Весь следующий день меня занимала мысль о том, как же все-таки выходят отсюда? Почему при моем приближении к стене моментально включалась система тревоги, а я видел из окна, как Эрни подходил к стене, и никаких звонков не было. Хорошо, допустим, ему нужно было сделать что-то у стены, сменить лампочку в фонаре, ну что-то сделать. Он мог бы, естественно, выключить заранее сигнализацию. Но он просто сгребал листья, так же, как я в тот день, когда Бонафонте продемонстрировал мне свою меткость. И я точно видел, что он протянул грабли в сторону стены, как и я в тот раз. Не специально, не расчетливо, а естественным движением. Просто там было много листьев. И больше, пока я наблюдал за ним, к стене он не подходил, грабли к ней не протягивал. Не выключил же он заранее сигнализацию, зная, что где-то ему придется протянуть грабли.

Я надел куртку и вышел во двор. Эрни все еще сгребал листья в кучи, теперь уже в другом конце сада.

— Добрый день, — сказал я, подходя к нему сзади.

— Добрый день, — буркнул он, не поворачивая головы.

Так и не удалось мне, увы, стать любимцем местного общества.

— Эрни, я не могу больше сидеть за столом. Я превращаюсь в животное из класса плоскозадых. Дайте мне, пожалуйста, грабли.

Он молча протянул мне грабли и зашагал прочь.

— Да, Эрни, — крикнул я ему вдогонку, — сигнализация включена? А то я опять ненароком переполошу вас всех, как тогда.

— Она всегда включена, — ответил он мне, — осторожнее…

Для меня включена, выходит, а для него нет. Как же это может быть? Я автоматически сгребал листья — я уже становился специалистом по сгребанию листьев — и думал. И придумал, к своему удивлению. И почувствовал чистый восторг ученого, сделавшего открытие. Или создавшего теорию. Если сигнализация включена, но мое приближение к стене на нее действует, а приближение Эрни или кого-нибудь еще — нет, значит, они в отличие от меня на систему не воздействуют. И не потому, наверное, что они знают какое-нибудь петушиное слово, а потому, что у них есть нечто воздействующее на систему. И тут я вспомнил, как Одри как-то упомянула про ключ. Ключ, ну и что? Естественно, что у нее есть ключ. В отличие от меня, у которого его нет.

И все-таки я чувствовал, что слово «ключ» тянет за собой какие-то ассоциации в моем подсознании. Ключ, ключ…

Я вертел слово «ключ» так и эдак в голове, буквально жонглировал им и все-таки не мог сообразить, что меня в нем смущало, что привлекло внимание.

Ну и черт с ним, с ключом, со всеми ключами в мире. Вообще все зло в мире, твердо решил я, орудуя граблями, происходит из-за ключей. Выбросьте ключи, не нужны станут замки. Не будет замков, не будет сейфов и тюрем — священных устоев нашего прекрасного общества.

Я проработал, наверное, часа полтора и пошел к себе. Мимо ворот. В которых не было скважины для ключа. Не было, не было, мои глаза не ошибались. Две металлические створки были гладкими, без какого-либо отверстия. Так для чего же Одри был ключ? Можно ли открыть ворота ключом, если его некуда вставить?

Господи, ну конечно же, как я мог сразу не сообразить. Есть ведь магнитные ключи, которые действуют просто при прикосновении их к замку. И этот же ключ может действовать на систему тревоги, не давая ей включиться. Просто и ясно. За исключением того, что нужно достать ключ. Только и всего. Подойти, допустим, к Бонафонте и сказать:

— Оуэн, дорогой, дайте-ка мне ваш ключик. Я хочу удрать, чтобы взорвать ваш дьявольский вертеп, но не могу выйти без ключа…

Бедный, старый профессор Ламонт, кажется, ему придется еще раз спать крепче, чем обычно. Может быть, даже после второго массированного приема «дримуэлла» ему вообще трудно будет засыпать без снотворного. Особенно если мне удастся унести отсюда ноги. В чем я, впрочем, совершенно не был уверен.

И вот я снова лежу затылком на жесткой спинке кровати и в сотый раз проделываю в уме все то, что мне предстоит проделать через пару часов, В уме у меня все получается отлично. Без сучка и задоринки. Может быть, и не стоит портить такой великолепный план попыткой осуществить его? Но все это нервические шутки человека, которому вовсе не до шуток.

Я стараюсь расслабиться, не думать ни о чем. Ни об Одри, которую никогда больше не увижу, ни о прикосновении ее руки, которое никогда больше не почувствую, ни об Оуэне Бонафонте, который умеет попадать из пистолета в ручку грабель. И, разумеется, в предметы, еще более удобные для стрельбы. Например, человека. Я стараюсь не думать о профессоре Ламонте. Бедняга, наверное, будет искренне разочарован мною. Что ему не хватало, этому Рондолу?

И чем больше я стараюсь не думать обо всем этом, тем быстрее и суетливее проносится хоровод лиц в моем мозгу.

И все-таки надо постараться как-то успокоиться. Я несколько раз вздыхаю так громко, что сам пугаюсь звуков, которые произвожу.

Но это неправда. Вдохи и выдохи не пугают меня. Я боюсь, что мистер Бонафонте, умеющий попадать в грабли, не промахнется и в меня. Я боюсь, что лежу в постели и думаю в последний раз. Вообще в последний раз. Все в последний раз. Лежу в последний раз, дышу в последний раз, живу в последний раз.

Меня вдруг пронзает острая и светлая мысль: а стоит ли? Стоит ли ставить на карту ощущение мягкого матраца под спиной, неудобной, твердой спинки кровати под затылком и хаос мыслей в голове? Моих мыслей. Мыслей Язона Рондола. Одного, единственного. Хорошо, против тебя зло. Но ведь зла много, а ты один… Может быть, оторвать голову от деревянной спинки кровати, подсунуть под нее подушку, отпустить тормоза и плавно заскользить вниз, в теплую долину сна? Ты ведь против зла? Против. Ты ведь не настолько глуп, чтобы думать, будто искоренишь все зло на свете? Нет. Так отпускай тормоза. Там, во сне, в сладком сне не будет ни ключей, ни ворот, ни пистолетов. Там будет таинственное черное озеро с неподвижной водой и добрый глупый Айвэн Берман будет что-то бормотать себе под нос. Решай, Язон, отпускай тормоза. Ты еще молод, ты еще успеешь побороться со злом. Чего-чего, а его на твой век хватит. Как говорит крепкий профессор Ламонт, зло не появляется и не исчезает. Закон сохранения зла. Так что не торопись бороться со злом именно сейчас. Успеешь. И искать тебе его не нужно будет. Оно само найдет тебя. Решайся. Опусти голову на подушку, и ты сразу избавишься от холодного, липкого страха. Зачем тебе это отвратное ощущение, которое накачивает воздух тебе в грудь и заставляет сердце сжиматься в комочек? Опусти голову на подушку, опусти. Отпусти тормоза воли. Ты заснешь сразу, словно нырнешь в теплую ласковую воду…

О, как мне хочется спать. Мысли становятся слегка размытыми и одновременно замедляют свое хаотическое мелькание. Если бы не твердая спинка кровати под затылком, я бы уже спал. Может быть, я уже сплю и соединен с явью лишь тоненькой пуповиной неудобства в затылке. Мысль эта неожиданно пронзает меня как удар тока, как удар тока электрического стула. Я сбрасываю ноги на пол. Быстрее из трясины, из зовущей и манящей трясины благоразумия.

Я встаю, делаю несколько шагов к окну и прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Только проснувшись, я начинаю понимать, как близок был к тому, чтобы заснуть.

Ищу часами отблеск света на циферблате. Без трех минут час. Пора. Еще раз мысленно произвожу ревизию своих планов. Ничего не забыл? Как будто нет. Я надеваю куртку и медленно, бесконечно медленно открываю дверь. Удачно. Не скрипнула.

Во дворе тишина. Пугающая негородская тишина. Если не считать легчайшего шороха моросящего дождичка по листьям на земле, которые мы с Эрни так и не успели все собрать.

Как будто никого. Я осторожно крадусь к маленькому дому. Открываю дверь. Пока все просто. Слишком просто.

Теперь я все время помню, где стоит кресло. Я обхожу его. Задергиваю шторы, зажигаю маленькую лампочку над панелью синтезатора. О, великая штука — тренировка! Я уже проделывал все это и теперь двигаюсь быстро и без размышлений.