Я стоял у раскрытого окна. Октябрь брал свое. Было холодно. Резкий ветер подхватывал с земли прелые листья и кружил над пожухлой травой. Недавно прошел дождик, и листья были влажными и почти не шуршали.

Тишина. Глубокая осенняя тишина. Негородская тишина, от которой на сердце у горожанина становится и грустно, и тревожно. Особенно когда горожанин за высокими стенами с проволокой, по которой пропущен ток.

Я закрыл окно и взял папку. О, ирония судьбы. Сколько раз я держал в руках похожие папки, в которых описывались чужие преступления, и думал о том, как выгородить того, кто это преступление совершил. И за это мне платили деньги. Теперь я должен прочесть о человеке, который ничего не совершил, и думать о том, как его утопить. И за это мне тоже платят. Какое развитое у нас общество и сколь многообразны его потребности! Я вздохнул и раскрыл папку. На первом листке было написано:

«Джон Кополла. Сорок четыре года. Шервуд, Местак-Хиллз, восемь.

Женат, двое детей.

Жена Аннабелла Ли, урожденная Грюнвальд, сорок лет, не работает.

Дети: Питер, двадцать лет, студент Местакского университета, изучает историю.

Дочь Джанет, одиннадцать лет, учится в школе Джозефа Гаруссара.

Дом. Куплен восемь лет назад за пятьдесят тысяч НД. Выплачена уже примерно треть стоимости. Сейчас дом стоит что-нибудь около шестидесяти — шестидесяти пяти тысяч. Внизу гостиная и кухня. Наверху три комнаты. Спальни Кополлы, его жены и дочери. Ранее спальню жены — среднюю — занимал сын Питер, а супруги имели общую спальню.

Профессия Джона Кополлы. Банковский служащий. Заведующий отделом краткосрочных кредитов в Местакском банке.

Доходы. Двадцать семь тысяч НД в год. Только оклад. Накопления Кополлы вложены главным образом в акции шервудских атомных станций. Приблизительная стоимость акций в настоящее время двадцать пять — тридцать тысяч НД.

Характеристика как работника. Педантичен, трудолюбив, исполнителен. Подозрителен.

Характеристика как человека. Педантичен, лоялен по отношению к друзьям, хороший семьянин. Суховат.

Привычки. Почти не пьет. Любит длительные прогулки. Гуляет преимущественно по вечерам. Читает мало. По телевидению смотрит только спортивные передачи.

Друзья. Патрик Бракен, начальник следственного отдела шервудской полиции. Учились вместе в школе. Видятся довольно часто.

Франсиско Кельвин, заведующий отделом планирования того же банка, где служит Кополла.

Цель. Шесть-восемь лет тюрьмы. Желательно, чтобы суд привлек максимальное внимание печати и телевидения. Кополла должен предстать особо отталкивающим человеком, бросающим тень на всех, кто имел с ним дело, в первую очередь на друзей».

С фотографии на меня смотрело лицо человека, которого мне предстояло упечь в тюрьму. Он словно догадывался об этом, и выражение его лица было кислым и недоверчивым. А может быть, просто в тот день, когда его сфотографировали, с краткосрочными кредитами вышел какой-нибудь конфуз. Или Аннабелла Ли, урожденная Грюнвальд, закатила ему утром очередной скандал из-за того, что он всю ночь храпел за стеной и не давал ей спать? А может быть, во всем виноват сын Питер, который заявил отцу, что не считает его работу высшим проявлением гражданственности? И что ему вообще наплевать на краткосрочные кредиты, равно как и на долгосрочные!

Ну-с, и что же все-таки заведующий отделом краткосрочных кредитов сделал такого, что обеспечило ему шесть лет тюрьмы и покрыло позором всю семью и друзей? Украл в банке деньги? Нет, не годится. Во-первых, это очень трудно организовать, а во-вторых, какой же это позор? Скорее наоборот.

Просто кража чего-нибудь где-нибудь? Гм, слишком общо. И неинтересно. Попробуй привлеки чье-нибудь внимание процессом о краже. Тем более, когда крадет какой-то безвестный банковский служащий. Вот если бы президент банка выхватывал на улице сумочки у престарелых вдов… А может быть, пустить по этой стезе и мистера Кополлу? Тем более что проценты, под которые одалживают деньги простым смертным, мало чем отличаются от банального грабежа. Ну-ка, как бы выглядели газетные заголовки? Банковский служащий принимает деньги без формальностей, всего лишь показав пистолет. Обвиняемый заявляет, что не грабил старух, а лишь осуществлял упрощенный прием денег.

Да, оказывается, толкнуть человека на преступный путь тоже не так-то просто. Неужели же я ничего не придумаю? Я уже не думал о моральной стороне своего творчества. Прошел час-другой, а я все еще бился с Джоном Кополлой. Я уже ненавидел его. Он уже был в чем-то виноват. И вообще он был виноват. С порядочными людьми такие вещи не случаются. И эта Аннабелла Ли, урожденная Грюнвальд… Эта бездельница и истеричка, всю жизнь пилившая супруга из-за того, что он мало зарабатывает, плохо играет в бридж, пьянеет от двух-трех мартини, не сгребает вовремя листья с дорожек их участка, рассказывает старые анекдоты и не выстригает волосы из ноздрей. И маленькая негодяйка Джанет, плаксивая и манерная, которая по вечерам тайно пробует перед зеркалом маменькину косметику.

Жалко только Питера, который не хочет даже жить в этом гадючнике. Впрочем, когда он узнает, что его отец занимался осквернением могил… А что, осквернение могил — это, по крайней мере, оригинально. Банковский служащий навещает по ночам своих бывших вкладчиков… А для чего, собственно говоря, он оскверняет могилы? Если не считать эффектного заголовка отчета о его процессе? Увы, те времена, когда вместе с усопшим захороняли все его богатства, давным-давно прошли. Теперь скорбящие родственники готовы даже зубы вырвать у покойника на память, если они золотые… Так и быть, пускай Кополла спит по ночам и не ходит на кладбища…

Я почувствовал, что должен отдохнуть, И выполз во двор. Никто меня не остановил. Никого вообще не было видно. Я поднял воротник куртки — ветер был какой-то особенно пронизывающий — и начал прогуливаться, двигаясь вдоль забора. Сделан он был на совесть — высокий, футов десяти, он был сложен из темного камня, и поверху его шла проволока. Через каждые футов двадцать на стене был укреплен фонарь. Неплохие, однако, доходы давала мистеру Ламонту его художественная деятельность…

Я дошел до ворот. Они были металлическими, сплошными и рядом с ними была небольшая будочка. Как будто в ней никого не было. А может быть, я ошибался. У меня было ощущение, что на меня все время направлены чьи-то глаза. Разбежаться, нагнуть голову и броситься на металлические ворота? И оставить бедного Кополлу без хорошего преступлении? Нет, таранить головой стены — это не для меня.

Я подошел к одноэтажному зданию, где уже был у Ламонта, и осторожно постучал. Дверь открыл Бонафонте. Я автоматически посмотрел на его руки. Нет, пистолета не было. Он, должно быть, понял меня.

— Ну что вы, коллега…

— Да, да, мистер Бонафонте, конечно, я все забываю, что у вас, должно быть, самые многообразные обязанности.

Он не ответил мне, не спросил, что мне нужно. Он просто стоял и ждал, что я скажу.

— Могу я видеть профессора?

Он повернулся, и я понял, что могу следовать за ним.

— О, мой дорогой Рондол! — профессор широко развел свои маленькие лапки, улыбнулся и встал навстречу мне. Мне показалось, что сейчас он заключит меня в объятия. Но он этого не сделал. Он кивнул мне на кресло. Он был таким чистеньким, таким седеньким, таким розовеньким, таким приветливым, таким доброжелательным, что мне захотелось спеть с ним какой-нибудь псалом. Я уже приготовился было грянуть «Ликуй, Исайя!», но профессор нырнул в кресло и спросил меня:

— Ну, как дела? Первые шаги? Нелегко, ведь признайтесь?

— Нелегко, профессор.

— Но что-нибудь вы все-таки придумали? Самые общие идеи?

— Ограбление на улице бедных вдов и осквернение могил.

Ламонт и смеялся как-то удивительно деликатно, все время поглядывая на меня: а не обиден ли мне его смех?

— Теперь вы видите, дорогой Рондол, что зря деньги нигде не платят. Представляете, сколько времени заняла у меня работа с Гереро?