Одно из сообщений заставило Джейка насторожиться. Это было официальное извещение береговой метеостанции, траверс которой они проходили. Станция предупреждала, что сила ветра уже достигла 38 миль в час и продолжает нарастать, заходя к осту. Есть основания предполагать, что в течение ближайших часов она достигнет 44–45 миль, в связи с чем судам каботажного плавания предлагалось немедленно идти в ближайшее доступное им укрытие и отстаиваться там; судам же дальнего плавания — уходить в открытое море на полном.

— На полном! — Джейк выругался крепко и обстоятельно, торопливо записывая это слово. Подтянув к себе журнал, он начал заносить в него сообщение, расшифровывая теперь уже не сигналы, полученные им, а собственные поспешные каракули. И вдруг, вписывая цифру «44», Джейк ощутил чувство, похожее на озарение, — так бывало в школе, когда долго не дававшаяся задача становилась внезапно понятной и ясной, словно он увидел ее с другой стороны. Ведь утверждаемый станцией на ближайшие часы прогноз расшифровывался шкалою Бофорта как «крепкий шторм» — шторм десятибалльный, шторм, который оставлял и вполне исправному судну не слишком много надежд, а их «Мери-Энн», с наспех заведенным пластырем и полузатопленным отсеком, не оставлял ничего.

Но там, на палубе, и внизу, в машинном, его товарищи делают все, что в их силах, чтобы спасти корабль, а он только фиксирует предупреждение, посланное ему другими людьми с далекого берега, и, обладая возможностями, данными в его руки, не использует их, связанный проклятыми «Правилами». Здесь, в радиорубке, господствуют только они, кем-то, когда-то установленные, сухие и незыблемые, как закон, налагающие на него свой запрет.

«Пусть каждый исполнит свой долг», — вспомнилась фраза Нельсона, заученная еще на школьной скамье. Все выполняют свой долг, как бы он ни был тяжел. А он? К черту!

Авторучка, еще зажатая в пальцах, полетела в угол, и Джейк включил умформер. С минуту он поколебался: может быть, дать предварительный — Си-кью-ди?[1] Но ключ сам выстукал три тире, три точки, три тире — SOS — и затем после паузы послал в эфир свои координаты.

Когда Джейк, закончив передачу, вновь переключился на прием, пришло два отклика. Первый, далекий, плохо слышимый, подтвердил прием и сообщил, что у него неполадки с машиной, в связи с чем он сможет подойти часа через три. Второй, ясный и четкий, лаконично ответил: «Принял. Иду на помощь. Держи связь».

Внезапно возникшая усталость заставила Джейка откинуться на спинку стула и сбросить наушники. Пот заливал лицо. Он почувствовал чей-то пристальный взгляд на своем затылке. Это был штурман.

— Я сейчас пойду к старику Цезарю, — пробормотал Джейк, вставая.

С минуту он постоял молча, а затем Горн, не говоря ни слова, занял его место.

Едва Джейк выбрался на палубу, как должен был ухватиться за натянутый леер. Не отдельные порывы ветра, а плотный, сплошной поток воздуха, струею гигантского вентилятора, осязаемо тяжелый, лег ему на плечи, прижимая к палубным надстройкам. Горизонта не было. То небольшое водное пространство, которое успел охватить его взгляд, предстало в виде котлована или глубоко вогнутой чаши. Оно было не полосатым, как утром, а почти сплошь затянутым ослепительной белизной пены. Края этой чаши смыкались с прижатым к морю покровом дымчато-серых туч, и там, на самом дне этой слепящей своей белизной впадины, находилась их маленькая «Мери-Энн». Прижатый потоком ветра к надстройке, Джейк ощущал теперь всем телом непрерывную вибрацию ее корпуса от работающих винтов, не чувствуя при этом поступательного движения вперед, словно «Мери-Энн» было уже не по силам выбраться со дна котлована.

От бесплодных усилий старого судна, согнутого, как в приступе подагры, все нарастающим креном, от напряженной вибрации корпуса, напоминающей дрожь живого существа, а может быть, и просто от этого сгущенного, мчащегося потока воздуха у Джейка перехватило дыхание, и, рванув дверь, он почти свалился по трапу в кают-компанию.

Новый наклон судна заставил его ухватиться за ручку двери, и он без стука влетел в каюту капитана.

Капитан сидел спиной к нему, у столика, между койкой и переборкой. Он был в плаще, но без фуражки и, удерживая равновесие, лишь повернул голову.

— Вы что, Стенхоп? Что-нибудь новое?

— Да, сэр! — Опираясь плечом о дверь, Джейк протянул ему журнал с записью.

В желтоватом свете электричества седая, коротко подстриженная голова казалась серебряной, и профиль с хищно вырезанной ноздрей снова напомнил римского императора.

Развернув на столике журнал, капитан склонился над ним, и теперь Джейк видел лишь его затылок, да из-за левого плеча сидящего прямо ему в глаза смотрела темноглазая женщина с привинченного к переборке портрета. Джейк уже не раз видел ее, но только сегодня заметил признаки старости на этом спокойном и красивом еще лице. Складки у рта и седые пряди в уложенных на лбу локонах — следы долгих и многих разлук и ожиданий.

Джейк отвел глаза на затылок Цезаря, и его внимание привлек к себе воротник кителя. Он был старый, порыжевший от солнца и пота, но его край, из-за которого белел воротничок, был аккуратно подшит свежей полоской сукна. «Это работа ее рук», — подумал Джейк и почувствовал, что краска бросилась ему в лицо. Цезарь был таким же, как он, как Горн, как долговязый Билл, как все те, кого связывает кровное братство моря. Недаром Горн утром одернул его, когда он в мальчишеской запальчивости глупо обвинил капитана в продаже их интересов хозяевам.

Все еще держа журнал в руках, капитан откинулся на спинку кресла.

— Этого и следовало ожидать, Стенхоп, вполне закономерно! — Он сложил журнал и протянул его Джейку. — Если нам удастся удержаться на курсе, минут через сорок мы выйдем на траверс Канала.[2] И тогда поворотим, если это удастся, вернее, если успеем… — медленно проговорил он и, заметив, что радист все еще не уходит, добавил: — У вас есть еще какие-нибудь соображения?

— Да, сэр! — У Джейка перехватило горло, и он почувствовал себя школьником, пытающимся оспаривать учителя. Удар волны, обрушившийся на палубу, заставил его повиснуть на распахнутой двери. — Я думаю… Мне кажется, сэр, что у нас есть основания дать сигнал.

Кресло повернулось, и глаза капитана окинули радиста.

— Вы думаете?! Спасибо за совет, Стенхоп, но, мне кажется, это бесцельно. Вернее, поздно! Все теперь зависит от поворота. Через полчаса я поднимусь наверх и тогда зайду к вам.

Разговор был окончен, и Джейк, засунув журнал за борт кителя, отправился в обратный путь.

На палубе его поразило странное затишье, словно поток ветра иссяк. Теперь «Мери-Энн» не лежала на самом дне котлована, а медленно и тяжело ползла по крутой, почти отвесной стене из белой пены. А там, впереди, высоко, почти на уровне мачт, край стены завертывался, нависая козырьком, но не белой, как прежде, а сине-зеленой гирляндой и, когда Джейк, добежав, распахнул уже дверь в радиорубку, обрушился, накрыв собой палубу.

Поскользнувшись в заплеске волны на полу, Джейк наткнулся на что-то мягкое. Это был Горн, стоявший наготове и захлопнувший за ним дверь.

Выслушав рассказ Джейка о свидании с капитаном, Горн по своему обыкновению прорезюмировал:

— Итак, санкции на данный вами сигнал не получено. Что касается мотивировки отказа, то нужно признаться — она убийственно резонна! «Поздно!» Действительно, кто решится рисковать собой на такой волне. Однако это определение в равной степени относится и к повороту. Ведь в трюме уже четыре! Только бог может помочь нам… — Он взялся за ручку двери. — Ну, я пойду наверх, моя помощь может ему понадобиться. — И уже с порога добавил: — Пока вы ходили, я принял позывные и записал для вас. Кажется, это русский!

Дверь захлопнулась, и Джейк, пожалуй, впервые почувствовал гнет одиночества. Оно давило его не мыслью о совершенном проступке против дисциплины, о нарушении кем-то, когда-то узаконенных «Правил», а той прикованностью к месту, которая и составляла его долг теперь. Он мысленно спорил сам с собой и доказывал свою правоту. Неужели из-за проклятых «Правил» должны погибнуть все дорогие ему люди, с которыми он плавал? Нет! Он не бессловесная скотина, падающая под ударом электротока на бойне! Будут судить? Черт с ними!