Вот и все, что сказал инструктор в камере пыток тюрьмы Авероф, и как будто нет причин усомниться в том, что это правда. Они сделали из него отбивную, ему было не до выдумок. К сожалению, он начал говорить лишь на исходе вторых суток. Так что незачем было ради него посылать в Катерини специальный самолет. Если бы он сознался после первого натиска на допросе, можно было бы успеть вечерним самолетом в Салоники на встречу с читателем залитой вином «Утренней газеты», А сейчас, четыре дня спустя, будет нелегко добраться до этого Карнеадеса, ни настоящего имени которого, ни тем более адреса инструктор не знал. Тут ему тоже можно было поверить. Старый опыт доказывает, что, единожды проронив слово, человек не остановится, пока не выложит всего, что ему известно. Так и этот инструктор под занавес раскрыл главную цель своей поездки. У группы в Салониках была, очевидно, возможность издавать подпольную газету. Инструктору — подпольное имя Галинос — поручили помочь товарищам. Для этой цели у него были при себе десять тысяч драхм, сумма сама по себе не ошеломляющая, но для таких целей немаловажная. Сейчас в кармане специалиста по антикоммунизму лежала сумма, в несколько раз превышающая первоначальную, и он ехал в Салоники, чтобы некоторое время играть там роль инструктора ЦК.

Карнеадес давно уже отвык пить вино или кофе в дорогих ресторанах между Элефтерией и Элефкитирку. На это не было средств. Прежде он, художник и график, зарабатывал неплохо. Но в последние годы с заказами как отрезало. Режим полковников не благоволил к деятелям искусств, если только они не соглашались прославлять его. Чтобы содержать дорогое ателье неподалеку от арки Галереи, Дафне пришлось поступить секретаршей в управление ярмаркой. Супругов часто охватывали сомнения: а правильно ли, что они содержат столь дорогую квартиру? В рабочем предместье Тумбе жилось бы дешевле. И для конспиративной работы такой образ жизни становился все неудобнее: хунта ненавидела интеллектуалов. И все-таки они никак не могли отказаться от этого своего жилища. Оно находилось рядом с университетом, с преподавателями и профессорами которого у супругов сложились самые теплые отношения. Бывая в их доме, эти ученые и не догадывались, что они в гостях у Карнеадеса, руководителя Компартии Греции в Салониках. Они навещали супругов Ксенофопта и Карину Герекосов, знали их как людей умных, рассудительных и тем самым решительных противников режима.

Карнеадес ходил в кафе у Белой башни три дня подряд. Газету с пятном от вина он носил с собой лишь в первые два дня. Так ему подсказывала осторожность, ставшая как бы вторым сознанием. На третий день он уже потерял надежду встретить инструктора из Афин. К чему же обращать на себя внимание тайных агентов, день за днем таская в кармане старую газету?. Но как узнают друг друга в этой толпе два совершенно незнакомых человека? Это если вопреки всем доводам разума гость все же появится в кафе у Белой башни…

— Попробую еще раз, — сказал он Дафне. Жена вздохнула и, порывшись в кошельке, достала грязно-зеленую пятидесятидрахмовую купюру, чтобы он мог, по крайней мере, заплатить за скромный ужин. Она рада была бы пойти с ним вместе, но тогда и платить пришлось бы вдвое больше.

Он поцеловал ее в лоб и сказал:

— В последний раз.

Они оба знали, как много зависит от этой встречи. Близилось осуществление их плана — издание подпольной газеты. Никитас Заимис, наборщик «Утренней газеты», в течение нескольких месяцев выносил из типографии наборный материал. А это была, по сути дела, основная трудность. Доцент университета Георгиос Монастериотис познакомил Карнеадеса со Стратисом Андреадисом, проректором университета по хозчасти, человеком необыкновенно сдержанным даже для их города, где живут самые молчаливые греки. Он очень интересный человек, сказал Монастериотис, поговаривают, будто он играл важную роль в отделе безопасности главного штаба ЭЛАС в сорок третьем и сорок четвертом. Сам Андреадис об этом не распространялся; На вопрос, откуда он все достает, ответил улыбнувшись: «Я как-никак работал по снабжению у генерала Метаксаса».

Карнеадесу и Дафне до сих пор непонятно, почему Андреадис во время одного из визитов к ним как бы случайно заговорил о том, что намечается переоборудование университетской типографии и что в виду этого освободится старый печатный станок. Университет, дескать, готов его продать. Спустя несколько дней Карнеадес, тоже якобы невзначай, сказал, что на станок нашелся покупатель. Андреадис не стал задавать вопросов, кивнул только, когда Карнеадес упомянул о какой-то вымышленной типографии, и запросил до смешного ничтожную цену. С тех пор станок стоит в одном из старых домов под крепостью, и наборщик Заимис вместе со своим товарищем, тоже коммунистом, печатником Софоклесом Маркесом, только и ждет, часа, когда сможет приступить к выпуску первого номера.

Единственное, чего не хватало, — это бумаги. Карнеадес долго колебался: а не попросить ли об этом проректора? Но… То, что он приобрел печатный станок для издателя, чьей фамилии не было в цеховой книге, еще куда ни шло. Если же он заведет речь о бумаге, это все равно что играть с Андреадисом в открытую.

С другой стороны, достать необходимое количество бумаги он не в силах. На один номер еще туда-сюда. Но, выпуская первый, нужно думать о последующих. Для полиции пара пустяков проверить, куда идет бумага с местных фабрик. Значит, бумагу следует закупить в другом городе, а лучше всего в Афинах, где подобного рода сделку все-таки легче скрыть от глаз полиции. С этим Карнеадес и обратился в Центральный Комитет. Призыв о помощи был услышан. Им обещали прислать человека. Как будто предусмотрели все, вплоть до встречи в ярмарочной сутолоке, и вот на тебе, все рухнуло.

«Вечер только начался, и уже сюрпризы», — подумал Карнеадес, когда на улице Эгпатиа столкнулся с Костасом Ставросом и его женой Ильвой. Ставрос был членом бюро организаций и единственным, кто знал, что товарищ Карнеадес не Карнеадес, а Герекос; бывал он и на квартире у арки Галереи. Карнеадес предпочел бы пройти не поздоровавшись. Ставрос, опытный подпольщик, все понял бы. Но Ставрос заговорил с ним сам. Ему не терпелось рассказать другу об одной из побед, таких нечастых в эти дни. Портовым рабочим удалось разоблачить шпика, проникшего к ним под личиной профсоюзного работника. Карнеадес понимал, что трудно не поделиться такой новостью. «Будь у нас газета, — подумал он, — об этом узнало бы гораздо больше людей. Да, будь у нас газета!..»

Карнеадес то и дело поглядывал на жену Ставроса, словно вопрошая: правильно ли ты поступаешь, рассказывая об этом в присутствии третьего лица? В нынешнем положении даже жена — третье лицо. Ставрос улыбнулся и тихо, с гордостью проговорил:

— Ты за Ильву не тревожься. Спроси у женщин с табачной, кто для них авторитет.

Это новость! До сих пор никак не удавалось подступиться к работницам с табачной фабрики, а ведь положение их было еще безрадостней, чем у рабочих-мужчин. С ними никто не считался, и негде было им искать защиты и совета. И вот оказалось, что там действует жена опытного подпольщика. Ставрос ни разу об этом не упоминал. Что ж, таковы законы конспирации. Но теперь придется поговорить с Ильвой…

Пора идти. Карнеадес торопливо попрощался.

Ильва Ставрос спросила мужа:

— Что это за человек? Не понимаю, зачем ты откровенничаешь с ним?

— Ничего, — ответил Костас. — С ним можно.

Карнеадес шел быстро, но так, чтобы в потоке людей, спускавшихся к Белой башне, не обращать на себя внимания. Он ненавидел эту стрельчатую башню на бывшем крепостном валу. В народе ее называли «кровавой башней». Сотни лет в башне пытали людей, она внушала жителям города страх и ужас. Воспоминания о мрачных днях турецкого ига и греческой реакции снова ожили в нем. Пусть толпы туристов с удивлением фотографируют эту крытую блестящим цинком башню, ему, Карнеадесу, она всегда будет напоминать о варварах прошлого и об их нынешних наследниках.