Она согласно и очень уверенно кивнула головой.

— Знаю, Тим все время твердит мне об этом, — ее лицо осветилось какой-то особенной скрытой лаской, — только сейчас нельзя мне в космос.

Лорка, секунду непонимающе смотрел на нее и вдруг догадался.

— У вас ребенок?

Он не сумел скрыть своего удивления; она услышала эту нотку, повернулась к нему и ответила с легким недоумением:

— Да.

— Девочка?

— Девочка, — она засмеялась, — а как вы догадались?

Лорка готов был услышать все, что угодно, но только не это. У Валентины ребенок!

— Вы думали, мальчик? — спросила она, не понимая его растерянности.

— Нет, я сразу догадался, что это девочка, — ответил Федор машинально.

— Как?

Она смотрела на него с настороженным, но веселым любопытством, как смотрят на фокусника, пообещавшего показать интересный трюк.

Что мог сказать ей Лорка про интуитивное угадывание, похожее на озарение? Угадал, и все тут, угадал и остался жив, угадал, а потом и сам удивился, что угадал, если, конечно, все это происходит в спокойной обстановке и есть время и охота, чтобы размышлять об этом да удивляться. Но в любопытстве Валентины было столько бесхитростного интереса, что Лорка постарался, как мог, ответить ей.

— Вид у вас такой, — он оглядел ее с головы до ног, — мягкий, женственный. Вы ведь любите детей?

— Ой, ужасно! Вот еду сейчас с вами, я ведь к своей девочке еду, и все думаю, как она там? — Валентина сцепила руки, она постаралась сделать испуганное лицо, но из этого ничего не вышло — лицо жило, дышало ожиданием желанной встречи. — И знаю ведь, что ничего случиться с ней не может, а все равно беспокоюсь. Вот говорю с вами, а сама потихоньку представляю, как возьму ее на руки, как она будет дышать вот тут, рядом, говорить, тянуть меня за волосы. Как я ее купать буду.

В глазах Валентины мелькнули слезы, она тут же засмеялась, смущенно поглядывая на Федора, и все так же увлеченно продолжала:

— Я всегда сама ее купаю. Там уж знают и не спорят со мной. Я слышала, они говорят — доисторическая мамаша.

— А почему бы вам не стать воспитательницей? Из вас бы, по-моему, получилась очень хорошая няня.

Валентина с ясной улыбкой покачала головой.

— Я знаю, что получилась бы, но Тим говорит — очень глупо, когда муж уходит в космос, а жена месяцами и годами ждет его на Земле. Надо ходить вместе. Вот только как я оставлю дочурку — ну просто не представляю!

Лорка сидел, уронив на колени тяжелые руки. Он не мог, не хотел решиться на такой безжалостный удар. Каждый имеет право на свою радость и на свое горе, Альта говорила верно. Но как разны эти права!

Идя на встречу с Валентиной, Лорка молил судьбу о пустяке, о том, чтобы в ее характере найти достоинства или недостатки, позволяющие человеку выстоять в беде; все равно — окаменеть или расклеиться, лишь бы выстоять. Легкомыслие, непостоянство, сильный интеллект, расчетливость, крепкие цепи других интересов — все это смягчает тяжкий удар истины, приглушает эмоции. Он искал что-нибудь и не нашел ничего. Право! Да, у Валентины было право на свое горе, но было ли право у него, Лорки, бросить это горе в открытую, беззащитную душу? Он задумался тяжело и надолго, поэтому вопрос Валентины хлестнул его кнутом.

— С Тимом что-нибудь случилось?

Любящее сердце — вещее сердце. Уже второй раз она спрашивала об этом. Лорка сумел заставить себя непринужденно улыбнуться.

— У меня сердце щемит, Федор, — она сказала это совсем просто, без эмоций, но тревога так и лилась из ее глаз.

— Глупости, женские глупости, — резко, почти грубо сказал Лорка. — Если уж вы стали женой космонавта, надо привыкать к тому, что иногда щемит сердце.

Она закивала головой, успокаиваясь.

— Да-да, Тим говорил мне об этом.

Рассеянно оглянувшись, Валентина вдруг спохватилась:

— А ясли?

— Неужели проехали? — комично ужаснулся Лорка.

— Проехали, — она смущенно улыбнулась, — это все из-за вас. Напугали вы меня.

— Вот уж не думал, что вы такая пугливая, — Лорка положил на ее теплую мягкую руку свою большую ладонь, — рад был познакомиться с вами.

— Я тоже. Когда ждать Тима?

— Через неделю, — уверенно ответил Лорка и заискивающе добавил: — Вы не рассердитесь, если я покину вас? Мне нужно забежать к жене, она работает вот в этом здании.

— Пожалуйста, — Валентина засмеялась, — только здесь перехода нет.

— А зачем мне переход? Кто я — покоритель космоса или тюфяк?

Лорка засмеялся, подмигнул и прыгнул со скоростной магистрали через оградительный барьер.

— Упадете! — крикнула Валентина, вскакивая с дивана. Но Лорка еще в воздухе сгруппировался и наклонил тело градусов под сорок пять к направлению движения. Шестидесятикилометровая скорость качнула его сильное тело, Федор спружинил ногами и стал прямо, приветственно подняв руку. Валентина была уже далеко и не могла видеть его лица, поэтому улыбаться теперь было совсем не обязательно. Но он все еще улыбался. Какой-то прохожий с седой головой, свернувший к Лорке, видимо, для того чтобы сделать ему выговор за глупое лихачество, увидел эту улыбку и испуганно отшатнулся.

— Ничего, — успокоительно сказал ему Лорка, вытирая лицо платком, — ничего. Все в полном порядке.

Здесь, в спортзале фехтования, была своя особая и неповторимая атмосфера. Свежесть воздуха, напоенного запахами моря и соснового бора, заставляла поеживаться неподготовленных зрителей: комфортная спортивная температура была ниже бытовой. По тренировочным дорожкам, будто связанные невидимыми нитями, двигались, шагали, танцевали и вдруг взрывались молниеносными флешь-атаками стройные фигуры бойцов, затянутых в эластичное трико-броню самых разных расцветок.

На прозрачных, почти невидимых шлемах, защищавших лицо, шею и голову, мерцали тусклые блики рассеянного света. Плавали в воздухе, летали, со звоном перехватывая друг друга, жалили и кусались шпаги-молнии. И если укол был хорош, если «вес» его по древней традиции был не менее 750 граммов, срабатывал фиксатор, посылая незримый радиосигнал. Руководствуясь этими сигналами и общим рисунком боя, поединок оценивал контрольный автомат; на его табло, то зависая, то меняясь с почти калейдоскопической быстротой, высвечивались суммы уколов с вспомогательной оценкой их точности и силы. Когда одна из этих сумм набегала до установленной, раздавался легкий звуковой сигнал; на гарде победителя вспыхивал зеленый огонек, побежденного — красный. Фехтовальщики бережно ставили свое оружие в пирамиду гардами вниз, пуандарами вверх, садились возле автомата в кресла бок о бок и просматривали видеозапись боя, обмениваясь оживленными репликами. На боевой дорожке бои разыгрывались особенно неторопливо и хитроумно. Пуандары шпаг тут украшали пурпурные болевые разрядники. Если разрядник устанавливали на полную мощность, на все сто процентов, на «сотку», как говорили фехтовальщики, чистый укол в грудь своей неистовой раскаленной болью валил с ног ничуть не менее верно, чем укол настоящей шпагой в самое сердце. Правда, на «сотке» работали очень редко, ограничиваясь полусоткой, которая называлась также коброй, или четвертью — шершнем. «Укус» кобры, как правило, бросал фехтовальщика на колени, ну а шершня, чтобы не потерять лицо настоящего бойца, полагалось терпеть на ногах. Возле боевой дорожки всегда были зрители — и посторонние, и из числа отдыхающих фехтовальщиков, — с удобством располагавшиеся в мягких креслах на антресолях, где, кстати, и воздух был заметно теплее. За боем на этой дорожке следил не автомат, а судья-тренер. Перед началом боя он задавал древний, как сама спортивная шпага, вопрос: «Мсье прэ?» — и после того, как бойцы отвечали согласием, открывал бой жестом руки и короткой командой: «Алле!»

В общем, спортзал фехтования был спортзалом фехтования, спутать его с чем-нибудь другим было никак невозможно. Равно как невозможно было не любить его тому, кто по-настоящему держал в руке шпагу — благородное древнее оружие, которое за историю человечества, как феникс, несколько раз умирало и вновь возрождалось из пепла забвения обновленным и еще более прекрасным.