— Он что же, один жил? — спросил Корнилов у Сазонкина. Тот посмотрел на управдома и сказал:

— Алексей Алексеевич, вы-то уж, наверное, знаете…

— Что, что? — растерянно переспросил старик, поднимаясь с дивана. Он, видать, задумался и не расслышал вопроса.

— У Алексеева есть семья? Жена, дети?

— Да, есть. Жена… — Управдом посмотрел на Игоря Васильевича виновато. — Я не помню ее имени. Она у него переводчица, сейчас за границей. Мне Тельман Николаевич рассказывал. В Финляндию уехала. А детей у них нет. Живут вдвоем.

— Надо ведь сообщить жене?.. — нерешительно произнес Сазонкин.

— Надо, — вздохнув, ответил Корнилов. — Возьмите это на себя. Узнайте, где она работает, переговорите с руководством. Вы с товарищем Сазонкиным продолжайте осмотр, — обратился он к Бугаеву. — Оформите протокол, а я поехал. Узнаю, как дела у Шакутина. — Он попрощался с понятыми, тихо сидевшими на диване, и пошел было уже к дверям, но вернулся: — Семен, если найдешь письма, документы какие, сразу звони.

10

Когда Корнилов вернулся в управление, секретарша, перечислив всех, кто звонил или заходил во время его отсутствия, добавила:

— Лужский начальник розыска раза четыре уже трезвонил. Просил, как вы вернетесь, чтоб я сразу его вызвала…

— Срочно, Варя!

Игорь Васильевич едва успел снять пальто, как Варвара, приоткрыв дверь, доложила:

— Шакутин!

— Товарищ подполковник, капитан Шакутин докладывает. — Слышно было прекрасно, будто звонили с соседней улицы. — Операция, можно сказать, закончилась!

— Так закончилась все-таки или нет? — Полная ясность, товарищ подполковник.

— Подождите, — перебил его Игорь Васильевич, — я включу магнитофон. Докладывайте все по порядку.

Шакутин недовольно крякнул. Не так давно в управлении завели порядок: наиболее важные телефонные разговоры записывать на магнитную ленту, чтобы потом можно было проанализировать, детально обсудить сообщение.

— Давай, капитан, рассказывай, — сказал Корнилов и с интересом подумал: «Подтвердилась моя догадка или нет?» И, словно угадав его нетерпение, тот сказал:

— Ваше предположение по поводу лесника Зотова оказалось верным. Сейчас у следствия есть все доказательства. — Он чуть-чуть помедлил. — Начну по порядку. Мы со следователем Каликовым восстановили позу убитого на тропинке…

— Я тебя перебью, Александр Григорьевич, лесник признался?

— Это как посмотреть, — сказал Шакутин. — Порешил он себя, Игорь Васильевич. Мы его из петли холодного вынули.

— Еще того не легче, — пробормотал Корнилов и подумал: «Зачем же ему художника убивать-то понадобилось, если сам в петлю полез? А может быть, его, как свидетеля, устранили?» — Чудно получается… Оружие у него нашли?

— Нашли, товарищ подполковник. Миноискатель помог. Карабин трофейный, немецкий. Экспертиза подтверждает — из него стреляли.

— Но откуда уверенность, что именно лесник стрелял? — спросил Корнилов. — Может быть, кто-то с обоими расправился!

— Товарищ подполковник… — обиженно сказал капитан. — Да ведь все сходится. По следу мы прошли, как вы советовали. Он хоть и петляет по лесу, но ведет на кордон. А в лесу участки незаметенные есть. Следок как новый. От лесниковых лыж. Егерь еще раз подтвердил, что у старика была винтовка. Да и самоубийство само за себя говорит. Никаких признаков борьбы. И на карабине отпечатки только лесниковых пальцев. Вы меня слышите, товарищ подполковник? — спросил Шакутин, видимо обеспокоенный долгим молчанием Корнилова.

— Слышу! Я бы с выводами не торопился. Докладывайте теперь по порядку.

— По ране эксперт определил направление полета пули. Да же угол наклона определил. Рана у него справа, как раз с той стороны, где мы с вами с самолета лыжню видели. Метеорологи подтвердили — в тот день в 16 часов видимость позволяла разглядеть человека на расстоянии более четырехсот метров. Ну уж тогда мы весь снег вокруг горстями перелопатили. Разыскали гильзу! Потом я с группой сотрудников отправился к леснику. Да поздно…

— Записки никакой не нашли? — спросил Игорь Васильевич.

— Нет, ничего не оставил. Действительно, непонятная история. И чего лесник этого парня стукнул? Не узнали, кто он?

— Художник Тельман Алексеев, — сказал Корнилов.

— Художник все-таки… — огорчился капитан. — Вот те на!

— Судмедэксперт исследовал труп Зотова? Нет подозрения на убийство? Отравление, например?

— Это исключено, Игорь Васильевич. Все досконально исследовали.

Переговорив с Шакутиным, Корнилов долго сидел в раздумье. Он прослушал еще раз запись разговора, стараясь оценить сообщенные капитаном факты, прикидывал, не упустили ли чего там на месте. Нет, пожалуй, и он действовал бы так.

«Ну что ж, можно считать дело законченным? Достаточно ли улик против мертвого лесника? В конце концов пусть прокуратура решает — закрывать дело или нет, — думал он. — Да закроют. Что им остается? Попробуй теперь узнать, что и почему. Мертвые молчат!» Но дело все же очень тревожило его.

«Ладно, — наконец решил Игорь Васильевич, — утро вечера мудренее. Надо будет на свежую голову пройтись по всему делу. От начала до конца. А конец-то! Ну и конец!»

Но и дома он никак не мог полностью отключиться от драмы Орельей Гриве. Мысли об этом все время лезли в голову, беспокоили, словно легкая, только-только проклевывающаяся зубная боль.

Поздно вечером, уже собираясь ложиться спать, Игорь Васильевич взял из шкафа словарь. Поискать, что же такое Орелья Грива. «Орелка, рель, гривка — сухая полоса холмов или гребней среди болот», — было написано там. «И всего-то? — подумал Корнилов. — А я-то думал, что-нибудь красивое, возвышенное». Но тем не менее он стал думать об этой Гриве, о вековых елях и снежных полянах вокруг. Ему вдруг очень захотелось туда, в лес. В трудные минуты жизни, в пору душевного смятения, острой неудовлетворенности собой, своими поступками Корнилову всегда хотелось быть в лесу. Идти легко, без устали, глухими, позабытыми тропинками, смотреть с крутого берега, как темный поток лесной реки несет и крутит первые, тронутые багрецом листья; слушать далекую перекличку тянущихся к югу ястребов; вдыхать терпкий аромат заросшей вереском и клюквой мшары.

Тогда уходят, отодвигаются куда-то на второй план мелкие житейские невзгоды и заботы. Ясность и стройность приобретают мысли. То, что еще недавно видел словно в тумане, становится четким, выпуклым…

Телефонный звонок вывел Корнилова из задумчивости. Он вздохнул и с неохотой взялся за трубку. Звонил Бугаев. Голос у него был взволнованный.

— Товарищ подполковник, разыскал я документы Алексеева. Ну, знаете, всего ожидал…

Волнение Семена передалось Корнилову.

— Да говори, что стряслось? — нетерпеливо сказал он.

— Документик один зачитаю. Слушайте: «Дубликат свидетельства о рождении. Выдан Орлинским сельским Советом. Зотов Тельман Николаевич. Родился шестого мая 1926 года в деревне Зайцево. Родители: Зотов Николай Ильич и Алексеева Василиса Леонтьевна».

Корнилов молчал потрясенный.

— Судя по вашему молчанию, товарищ подполковник, вам все понятно, — сказал Бугаев. — Мы тут с Сазонкиным обалдели. Вот какие делишки, — он вздохнул и добавил: — Ну и еще тут есть разные бумаги. Ничего особо интересного. Он их почему-то в кухонном буфете держал. Мы потому и провозились долго. На кухню пришли в последнюю очередь.

— А в письмах не нашли приглашения от отца приехать? Или телеграммы? — приходя в себя, спросил Корнилов.

— Нет, Игорь Васильевич… Все письма старые. От женщины. От жены, видать. От отца нету.

«Многовато событий для одного дня. Это ж надо! Отец сына». Он повесил трубку и в замешательстве прошелся по комнате. «Нет, чересчур жестокое это преступление, чтобы поверить в него безоговорочно, — думал Корнилов. — И слишком много неясного, чтобы считать дело законченным…»

(Окончание в следующем выпуске)

Андрей БАЛАБУХА

РЕШЕНИЕ


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: