Но пока что надо было ехать в МУР, предъявлять Пачкалиной альбомы с фотографиями известных милиции мошенников — это было первым действием в решении возникшей передо мною задачи.

Пока я выписывал пропуск, Пачкалина с интересом и некоторым испугом оглядывала помещение приемной — в МУРе она была впервые. Мы поднялись в канцелярию, где меня уже ждал инспектор шестого отдела Коля Спиркин, великий спец по всякого рода мошенничествам. Коля провел нас в свой кабинет, который на свежего человека должен был производить впечатление ошеломляющее: какие-то огромные свертки с коврами валялись на полу, на стульях были сложены груды цветастых платков, около окна возвышалась целая пирамида поношенных разномастных чемоданов, большой письменный стол усеян обрезками бумаги, игральными картами, фотографиями, клочьями ярко-оранжевой, с переливами, парчи — вещественными доказательствами разносторонней и активной деятельности Колиных поднадзорных. Вдоль стен шли стеллажи, на которых были прикреплены скромные рукописные плакатики: «РАЗГОН» «БРИЛЛИАНТЫ», «КУКЛЫ ДЕНЕЖНЫЕ», «КУКЛЫ ВЕЩЕВЫЕ» «ФАРМАЗОН», «АФЕРИСТЫ», «КАРТЕЖНИКИ», «ЖЕНИХИ». На стеллажах размещались альбомы с фотографиями деятелей, облюбовавших одну из этих специальностей, и потерпевшим их предъявляли, с целью опознания. Я вспомнил еще один плакатик, нарисованный лично Колей и вывешенный на видном месте — «ОПОЗНАНИЕ ПРЕСТУПНИКА — ДЕЛО ЧЕСТИ ПОТЕРПЕВШЕГО!», но начальство, как водится, не оценило Колиного юмора, и плакатик пришлось снять.

— В общем, альбомы — вчерашний день криминалистики, — сказал Коля непринужденно. — Как раз сейчас мы переводимся на централизованный машинный учет: зарядил карточку с приметами и специализацией преступника, и через две минуты получаешь ограниченное количество фотоснимков. — Он вздохнул и, подвинув стремянку к стеллажам, полез к полке с надписью «Разгон». — Но пока что сотен шесть картинок просмотреть придется… Сначала посмотрим профессиональных «разгонщиков», если не найдем, тогда остальных…

— А остальных-то зачем? — спросил я.

— Да они не стабильные какие-то. — с огорчением сказал Коля. — Вчера он «куклы подкидывал», завтра будет фармазонить. А сегодня, глядишь, самочинный обыск зарядил…

Коля выложил на стол несколько больших, в разноцветных коленкоровых переплетах альбомов, придвинул один из них к Пачкалиной:

— Пожалуйста, гражданочка. Не спешите, разглядывайте внимательно.

Пачкалина недоверчиво посмотрела на вихрастого Колю, который в свои тридцать лет выглядел в лучшем случае первокурсником-студентом, и открыла альбом. Я сидел рядом с нею и тоже с интересом разглядывал снимки — мне ведь по моей специальности делать это нечасто приходится, хотя я знаю кое-кого из жуликов, представленных в Колиной коллекции.

Пачкалина загляделась на Олега Могилевского по кличке «Портвейн». Лицо красивое, мягкое, густые темные кудри до плеч, по-детски пухлые губы, огромные чистые глаза в пушистых девичьих ресницах, кокетливый наклон головы… Не хватает только надписи в завитушках: «Люблю свою любку, как голубь голубку»…

Нежный красавец этот не так давно приглядел одного деятеля — заведующего плодоовощной базой. И решил «взять» его профессионально. С дружками своими устроил за ним плотную слежку, фотографировал машины с овощами, которые, по его расчетам, «налево» уходили, словом, досье на него такое оформил, что в ОБХСС зашлись бы от зависти. В один прекрасный день является к заведующему домой, с ним двое в форме, понятых берут: обыск. Заведующий трясется, да куда денешься? Пока те двое ищут, Портвейн уселся хозяина допрашивать — документы, фотографии ему предъявляет: вы, мол, установленный жулик и доказанный расхититель соцсобственности. Заведующий покряхтел и сознался, показания собственноручно записал и поставил подпись свою. Забрали у него разгонщики тысяч двадцать, вещей ценных два чемодана и удалились, отобрав подписку о невыезде с места жительства.

Так бы все и обошлось, если бы сосед-понятой не стал по разным инстанциям жаловаться: жулика вроде разоблачили в моем присутствии, а он живет себе на воле и в ус не дует…

Пачкалина листала альбом, время от времени отирая кружевным платочком выступавшую на лбу от напряжения испарину, иногда задерживалась на каком-нибудь снимке, рассматривала и, как бы сама себе отвечая, отрицательно покачивала головой, листала дальше. Уже в конце первого альбома остановилась на персонаже с удивленным лицом и ангельски-невинными глазами, вопросительно посмотрела на Колю.

— Нет, нет, — уверенно сказал Коля. — Этот сидит. Рудик Вышеградский, он же Шульц, кличка Марчелло. Отбывает с 13 марта по приговору народного суда Свердловского района.

Пачкалина понимающе кивнула и перешла к следующему альбому. Мало-помалу она увлеклась этим занятием, и теперь, когда она хоть на время забыла о своей беде, вид у нее был такой, будто пришла она в гости в солидный семейный дом, и пока хозяйка, подруга ее задушевная, готовит угощение, она коротает время, рассматривая фотографии подруги, друзей ее и любимых родственников.

Коля Спиркин, наверное, знал, что с его посетителями время от времени происходят такие вещи, поэтому он сказал Пачкалиной вежливо:

— Вы, гражданочка, пожалуйста, от своего дела мыслями не отвлекайтесь, держите перед собой образ преступника. А то и запутаться недолго, если просто так разглядывать, любоваться на них… — И широко ухмыльнулся: — Они ведь у нас красавчики…

Они и впрямь были красавчики — Бичико, Монгол, Шпак, Котеночек, Портной, Берем-Едем и многие другие все, как на подбор: симпатичные и приветливые лица, честные, доверчивые глаза. Это, конечно, не удивительно — ведь приятная внешность — их профессиональный «инструмент», своего рода отмычка, способ отбирать деньги без помощи грубой силы, а как еще влезть в душу «лоху» — это они так своих простодушных клиентов именуют, наверное, сокращенно от слова «лопух».

Разглядывая их вместе с Пачкалиной, я подумал, что они здорово опровергают Чезаре Ломброзо с его теорией биологической предопределенности преступников. По его мнению, выходило, что у преступников по сравнению с нормальным человеком обязательно искажены черты лица — разные там лицевые углы и тому подобное, и в результате у них звероподобная, чисто «уголовная» физиономия, так называемый «тип Ломброзо». И я вспомнил, что, приняв у себя в Ясной Поляне Ломброзо, Лев Толстой, хоть и не юрист и не антрополог по специальности, записал в дневнике: «Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок».

— Кажись, вот на этого похож, — ткнула пальцем Пачкалина в снимок, с которого нахально улыбался круглолицый курносый субъект с ямочками на щеках.

— Может, и похож, — сказал Коля, — только к вашему случаю он не подходит. Это Сеня Табуретка, безногий, — и пояснил: — Он на тележке такой, вроде табуреточки на колесиках, катается. Поэтому и прозвали его соответственно.

— Ой-ей, — посочувствовала Пачкалина, еще раз посмотрела на снимок и задумчиво спросила: — Он тоже жулик?

— А как же, — весело ответил Коля. — Здесь все жулики.

Пачкалина помялась немного, но, видимо, очень хотелось спросить, и она спросила:

— Так ведь без ног-то, откровенно говоря, как он… ну, это самое?..

Коля засмеялся:

— Жульничает? Ха! Он ведь не карманник, для его специальности в первую очередь голова нужна, а не ноги!

— Понятно, — кивнула Пачкалина и вздохнула: — Вот ведь люди какие странные — покарал бог с ногами, а он все не унимается…

Часа два еще мы рассматривали с ней фотоснимки, приглядывались к похожим, сопоставляли их с данными картотеки, но ничего интересного не нашли. Закрывая последний альбом, Пачкалина длинно вздохнула и сказала:

— Нет их здесь, значит… — И в голосе ее мне послышались разочарование и укор: что же это, мол, мы с Колей так не по старались, штук сорок альбомов по полкам распихали, а тех жуликов, ее единственных, сюда не включили; на кой же они нужны тогда, эти альбомы? Так, пустая и никчемная забава…