Город был красив. Но сегодня что-то в нем раздражало Суркиса, и он никак не мог понять, что же именно. Он начал мысленно членить город, пытаясь определить, какая же составная часть этого комплекса вызывает в нем неопределенный внутренний протест. И наконец понял: купол. Именно он, невидимый и неощутимый, отделяющий город от окружающего мира.

Но почему? Ведь города под куполами веками шли вместе с человеком — с ледников Антарктиды Земли до оплавленных плато Шейлы, И это естественно: они нужны везде, где окружающая среда непригодна для человека. Вот оно! Непригодна! Зачем же они здесь, на Заре?

Чтобы отделить мир человека от мира природы. Даже такой доброй, как здесь.

Добрая природа? Суркис улыбнулся. Какая чушь! Природа не может быть ни доброй, ни злой. Добро и зло — понятая морали. Природа же вне морали, ибо мораль — функция разума. Только человек может вносить в свои отношения с природой такие понятия, как добро и зло. Только человек может сделать взаимоотношения с природой моральными или аморальными, потому что отношение природы к человеку адекватно его отношению к ней.

А человек относился к ней по-разному. И все же в массе своей он был лишь Потребителем. Потребителем с большой буквы. В Темные Века и даже Века Рассвета человек только брал у природы, ничего не возвращая ей и ничего не давая взамен. Он расхищал ее богатства, считая их неисчерпаемыми, — сколько веков Земля расплачивалась за это, и сколько поколений билось над восстановлением нарушенного экологического баланса! Но все это история, которую Суркис знал только из книгофильмов и документов. Сейчас человек уже перестал быть Потребителем. И доказательство тому — само существование Совета Геогигиены.

Но, перестав паразитировать на природе, человек еще не научился жить с ней в разумном симбиозе. Он просто уклонился от этого, став существом, по сути, внеэкологическим. Отсюда и замкнувшиеся в себе города под куполами не только там, где вокруг них простирается ядовитая атмосфера, но и там, где она не отличается от земной. Отсюда и основная установка Совета Геогигиены: никаких изменений, выходящих за пределы случайностей; сохранить на новых планетах все в таком же по возможности виде, как это было до прихода сюда человека. Поэтому транспортные трассы всюду проходят или по воздуху, или под землей; поэтому мы предпочитаем синтезировать пищу индустриальным методом, а не разворачивать сельское хозяйство, вмешиваясь тем самым в экологический баланс планеты…

Но мы не можем действовать иначе, потому что быть потребителями уже не хотим, а жить в симбиозе еще не умеем. Наши отношения с внеморальной природой должны быть строго моральны. Стоит хоть раз отступить от этого правила — ради чего угодно, пусть даже ради удовлетворения энергетических потребностей планеты не то что на полвека, а хоть на пять веков вперед, как волна зла пойдет по планете, сметая все с пути, как цунами древней Земли.

И чтобы не допустить этого, существуют на всех планетах Советы Геогигиены. А в каждом из них есть координатор, такой вот Суркис, которому очень тошно и больно, — больно отказывать людям, вставать на пути их дела. И ради чего! Ради какой-то четверти градуса, как говорит Ждан. Но ведь с экологическим балансом планеты сопряжен моральный баланс Человечества.

И потом, слишком въелось в нас представление, что человек есть мера всех вещей. Ждана Бахмендо я вижу в лицо; я вижу обиду и горе в его глазах. И мне по-человечески больно за него. А природа… Слишком несопоставимы тут масштабы: я точно знаю — чуть ли не до квадратного метра — площадь зеленого листа по всей Заре; но когда последний раз я держал в руках зеленый лист, живой, а не отпрепарированный в лаборатории? И это самое страшное, потому что я должен защищать то, что понимаю только разумом, от того, что близко и моему разуму, и моим чувствам. А это неизбежно приводит к потере внутреннего равновесия, равновесия мысли и чувства.

Виброплан был уже возле самого Восточного Шлюза, когда Суркис перевел управление на автопилота и, достав из кармана плоскую коробочку телерада, набрал номер Ждана Бахмендо.

Когда с экрана на него удивленно и радостно взглянуло лицо энергетика, Суркис почувствовал, что где-то в горле у него застрял тугой и колючий комок. Он покачал головой.

— Нет. Я не передумал, Ждан. Я не имею права передумать. И вам все равно придется тащить свой энергоцентр куда-нибудь на астероиды. — Комок в горле распух, мешая говорить. — Но если вы не очень заняты, Ждан, приезжайте ко мне. Вы знаете, где я живу? Мне хочется просто поговорить с вами… непосредственно, а не через экран.

Бахмендо чуть заметно улыбнулся.

— Хорошо. Я приеду, Суркис.

Виброплан скользнул в раскрывшуюся навстречу ему диафрагму шлюза.

Пока Крайн пересекал кабинет, его все-таки пару раз качнуло, он чуть задел плечом косяк, потом створка двери скользнула на свое место, и Декстер с Мэдвигом остались одни.

— Ну, — ледяным тоном поинтересовался Декстер. — Что скажете, майор?

— Что на звездолете всегда можно припрятать ящик-другой виски, и никакой таможенный досмотр его не обнаружит.

Это было настолько очевидно, что Декстер промолчал. Мэдвиг размерено маршировал по кабинету — шесть шагов от двери к окну, шесть от окна к двери. На пятой минуте у Декстера от этого коловращения закружилась голова.

— Да сядьте же вы наконец!

Мэдвиг осторожно опустился в кресло по другую сторону коммодорского стола. Кресло охнуло.

— Если ребята с «Доры» действительно протащили пару ящиков виски, а больше незаметно провезти все-таки трудно, то оно должно когда-нибудь кончиться. И даже скоро: что такое два, ну пусть даже три ящика для нескольких сот человек с четырех баз?..

— А пока, — подхватил Мэдвиг, — лучше всего не соваться в зону космодрома. Через неделю на долю наших парней там уже ничего не останется.

Декстер кивнул.

— А что будем делать с Крайном, майор?

— Ему и так после вашей выволочки три дня не спать…

— Что-то мне не верится, чтобы у сержанта были нервы институтки.

— Я знаю его лучше, коммодор, — отрезал Мэдвиг.

Что правда, то правда: своих людей начальник транспорта Форт-Мануса знал.

— Хорошо. Будем считать инцидент, исчерпанным. Но если такое повторится… — Декстер одарил Мэдвига многозначительным взглядом. — Вы свободны, майор.

Через пару дней на совещании командиров баз Декстер попробовал выяснить, не случалось ли чего-нибудь подобного у соседей. Однако ни доктор Лундквист, начальник объединенной скандинавской базы, ни полковник Канаяси, ни даже старина Леженаль на его осторожные наводящие вопросы не ответили. Оно и понятно: кто же на Границе захочет признаться в нарушении сухого закона?

Заседание проходило в одном из зданий космодромного комплекса. Космодром был единственным на Альби, а потому громко именовался международным и служил местом проведения всех подобных встреч. Воспользовавшись случаем, Декстер в перерыве заглянул к начальнику таможни и имел с ним собеседование, в ходе которого выяснилось, что начальник таможни претензий коммодора Декстера никак принять не может, поскольку на «Доре» при досмотре контрабандных грузов обнаружено не было. В свою очередь, коммодор Декстер выразил некоторое сомнение в тщательности досмотра, тем более что таможенники — тоже люди, которым, следовательно, тоже хочется выпить. Именно по этой причине, было сказано ему, в старательности таможенников сомневаться не приходится, поскольку обнаруженные контрабандные товары конфискуются в их пользу, против чего никто не возражает во избежание дипломатических осложнений. Признав последнее возражение резонным, Декстер ретировался.

А поскольку вторая часть совещания была посвящена обсуждению проекта дороги, которая соединила бы все четыре базы и необходимость в которой ощущалась уже давно, то Декстер вскоре начисто забыл о своем ЧП.