались в воображении девушки, донор ей рисовался Богочеловеком, приносящим жертву во имя всеобщего спасения. Может быть, бескорыстная любовь к ближним определила ее выбор, но так или иначе алая струя крови завораживала Марию. Винодел не смог бы сноровистей и осторожнее откупорить бочонок редкого вина, чем она вскрывала сосуд с донорской кровью. Чувства ценителя, наполняющего бокал изысканным вином, не идут ни в какое сравнение с бурей переживаний, которые охватывали Марию, когда она разливала драгоценное содержимое сосуда в маленькие пробирки и затем, благостно–умиротворенная, расставляла их по местам. Возможно ли представить винодела, читающего молитвы в окружении плодов своего труда? Мария же частенько задерживалась в своем подвальчике после рабочего дня и, не отрывая взгляда от наполненных алой жидкостью пробирок, часами молилась, впадая в блаженное забытье.

Не так уж часты в жизни картины, приковывающие взгляд и навеки остающиеся в памяти. Таково было зрелище распластанной на темном полу белоснежной фигурки, окруженной искрящимся багрянцем колб и пробирок. Нежный анемон, расцветший на дне красного моря. Ни слова, ни единого движения, так что со стороны и не скажешь, возносит ли она благодарность Господу, принимает суровый обет или кается. В такие минуты, согреваемая живыми токами человеческой крови, она уносилась в заоблачные выси, постигала глубины жертвенной любви и милосердия, обретала благодать и, казалось ей, понимала Божественный промысел. Каждую неделю Мария, улучив момент, задерживалась на работе до позднего вечера и однажды совершенно случайно проникла в тайну субботних сборищ.

В тот день она молилась, по обыкновению, в глубокой задумчивости, из которой ее вывел скрип осторожно открываемой двери. Действуя скорее по наитию — ведь люди часто подозревают предосудительное в обычных причудах ближних, — она скользнула за один из шкафов и, притаившись там, видела, как главный врач воровато достал с полки несколько пробирок с кровью, припрятал их в сумку и, крадучись, вышел из комнаты. Странное поведение начальника подсказывало Марии, что дело нечисто. На следующий день она попыталась выяснить, не было ли накануне срочных переливаний, и получила отрицательный ответ. В журналах учета не обнаружилось никаких следов пропавшей крови.

Кощунство вершилось в стенах клиники, и Мария поняла, что не успокоится до тех пор, пока сама во всем не разберется. Значит, Господь внял ее страстным молитвам, решила девушка, если избрал именно ее, чтобы указать на преступников. Господь сделал ее орудием восстановления справедливости, и она не остановится ни перед чем, она не убоится тягчайших испытаний, и злодеи, поднявшие руку на то, что принадлежит одному Ему, будут изобличены.