— С тех пор, как получили заказы. — Люк деловито взялся за карандаш. — Сейчас посмотрим. У нас есть ореховая доска — ее вполне хватит для гроба — и кусок того белого плюша…

Он сложил несколько цифр, умножил сумму на два, склонив голову, оценил взглядом полученный результат и округлил его.

— Куклу мы потом, конечно, выкопаем. Я учел это в своих расчетах.

— Ничего не понимаю, — сказал Эфраим. — Мы ведь организовали эту церемонию, чтобы символически похоронить нашу профессию. Кристально чистый, благородный конец достойного уважаемого ремесла. А вы мне тут толкуете о потворстве капризам ребенка из богатой семьи. Я был уверен, что после этих похорон наша фирма закроется.

— Я тоже, пока не поступили заказы.

— Это же неэтично.

— Это деньги на банковском счету, — напомнил Люк.

— Деньги — не самое главное в жизни, — ханжеским тоном заявил Эфраим. — Я отказываюсь проституировать свое искусство.

— Вы уже ступили на эту дорожку. Вспомните-ка собачку миссис Чедуэлл.

— Так ведь то было живое существо, которое погибло при трагических обстоятельствах, — возразил Эфраим. — Наша профессия допускала подобные погребения еще до того, как Сигк Геслигк вонзил нам нож в спину. Другое дело — куклы.

— Почему?

— Это издевательство, вот почему!

— Нельзя издеваться над тем, что не существует. — Люк швырнул в сторону карандаш и откинулся на спинку стула. — Может, вы знаете другой способ избежать банкротства? Ждать заказов на настоящие похороны бесполезно. Их нет и не будет. Люди больше не умирают. И кстати, раз уж пошел такой разговор, не откажите в любезности объяснить, в чем разница между погребением куклы и преданием земле пустого гроба.

— Вы стали другим человеком, — грустно произнес Эфраим. — Это вам успех ударил в голову. Недели две назад вы бы так не рассуждали. Неужели для вас уже ничего не значат традиции нашей профессии?

— Напротив, — не моргнув глазом, ответил Люк. — Однако мне нужна еще пища телесная.

— Но мы ведь договорились, что после этих похорон уйдем от дел. С нашим бизнесом покончено.

— Пятнадцать заказов, — улыбнулся Люк. — Я передумал.

Улыбка его быстро померкла, когда к ним без всякого предупреждения нагрянула беда, неожиданная и, естественно, крайне нежелательная.

Имя ее было Огэстес Блейк, а отправной точкой — само Правительство.

— Какой позор! — всхлипнул Эфраим. — Ну и попали же мы в переплет — суд, приговор… Лучше б я умер.

Люк воздержался от комментариев. И без того было ясно, что, умри Эфраим по-настоящему, они оба не подверглись бы судебному преследованию по делу, которое возбудил против них Блейк.

— Заговор с целью фальсификации официальных статистических данных, — стонал Эфраим. — Нарушение общественного порядка, вызванное устройством мошеннических похорон. Получение обманным путем дохода от продажи цветов и венков. Инспирация ложных слухов о неэффективности препарата бессмертия, которые повсеместно сеют тревогу и отчаяние. Подрывная деятельность, в результате которой резко ухудшились отношения между Правительством и Ригелианским послом. — Он уставился пустыми глазами на своего компаньона. — Неужели мы действительно все это совершили?

— Так сказал судья.

Сейчас Люка не могли приободрить даже заказы на пятнадцать погребальных церемоний. Он провел по волосам дрожащей рукой.

— Как же он с нами говорил. Каким тоном! Будто мы преступники! Да еще подчеркнул, что делает нам великую милость, заменив тюремное заключение огромным штрафом.

— Если мы его не уплатим, нам не миновать тюрьмы, — заметил Эфраим.

— Сам знаю. — В этот момент по дому разнеслось эхо дверного звонка, и Люк угрюмо сдвинул брови. — Держу пари, что на нас сейчас свалится новая беда. Или это какой-нибудь наглый молокосос, который поинтересуется, как вы себя чувствуете. Казалось бы, их уже должно мутить от этой дурацкой шутки. Сколько можно!

Он встал и, ворча, пошел открывать дверь. Сидевший за столом Эфраим услышал какое-то невнятное бормотание и приближающиеся шаги нескольких ног. Он поднял взгляд на вернувшегося Люка. Тот был не один. Вместе с ним в комнату вошел ригелианин, высокий, покрытый чешуей гуманоид, с аппаратом звуковидеозаписи, который висел на перекинутом через шею ремне. «Турист», — с раздражением подумал Эфраим.

— Эфраим, разрешите представить вам Джела Рэнгка, — сказал Люк. — А это, мистер Рэнгк, тот самый знаменитый Эфраим Фингл, о котором вы, несомненно, слышали.

— Я присутствовал на вашем в высочайшей степени интересном судебном процессе, — прошипел ригелианин. Говоря, он издавал такие звуки, словно у него вместо голосовых связок был паровой двигатель. — Великолепнейший образец примитивного исполнения правосудия через третейский суд. — Он прикоснулся к висевшему у него на шее ящичку. — Я все сюда записал, чтобы потом смонтировать фильм.

— Очень с вашей стороны любезно, — холодно произнес Эфраим. Он слишком хорошо помнил, что именно ригелианам обязан своим нынешним унизительным положением.

— Невероятно сожалею об упущении возможности запечатлеть погребальную церемонию, в которой причина столь крупных для вас неприятностей, — продолжал ригелианин. — Вот такой фильм стал бы очень, очень ходким товаром для проявляющих любопытство к странным похоронным обрядам, имеющим место на кое-каких планетах. Можно повторить эту церемонию?

— Нет, — сказал Эфраим.

— Надо подумать, — сказал Люк.

— Нет! — упорствовал Эфраим. — Ни за что!

— Хорошо заплачу, — сказал Джел Рэнгк.

Эфраим пересмотрел свою точку зрения.

Стояла поздняя осень, и день выдался холодный. В этот день в Сенте-Форксе (население — 17 106 душ) должно было состояться последнее представление сезона. Эфраим Фингл, необыкновенно элегантный в своем безукоризненном траурном одеянии, критически оглядывал наемных участников процессии, носильщиков, плакальщиков и оркестрантов. В последнюю минуту к нему присоединился Люк. Он лоснился от курортного загара, и от него за версту разило преуспевающим бизнесменом. Кивнув на гроб, Люк поднял брови.

— Что там на этот раз? — быстро спросил он.

— Старые шлепанцы бабушки Хилтон. Она ведь выиграла в лотерею. Шлепанцы она все равно собиралась выбросить, а тут решила, что они заслуживают достойного погребения.

— Шлепанцы так шлепанцы, какая разница. — Люк вдруг грозно нахмурился. — А ну-ка спрячь свою улыбочку в карман! — набросился он на одного из наемных участников похоронной процессии. — Тебе платят за то, чтобы на твоей роже была скорбь, а не клоунская ухмылка!

Тут оркестр бодро грянул траурный марш из «Саула», и гнев Люка как рукой сняло.

— Им полюбился этот марш, — с некоторым смущением пояснил Эфраим.

— Поедем на катафалке?

— А почему нет?

Люк с Эфраимом влезли на катафалк и, когда процессия тронулась с места, изобразили на лицах полное умиротворение. Траурный кортеж свернул на Мэйн-стрит и под деловитое жужжание аппаратов видеозвукозаписи двинулся сквозь строй инопланетных туристов.